а поэтому оставьте меня в покое.
— Игнациус, а ты не думаешь, что, может, тебе будет щасливей, если ты съездишь немного отдохнешь в Благодарительной?
— Уж не психиатрическую лечебницу ли вы случайно имеете в виду? — зашелся от ярости Игнациус. — Вы что — считаете меня безумцем? Вы что — предполагаете, что какому-то глупому психиатру удастся хотя бы совершить попытку измерить все глубины структуры моей души?
— Ты мог бы там просто отдохнуть, голубчик. Мог бы просто писать свои писули в этих маленьких тетрадках.
— Да они же постараются сделать из меня дебила, которому нравится телевидение, новые автомобили и замороженная еда. Неужели вы этого не понимаете? Психиатрия хуже коммунизма. Я отказываюсь от промывки мозгов. Я не стану роботом!
— Но Игнациус же ж, они же ж многим помогают, у кого пронмблемы.
— Думаете, у меня проблемы? — заревел Игнациус. — Эти люди сталкиваются с единственной проблемой — им не нравятся новые автомобили и лак для волос. Именно поэтому их запирают. Они пугают других членов общества. Каждый приют в этой стране набит несчастными душами, которые просто-напросто терпеть не могут ланолин, целлофан, пластик, телевидение и подразделы.
— Игнациус, это неправда. Помнишь старого мистера Бекнела, который дальше по нашему кварталу жил? Его заперли, потому что он бегал голым по улице.
— Ну разумеется он бегал голым по улице. Его кожа не могла больше выносить всей этой одежды из дакрона и нейлона, которая забивала все поры тела. Я всегда расценивал мистера Бекнела как одного из мучеников нашей эпохи. Несчастного просто принесли в жертву. А теперь сбегайте к парадной двери, посмотрите, не прибыло ли еще мое такси.
— Откуда у тебя деньги на такси, а?
— У меня несколько пенни завалялось под матрацем, — ответил Игнациус. Он шантажом вытянул из беспризорника еше десять долларов, заставив к тому же этого гавроша сторожить тележку, пока он смотрел весь день в «Лёу» фильм о гонках подростков за лидером. Сорванец определенно был находкой, подарком Фортуны, пытавшейся таким образом извиниться за то, что крутила колесо не в ту сторону. — Идите подглядывать сквозь чужие ставни.
Дверь со скрипом открылась, и Игнациус выступил во всем своем пиратском убранстве.
— Игнациус!
— Я так и думал, что вы отреагируете подобным образом. Именно поэтому я хранил всю эту параферналию на складе корпорации «Райские Киосеры».
— Анджело был прав, — возопила миссис Райлли. — Ты все это время бродил по улице, вырядиссись как на Марди-Гра.
— Тут кашне. Там абордажная сабля. Одна-другая искусная деталь, подобранная со вкусом, — и все. Общее впечатление довольно привлекательно.
— Ты в таким виде никуда не пойдешь, — заверещала миссис Райлли.
— Я вас умоляю. Только не надо мне устраивать еще одну истерику. Вы сместите все мысли, что формируются у меня в уме в связи с предстоящей лекцией.
— Вернись сичас же к себе в комнату, мальчик. — Миссис Райлли начала колотить Игнациуса по рукам. — Сичас же вернись к себе. Я тут не шутки с тобой шучу. Какой стыд и срам же ж на мою голову.
— Господи Боже мой! Мамаша, немедленно прекратите. Я буду не в состоянии произнести речь.
— И что это за речи ты пронзосить собираииси, а? Куда это ты собрался, Игнациус? Скажи ж мне сичас же ж! — Миссис Райлли несильно шлепнула Игнациуса по физиономии. — Ты никуда из дому не выйдешь, самашетший.
— О, мой Бог, да вы совсем спятили! Отойдите от меня сей же момент! Надеюсь, вы заметили тот ятаган, что пришпилен к моей униформе.
Ладонь матери попала Игнациусу по носу; второй удар пришелся прямо в глаз. Переваливаясь с ноги на ногу, Игнациус пробежал прихожую, рванул настежь дверные ставни и выскочил во двор.
— Сичас же вернись в дом, — орала ему вслед миссис Райлли. — Ты никуда не пойдешь, Игнациус.
— Готов спорить, что вы не кинетесь за мною в погоню в этой своей изодранной сорочке! — с вызовом ответил Игнациус и дерзко высунул массивный розовый язык.
— Вернись суда, Игнациус!
— Эй, а ну прекращайте, вы! — заорала из-за своих передних ставень мисс Энни. — Все нервы мне к черту измотали.
— Вы поглядите тока на Игнациуса! — крикнула ей миссис Райлли. — Ну какой ужыс, а?
Игнациус махал матери ручкой с кирпичного тротуара, а серьга его ловила лучи уличного фонаря.
— Игнациус, ну иди же ж суда, будь хорошим мальчиком, — взмолилась миссис Райлли.
— У меня уже голыва раскалываицца от свиста этого проклитущщего почтальёна, — громко пригрозила мисс Энни. — Я щас буквально через минуту полицаям позвоню.
— Игнациус! — взорвалась миссис Райлли, но уже было слишком поздно. Из-за угла появилось такси. Игнациус махнул ему как раз в тот момент, когда мать, позабыв о стыде и позоре изодранной ночнушки, выскочила на обочину. Игнациус захлопнул заднюю дверцу, едва не прищемив материнскую свекольную прическу, и рявкнул таксисту адрес. Он тыкал в руки матери абордажной саблей, приказывая водителю трогаться с места немедленно. Такси рвануло, из-под колес полетел мелкий гравий, больно жаля ноги миссис Райлли сквозь лохмотья сорочки из искусственного шелка. Еще какое-то мгновение она следила за красными габаритными фонарями удалявшейся машины, а потом бросилась назад в дом звонить Санте.
— На маскарад собрался, приятель? — спросил таксист, когда они свернули на проспект Св. Чарлза.
— Смотрите, куда едете, и отвечайте только когда к вам обращаются, — громыхнул Игнациус.
За оставшуюся поездку водитель не произнес больше ни слова, зато Игнациус громко репетировал свою речь на заднем сиденье, стуча о спинку переднего абордажной саблей, чтобы подчеркнуть значимость ключевых моментов.
На улице Св. Петра он вышел и первым делом услышал шум: невнятное, однако исступленное пение и смех доносились из трехэтажного оштукатуренного особняка. Какой-то зажиточный француз построил его в конце 1700-х годов, чтобы разместить в нем все свое хозяйство: жену, детей и старых дев— tantes[66]. Tantes хранились на чердаке вместе с иной избыточной и непривлекательной мебелью, а из двух крохотных слуховых окон они могли наблюдать ту небольшую порцию мира, которая, как они полагали, только и существовала за пределами их собственного monde[67] клеветнических сплетен, вышивки и циклических переборов четок. Однако рука профессионального декоратора изгнала всех духов французской буржуазии, которые еще могли населять толстые кирпичные стены особняка. Экстерьер был выкрашен в яркий канареечный цвет; газовые горелки в репродукциях латунных светильников, установленных по обе стороны подъездной дорожки, мягко мигали, и их янтарные язычки пламени дрожали, отражаясь в черной эмали ворот и ставень. На брусчатке под светильниками стояли старые кадки с плантаций, из которых тянули свои отточенные стилеты испанские юкки.
Игнациус остановился перед особняком и обозрел его с крайней неприязнью. Его изжелта-небесный взор осудил блистательный фасад. Нос его взбунтовался против весьма ощутимого запаха свежей эмали. Его уши съежились от этого бедлама пения, гогота и хихиканья, имевшего место за сдвинутыми ставнями из лакированной кожи.
Брюзгливо прочистив горло, он осмотрел три дверных звонка из желтой меди и три маленькие белые карточки над каждым:
Он ткнул пальцем в нижний и стал ждать. Неистовство за ставнями умерилось лишь ненамного. Где-то открылась дверь, и по дорожке к воротам подошел Дориан Грин.
— Ох, дорогуша ж вы мой, — произнес он, когда разглядел, кто стоит на тротуаре. — Ну куда же вы запропастились? Боюсь, что наш первый митинг немного выходит из-под контроля. Я безуспешно попробовал раз-другой призвать сборище к порядку, но чувства, очевидно, довольно-таки воспламенились.
— Я надеюсь, вы не совершили ничего, чтобы остудить их моральный дух, — сурово произнес Игнациус, нетерпеливо постукивая абордажной саблей по чугунным воротам. Несколько сердито он подметил, что Дориан идет к нему как-то нестойко; не этого он ожидал.
— О, какая тусовка! — воскликнул Дориан, отворяя ворота. — Все просто отвязываются как могут.
Дориан резво и несогласованно изобразил пантомимой происходящее.
— О, мой Бог! — произнес Игнациус. — Прекратите эту отвратительную непристойность.
— Несколько человек совершенно погубят себя после этого вечера. Наутро случится массовый исход в Мехико. Но Мехико ведь — такой дикий город.
— Я весьма надеюсь, что никто не попытался навязать сборищу никаких милитаристских резолюций.
— Ой, мамочки же ж, нет.
— Это успокоительно слышать. Одному Господу известно, с какой оппозицией нам придется столкнуться уже в самом начале. У нас может оказаться «пятая колонна». Что-то могло просочиться в военно-промышленный комплекс нации и, собственно говоря, всего мира.
— Ну пойдемте же, Цыганская Царица, заходите.
Шагая по дорожке, Игнациус сказал:
— Этот особняк отвратно вычурен. — Он взглянул на пастельные светильники, таившиеся за пальмами вдоль стен. — Кто несет ответственность за этот архитектурный аборт?
— Я, разумеется, Мадьярская Дева. Я — владелец здания.
— Мне следовало догадаться. Могу я осведомиться, откуда поступают деньги на содержание этой вашей декадентской причуды?
— От моей дражайшей семьи, засевшей в овсах, — вздохнул Дориан. — Они шлют мне крупные чеки каждый месяц. Взамен я просто гарантирую им, что буду держаться подальше от Небраски. Я покинул ее, как вы понимаете, под пологом несколько сгустившихся туч. Вся эта пшеница, эти бескрайние просторы равнин. Даже не могу вам передать, насколько все это меня угнетало. Если кто и романтизировал это, так только Грант Вуд