. Как только по телевидению рекламировали новый прибор, миссис Манкузо немедленно его покупала, сколь загадочным бы ни было его предназначение.
— Так расскажите ж, чего он сказал. — Миссис Райлли поставила кипятиться кастрюльку с молоком на свою эдвардианскую газовую печь. — Сколько с меня причитается? Вы сказали ему, что я — бедная вдова с ребеночком на руках, а?
— Да, это я ему сказал, — ответил патрульный Манкузо, неестественно выпрямившись на стуле и с вожделением поглядывая на кухонный стол, покрытый клеенкой. — Вы не станете возражать, если я положу сюда свою бороду? Тут у вас жарковато, а она мне лицо колет.
— Конечно, не стеснятесь, голубчик. Нате. Скушайте пончика с желе. Я свеженьких только сегодня прикупила на Журнальной улице. Игнациус мне утром и говорит: «Мамуля, уж так мне пончиков с желе хочется». Сами знаете. И я пошла по Германской и купила ему две дюжины. Смотрите, еще осталось несколько.
Она предложила патрульному Манкузо изодранную и замасленную коробку из-под пончиков, которая выглядела так, будто подверглась необычайному надругательству — ее явно пытались сожрать вместе с содержимым. На донышке патрульный Манкузо обнаружил два сморщенных кусочка, из которых, судя по влажным краям, желе уже высосали.
— В любом случае, спасибо, мисс Райлли, я довольно плотно пообедал.
— Ай как жалко-то. — Она наполнила густым холодным кофе две чашки наполовину и сверху до краев добавила вскипевшего молока. — Игнациус любит свои пончики. Так и говорит мне: «Мамуля, люблю я свои пончики». — Миссис Райлли прихлебнула от края чашки. — Он сейчас в гостиной, на чилевизер смотрит. Каждый день, как по часам, одну и ту же передачу глядит, где детишки эти танцуют. — В кухне музыка звучала несколько потише, чем на крыльце. Патрульный Манкузо вообразил себе зеленую охотничью шапочку, омытую молочно-голубым мерцанием телевизионного экрана. — Да и передача-то ему совсем не нравится, однако пропускать не хочет. Вы бы слыхали, как он об этих детках бедных выражается.
— Я разговаривал сегодня утром с человеком, — сказал патрульный Манкузо, надеясь, что миссис Райлли истощила тему своего сына.
— Да что вы? — В свою чашку она положила три ложки сахару и, придерживая ложечку большим пальцем так, что грозила выткнуть себе глаз, отхлебнула еще маленько. — Что же он сказал, голубчик?
— Я сообщил ему, что провел расследование аварии, и что вас просто занесло на мокрой мостовой.
— Неплохо сказано. И что он на это ответил, голубчик?
— Он сказал, что до суда дело доводить не хочет. А хочет все урегулировать немедленно.
— О Боже мой! — проревел Игнациус из передней части дома. — Что за вопиющее оскорбление хорошего вкуса!
— Не берите вы его в голову, — посоветовала миссис Райлли вздрогнувшему полицейскому. — Он так все время делает, когда на чилевизер смотрит. «Урегулирывать». Значит, ему денег подавай, а?
— У него даже есть подрядчик, убытки оценить. Нате, вот эта оценка.
Миссис Райлли приняла от него листок бумаги и на бланке подрядчика прочла отпечатанную колонку цифр, разнесенных по пунктам.
— Царю небесный! Тыща и двадцать долларов. Какой кошмар. Как же ж я это заплачу? — Она уронила листок на клеенку. — А тут точно все правильно?
— Да, мэм. У него и юрист еще старается. И цена все растет и растет.
— Но где ж мне тыщу долларов взять, а? У нас с Игнациусом ведь только страховка, что от моего бедного мужа осталась, да грошовая пенсия, а это ведь совсем пшик.
— Верю ли я тому тотальному извращению, коему становлюсь свидетелем? — возопил Игнациус из гостиной. Музыка набрала неистовый, первобытный темп; хор фальцетов вкрадчиво затянул про любовь всю ночь напролет.
— Простите, — сказал патрульный Манкузо, почти убитый финансовыми затруднениями миссис Райлли.
— Ай, да вы тут при чем, голубчик, — уныло отозвалась та. — Может дом заложить получится. С этим-то ничего уже не поделаешь, а?
— Нет, мэм, — ответил патрульный Манкузо, прислушиваясь к некоему топоту надвигавшегося панического бегства.
— Всех детей из этой программы следует отправить в газовую камеру, — изрек Игнациус, прошагав в кухню в одной сорочке. Тут он заметил гостя и холодно произнес: — О.
— Игнациус, ты же знаешь мистера Манкузо. Скажи «здрасьте».
— Я действительно полагаю, что где-то видел его, — ответил Игнациус и выглянул в заднюю дверь.
Патрульный Манкузо был слишком перепуган чудовищной фланелевой ночной сорочкой, чтобы ответить на любезность Игнациуса.
— Игнациус, дуся, этот человек хочет больше тыщи долларов за то, что я сделала с его домом.
— Тысячу долларов? Он не получит ни цента. Мы привлечем его к суду немедленно. Свяжитесь с нашими адвокатами, мамаша.
— С нашими адвокатами? У него уже ж оценка подрядчика есть. Мистер Манкузо говорит, что я тут уже ничего сделать не могу.
— О. Ну что ж, тогда вам придется ему заплатить.
— Я могла бы это дело и до суда довести, если ты думаешь что так будет лучше.
— Вождение в нетрезвом состоянии, — спокойно ответил Игнациус. — У вас нет ни единого шанса.
Миссис Райлли выглядела подавленно:
— Но, Игнациус, — тыща и двадцать долларов.
— Я уверен, что вы сможете обеспечить некоторые фонды, — сказал он ей. — Кофе еще остался, или вы отдали последний этому балаганному паяцу?
— Мы можем заложить дом.
— Заложить дом? Разумеется, мы этого делать не станем.
— А что же нам еще делать, Игнациус?
— Средства имеются, — рассеянно ответил Игнациус. — Я желал бы, чтобы вы меня больше с этим не беспокоили. Эта программа и так постояно усиливает мое беспокойство. — Он понюхал молоко прежде, чем налить его в кастрюльку. — Я бы предложил вам телефонировать молочнику немедленно. Его молоко довольно-таки устарело.
— Я могу получить тыщу долларов по гомстеду[8], — тихонько сообщила миссис Райлли молчавшему патрульному. — Дом — хорошее обеспечение. Мне тут агент по недвижности в прошлом году семь тыщ предлагал.
— Ирония этой программы, — вещал Игнациус, вперившись одним глазом в кастрюльку, чтобы успеть схватить ее с плиты, как только молоко поднимется, — заключается в том, что она должна служить экзэмплюмом[9] для молодежи нашей нации. Мне бы весьма и весьма любопытственно было узнать, что бы сказали Отцы-Основатели, если б смогли увидеть этих детей, растлеваемых во имя упрочения «Клирасила». Однако, я всегда предполагал, что демократия к этому и придет. — Он скрупулезно нацедил молока в свою чашку с портретом Ширли Темпл[10]. — На нашу нацию должно наложить твердую руку, пока нация себя не изничтожила. Соединенным Штатам требуются теология и геометрия, вкус и благопристойность. Я подозреваю, что мы балансируем на краю пропасти.
— Игнациус, я завтра схожу и получу по гомстеду.
— Мы не станем иметь дела с этими ростовщиками, мамаша. — Игнациус шарил в жестянке от печенья. — Что-то непременно представится.
— Игнациус, но меня же ж в турму посадют.
— Хо-хмм. Если вы сейчас собираетесь представить нам одну из своих истерик, я буду вынужден вернуться в жилую комнату. Пожалуй, я так и сделаю.
Его туша ринулась по направлению к музыке, и шлепанцы для душа громко захлопали по огромным пяткам.
— Ну что же мне делать с таким мальчиком? — сокрушенно спросила миссис Райлли патрульного Манкузо. — Он совсем не думает о своей бедной мамочке. Наверно, ему будет все равно, если меня упекут. У этого мальчишки сердце ледяное,.
— Вы его разбаловали, — произнес патрульный Манкузо. — Женщина следить же должна, чтобы своих детей не разбаловать.
— А у вас дятей скока, мистер Манкузо?
— Трое. Розали, Антуанетта и Анджело-младший.
— Ай, ну какая ж красота. Милашечки, наверно, а? Не как Игнациус мой. — Миссис Райлли покачала головой. — Игнациус у меня ну не ребеночек, а просто золото был. Прямо не знаю, какая муха его укусила. Бывало, говорил мне: «Мамулечка, я тебя люблю». А вот теперь уже не подойдет, не скажет.
— О-ох, да не плачьте вы, — сказал патрульный Манкузо, растроганный до глубины. — Давайте, я вам еще кофе сделаю.
— Ему наплевать, запрут меня в турму или нет, — всхлипнула миссис Райлли. Она открыла духовку и вытащила оттуда бутылочку мускателя. — Хотите хорошего винца, мистер Манкузо?
— Нет, спасибо. Поскольку я в органах служу, надо впечатление производить. К тому же, и с людьми начеку надо.
— Не возражаете? — риторически спросила миссис Райлли и хорошенько отхлебнула прямо из бутылки. Патрульный Манкузо поставил кипеть молоко, по-домашнему хлопоча над плитой. — Иногда такая тоска прям берет. Трудно жить. Но я и работала так работала. Заслужила.
— Вам надо на светлую сторону тоже смотреть, — посоветовал патрульный Манкузо.
— Уж наверно, — ответила миссис Райлли. — Другим-то крепче достаётся. Вон сестра моя двоюродная, изюмительная женщина. Всю свою жизнь, кажный день к службе ходила. И что вы думаете — сбило трамваем в аккурат на Журнальной улице, в такую рань, как раз к заутрене шла, еще темень стояла.
— Лично я никогда не даю себе опускаться, — соврал патрульный Манкузо. — Надо ж хвост пистолетом держать. Понимаете, что я хочу сказать? Опасная у меня служба.
— Так вы ж и убиться можете.
— Иногда целый день никого не задерживаю. Иногда попадается кто-то не тот.
— Вроде того старичка перед Д.Г.Холмсом. Это я виновата, мистер Манкузо. Мне бы сообразить, что Игнациус кругом неправ. Это так на него похоже. Все время тылдычу ему: «Игнациус, на вот, одень эту красивую рубашку. Свитер красивый одень, я ж спецально тебе покупала». А он не слушает. Ничего слушать не хочет. Лоб каменный.
— А потом еще иногда дома свистопляска. Детки жену доводят — нервная она у меня.
— Невры — это ужасно. Мисс Энни, бедняжка, соседка моя — так у нее невры. Кричит, что Игнациус у меня слишком шумит.