Но вместо того, чтобы вернуться в ту притягательную черноту, я ощутила прикосновение горячих губ к своим.
— Только после меня, забыла? — Шепчет он. — Я не джентльмен, малышка. Свою даму вперёд не пропущу.
Я чувствую его губы. Чувствую его дыхание. Слышу, как стучит его ещё недавно проткнутое клину сердце. Я чувствую его запах, кружащий голову… и понимаю, что это нифига не моё воображение!
Распахиваю глаза и стремительно вскидываю руки к его груди, чтобы убедиться, что там ничего нет. Пальцы чувствуют тепло и гладкость окровавленной кожи, но там нет даже намёка на то, что ещё недавно в этом месте зияла рана.
— Живой. — Шепчут мои губы, пока пальцы вновь и вновь ищут повреждение на груди. — Живой…
На губах нервная улыбка, по щекам слезы не то радости, не то облегчения. В голову лезут не хорошие мысли, что может это всё галлюцинации, заставляя нутро сжиматься от страха. А пальцы всё скользят по родным чертам, сжимая ткань влажной от крови рубашки, ощупывая шею, зарываясь в длинные волосы. Губы беспрестанно исследуют гладкий подбородок, собирая вкус соли от скользящих по щекам слёз.
А он молчал, продолжая сжимать в объятиях, безропотно отвечая на поцелуи сошедшей с ума от горя девушки.
Успокоение наступило очень быстро. Убедившись, что он в порядке, я уткнулась в его шею и замерла, пытаясь унять свое бешено стучащее сердце. В его объятиях было спокойно… До того момента, пока в моё прояснившееся сознание не пришла мысль, что он заставил меня думать, будто умер. Пусть и на мгновения, но оставил одну. С тяжестью убийства и виной за содеянное.
В горле встал саднящий ком, на глаза вновь навернулись слёзы.
Первый нанесенный ему удар пришелся в плечо. Он был настолько бессильно- женским, что “злодей” даже не дрогнул, лишь крепче сжав. Второй удар был чуть сильнее. Третий и последующий нанести уже не позволили, молча схватив руку и поцеловав сжатый кулак.
— Ненавижу… — Прошептала я, совершенно не веря своим же словам.
— Любишь. — Улыбается он. — Очень любишь.
— Ненавижу. — Упрямо повторяю я, взглянув в эти бессовестные глаза и отнимая схваченную конечность.
— Если бы ненавидела, не спасла бы, мату маи.
Это заявление было совсем непонятным. Ведь я не сделала ровным счётом ничего, чтобы вернуть его к жизни. Да и как я могла?
— Это был самый безумный поступок с твоей стороны. — донесся до нас голос Судьи, о чьём присутствии мы позабыли.
Я бросила на него взгляд, будучи тесно прижатой к тому, без кого не представляла собственного существования, и увидела грусть. Грусть человека, который понял, что стал лишним в чужих отношениях.
До чего же странна женская природа. Я точно знаю, что те чувства, что он ко мне испытывает не настоящие. Что всё ранее сказанное и проявленное, какое-то магическое воздействие, но мне всё равно его жалко. Жалко даже после причиненной им боли. Жалко после обмана, предательства и не самого лучшего отношения. Жалко несмотря ни на что.
— Пусть так. — Тихо отозвался Евгеша не отрывая от меня взгляда полного щемящей нежности. — Мне не нужно искать оправданий, чтобы ты всё понял.
— Она твоя Нова. Конечно, не нужно. — Сайто развернулся, чтобы уйти, но замер в какой-то нерешительности. — Я не дам дозволение на проведение ритуала для расторжения помолвки по законам первородных.
Евангелион криво усмехнулся, но ничего не ответил, в то время, как меня переполняли вопросы, но тараканы в голове, быстренько проведя голосование, дружно решили, что сейчас не самый подходящий для этого момент. Это время хотелось провести в объятиях любимого. Молча. Что мы и делали, пока нескончаемым потоком текли такие волнительные минуты нежной близости.
Ужас и Месть тоже решили не нарушать идиллии, поэтому исчезли в ночи вслед за Судьёй.
— Никогда больше так не делай, хорошо? — Шепчет он в мой висок, пальцами поглаживая поясницу. — Поход за горизонт событий — это верный шаг к гибели.
— Без тебя мне здесь нет жизни. — Так же тихо отвечаю ему, сжимая в пальцах ткань рубашки.
Усмешка в мой висок и хриплое:
— Я понял. И сделал выводы. — А чуть погодя сокровенное: — Этого больше не повторится.
Я не знала, что сказать. Да и слов не требовалось, чтобы выразить чувства. Мне кажется, что Евгеша меня прекрасно понимает, как понимает и моё желание выяснить всю подноготную произошедшего, но… Мы молчали, продолжая наслаждаться обществом друг друга, пока рядом не прочертила пространство синяя искра.
На мой вопросительный взгляд, Женя поднял мою окровавленную руку стараясь не улыбаться.
— Нам нужно привести себя в порядок и отдохнуть.
Только я открыла рот, чтобы спросить о дальнейших планах, как меня перебили не терпящим возражений:
— Всё потом.
На самом деле даже спорить сил не было. Именно поэтому Евгеша не выпустил меня из рук, а поднял и вместе со мной шагнул в искрящуюся синеву, перенесшую нас в его апартаменты.
Я бы не обратила внимания на обстановку, увлекшись созерцанием искрящихся омутов, но знакомый до боли аромат вернул в реальность. Женя практически сразу понёс меня через всю комнату, но мой взгляд ухватился за очень знакомую деталь. На одном из деревянных столиков в ряд стояли модели земной техники, которые он любил собирать.
— Стой.
Замер, удивлённо взглянув, но увидев мой жадный взгляд, скользящий по своим вещам, улыбнулся.
— Здесь всё.
“Всё”. Как много в этом слове, когда ноздри заполняют родные сердцу ароматы, а взгляд любовно выискивает всё новые вещицы, какими раньше любовался ежедневно. На стенах висят мои плакаты, полки заполнены моими книгами, шкафы вещами, а на столах декоративные вещицы в виде оловянных солдатиков времен второй мировой, любовно расставленных по своим местам, как ранее в моей комнате на Земле.
— Моя маленькая армия. — Тихо шепчу я, замечая, что на губах появляется улыбка. — Ты даже не перепутал никого местами.
— У меня очень хорошая память, если не забыла.
Как можно забыть, что у твоего возлюбленного есть ещё одна любовь, а? Любовь к шахматам и соперничеству в них. Понятное дело, что годы тренировок в любимую игру дали свои плоды.
— Не забыла. Как и то, что кто-то наговорил мне кучу гадостей, чтобы склонить к своему убийству.
Большие ладони скользнули на живот, а горячие губы приникли к виску, чтобы очень мягко прошептать.
— Прости меня. Прости меня за всё. За всё сказанное и сделанное. Прости, что заставлял думать, будто ты осталась одна. Прости за слова. За действия. За мою собственную борьбу с собой. Прости. — Каждое его слово сопровождал короткий поцелуй в висок, лоб, нос, щеку. — И это последнее “прости” в нашей новой жизни, мату маи.
Евангелион пристально посмотрел в мои глаза, а после, совершенно не дожидаясь моей реакции вновь подхватил на руки и понёс в ванную, где включил воду, поцеловал в лоб и оставил одну, разбираться с той бурей чувств, что сотрясала меня с момента первого “Прости”.
Тремор пальцев и глупая улыбка на губах. Аккуратный шаг под тугие струи и тающее на коже чувство блаженства, пока в голове пульсирует фраза: “И это последнее “прости” в нашей новой жизни, мату маи.”
Несмотря на усталость, хотелось парить и делится своим счастьем со всем миром. Несмотря на пережитый ужас, душу греет радость, которую тело начинало транслировать на окружение легким напевом откуда-то из груди.
Скажете, что я слишком переменчива и слишком быстро прощаю? Да ну вас. Когда от твоих рук умирает любимый человек, ты прощаешь ему все прошлые и будущие поступки, проступки и ошибки. Ведь это не главное. Главное — видеть его глаза каждый день, пусть даже в них будет бесконечный арктический холод. Главное знать, что завтра он так же будет дышать. Верить в то, что так же будет жить, пусть и за пределами твоего близкого окружения.
По полу душевой стекала бледно-розовая вода, как остаточное воспоминание о недавних событиях. Приложив чуть больше усилий, я оттерла себя до блеска и только после этого позволила себе выйти из душа.
В комнате ждал уже посвежевший Евангелион, неторопливо вытирающий влажные волосы. Горящий взор зелёных омутов прикован к моему лицу, движения рук стали совсем медленными, когда я приблизилась. Молча перехватила полотенце и продолжила вместо него. Неторопливо вытираю пряди под жадным взглядом мужчины, ощущая, как сердце непроизвольно ускоряет свой темп, но не успеваю закончить. Узловатые пальцы, перехватывают мои ладони на уровне его лица, вынуждают отпустить ткань, чтобы та соскользнула на пол, и прижимают дрожащие конечности к гладким щекам и твёрдым губам.
Его жадный вдох разорвал тишину, когда мне казалось, что громче стука моего сердца ничего не может быть. Ошибалась. Опустила руки, чтобы убедится в своих догадках, и правда, под ладонью бешено билось доказательство взаимности моих чувств.
Евангелион запустил пальцы в мои влажные после душа волосы, склонился к ним и ещё раз глубоко вдохнул. И в этом вдохе было столько ответов, сколько не было вопросов в моей голове. Его тёмный взгляд проникал в душу, будто пытаясь объять каждую эфемерную клетку той жаждой, что он излучал силой своего притяжения.
— Ты пахнешь, как грозовое утро в уютной кухне нашей бывшей квартиры. — Выдыхает он с легкой хрипотцой в голосе, не смея придвинуться даже на миллиметр, хотя я вижу, как сильно его желание слиться в поцелуе. — Пахнешь теплом и корицей. Пахнешь нежностью, юностью и обнаженностью. Ты пахнешь, как моя планета. Пахнешь, как желание… — Его зрачки были расширены, наверное, как и мои сейчас. Под своей ладонью я чувствовала мощный грохот его сердца. — Как мощное звериное желание…
— А ты не пахнешь. — Выдыхаю я, боясь, что если он не замолчит, то я сама на него наброшусь.
Его губы дрогнут в улыбке, а секундой позже…
Это как взрыв чистейшей энергии в момент глубокого вдоха. И чем больше ты вдыхаешь, тем сильнее стремишься заполнить ею всё нутро. Невообразимый фейерверк ощущений от одного его аромата, от которого подгибаются колени и сдавливает грудь. Я так скучала по этому мускусному запаху с яркими нотками миндаля и кофе. Женя пах надёжной защитой, стальной опорой, безопасностью, домом и необъятной вселенной. Я сильно ошибалась, когда называла взгляд Карсайто космосом. По сравнению с Жениным ароматом, он лишь жалкая иллюстрация, не отражающая и единицы того, что нёс