– Что интересного? – переспросил Игаль. – Фамилия автора. Неужели ты не обратила внимания?
Она перевернула открытку, чтобы перечитать обратный адрес.
– Клиши. Ромен Клиши. Я должна его знать? Хотя звучит и в самом деле знакомо…
Доктор Островски скептически хмыкнул.
– Неужели не помнишь? Альмерия. Краевед Фернандо. Рассказ о местном анархисте и его помощнике. Так вот, помощника звали Андре Клиши. По словам Фернандо, его использовали, чтобы заманить камрада Нуньеса к месту ликвидации. Какой-никакой, а след. Других вариантов у нас все равно нет.
– Да-да, теперь припоминаю… – Нина поднялась с постели и накинула халат. – А это не может быть простым совпадением?.. Знаешь, я сварю кофе. Мне надо уходить, но ты, если хочешь, оставайся.
– Нет, зачем же? – Игаль сел на кровати. – Я должен вернуться в Хайфу.
Госпожа Брандт с хрустом потянулась, соблазнительно приподняв полы короткого халатика.
– Конечно, как же иначе? – бросила она по дороге в кухню. – Жена, работа, жизнь… Тогда что, профессор? Поедем трахаться в Лилль?
В Лилль они приехали на поезде из Брюсселя и на сей раз удовольствовались одним гостиничным номером – как определила это Нина, сугубо в целях экономии. Дома Игаль сказал, что собирается выяснить перспективы шабатона еще и в Католическом Лёвенском университете.
Жена удивленно подняла брови:
– Зачем тебе Лёвен? Ты ведь уже договорился с Мадридом. Или испанцы – меньшие католики?
Пришлось ненаучно и несолидно врать о соображениях научной солидности, которые-де требуют представить ученому совету по крайней мере два авторитетных варианта. Наташа выслушала, пожала плечами и явно взяла что-то на заметку. Это не могло хорошо кончиться – женщины чувствуют подобные вещи на уровне инстинкта. Но доктор Островски ничего не мог с собой поделать. Теперь он уже не очень понимал, что именно заставляет его продолжать погоню за прошлым – необходимость разобраться в судьбе деда Наума или необъяснимая тяга к Нине Брандт, к ее циничным шуточкам, к ее подчеркнутой беспринципности, безоглядной свободе в поступках и изобретательной разнузданности в постели – то есть ко всему тому, что еще совсем недавно представлялось абсолютно чуждым духу ученого специалиста по сопротивлению материи.
Обратный адрес, указанный на открытках, привел их к жилому дому недалеко от площади Шарля де Голля. Открывшая дверь молодая женщина отрицательно покачала головой: нет, семья Клиши здесь давно не живет – переехали лет двадцать тому назад, куда – неизвестно.
Нина с досадой цыкнула зубом – нужно же было лететь в такую даль, чтобы упереться в тупик! Теперь ищи-свищи этого Ромена Клиши – во Франции людей с таким именем наберется несколько тысяч. Да и где гарантия, что он остался в стране, а не переехал, к примеру, в соседнюю Бельгию?
– Подождите, – спохватилась француженка. – Мсье Клиши держал книжный магазин. Недалеко отсюда, в помещении Старой биржи…
– Старая биржа – хороший знак, – заметила Нина, когда они с Игалем шагали в сторону площади. – У них во внутреннем дворе блошиный рыночек. Не помню, рассказывала ли я тебе о…
– …фарфоровом поваренке, которого ты там купила, – саркастически подхватил доктор Островски. – Рассказывала, хватит.
– А чем тебе не нравится мой поваренок? – вскинула брови госпожа Брандт. – Ревнуешь, что ли? Зря. Если тоже хочешь ко мне на полку – пожалуйста, он может подвинуться.
Они долго и безуспешно слонялись по огромному зданию Биржи, пока не набрели на лоток букиниста и не разбудили его хозяина, который дремал над грудой потрепанных книжек, многие из которых запросто могли поспорить с ним в возрасте. Старик проснулся не сразу, как будто подъем из омута летаргического сна совершался по правилам техники безопасности глубоководных водолазов.
– Извините за беспокойство, мсье, – сказала Нина, начиная раскаиваться, что попусту потревожила почтенного Мафусаила. – Но тут никто не может ответить на наш вопрос. Вы – наша последняя надежда. Где тут магазин Ромена Клиши?
– А? Что? – бессмысленно моргая, переспросил букинист.
Игаль потянул журналистку назад.
– Оставь, Нина. Ты же видишь: он не скажет тебе даже собственное имя.
– Клиши? – продолжал тем временем старик. – Не могут ответить? Нашли кого спрашивать о Клиши… Что эта молодежь помнит? Они даже собственное имя выучили только в десятом классе. Клиши владел тут большой книжной лавкой вон в том крыле. Во-он в том…
– Владел? То есть уже не владеет?
– Владел и вовремя продал, – кивнул хозяин лотка. – Кто сейчас читает книги? Только букинисты и читают…
– Понятно… – разочарованно протянула Нина. – И вы, конечно, не знаете, где его сейчас найти…
– Почему не знаю? Знаю. И даже иногда подкидываю ему раритеты в домашнюю коллекцию, когда попадается что-нибудь интересное. Букинист – это навсегда, девочка, даже если он продал свою лавку… – старик порылся в ящичке под прилавком, вытащил древнюю конторскую книгу и безошибочно раскрыл ее на нужной странице. – Вот его адрес, записывай…
Годы, прошедшие со дня встречи в московской мороженице, изменили Ромена Клиши – он обрюзг, поседел и отяжелел, – хотя и не настолько, чтоб Игаль не узнал его с первого взгляда.
– Мсье Клиши?
Хозяин, стоя на пороге, пристально вглядывался в лицо доктора Островски – вглядывался и молчал.
– Мы с вами встречались в Москве, – продолжил Игаль по-английски. – Мне тогда было двенадцать лет, а деду… Но вы, наверно, понимаете только французский. Нина, переведи…
– Господи-боже-мой! – русской скороговоркой воскликнул Клиши. – Игорьёк! Это ведь Игорьёк!
Он быстро шагнул вперед, обнял Игаля и крепко прижал его к себе.
– Игорьёк! Игорьёк! Я тебя так ждал!
Несколько минут спустя они уже сидели в просторной гостиной и элегантная пожилая мадам Клиши хлопотала вокруг стола с кофейником и печеньем. Как выяснилось, русское приветствие, произнесенное на пороге сыном дедовского друга, более-менее исчерпывало его словарный запас, поэтому перешли на английский. Нина, испросив разрешение, снимала встречу на видео, что полностью соответствовало праздничному настроению хозяина. Мсье Клиши не мог насмотреться на дорогого гостя.
– Сейчас-то я вижу, что это ты, – говорил он, – а сначала не узнал. Сколько тебе сейчас – где-то под сорок, правда? Примерно столько же, сколько и мне в тот мой приезд в Россию. Как ты меня нашел?
– По открытке с обратным адресом.
– Но адрес теперь не тот!
– Верно, – кивнул Игаль. – Мы с Ниной уже совсем отчаялись. Если бы не старый букинист в Бирже, вряд ли мы бы сидели тут. Искать по имени не имело смысла – фамилия Клиши слишком распространена.
Хозяин рассмеялся.
– Так и есть. Никому и в голову не приходит, что изначально у отца была другая фамилия. Когда он приехал сюда, его звали Андрей Калищев – любой француз язык сломает, пока выговорит. Пришлось поменять на Андре Клиши.
Игаль переглянулся с Ниной.
– Так он был русский?
– Стопроцентный. Русский, аристократ. Из… – Клиши напрягся и в несколько приемов одолел трудное русское слово, – из Екатерь-ино-слава. Вот!
Он снова рассмеялся. Мадам Клиши принесла кальвадос и рюмки.
– Вы остаетесь у нас на обед! Без возражений!
– Даже и не подумаем возражать! – с энтузиазмом откликнулась Нина. – Мсье Ромен, а как ваш отец попал сюда?
– О, это долгая история… Но разве Игорь вам ничего не рассказывал?
Доктор Островски пожал плечами.
– Если честно, мне просто нечего было рассказать. Дед не любил говорить о прошлом. Ни о друзьях, ни о себе.
Хозяин грустно кивнул.
– И это понятно. Он столько перенес… восемнадцать лет в ГУЛАГе! Уму непостижимо.
– И все же… как ваш отец…
– …попал сюда? – Клиши откинулся на спинку кресла. – Началось все в Италии. Он приехал туда учиться в Миланском университете. Вы ведь бывали в Милане, правда? Ну вот, значит, представляете, что это за город: искусство, науки, архитектура и вообще бездна вкуса во всем, на каждом метре каждой улицы. А тогда, перед первой ужасной войной, про которую еще не знали, что она не последняя, там была еще и политика, уйма политики. Так мой папа стал анархистом. Почему именно анархистом, а не либералом или социалистом?
– Молодежь любит радикализм, – улыбнулась Нина.
– Именно! – воскликнул хозяин. – Поэтому среди студентов почти не было ни консерваторов, ни либералов. Первые – для стариков, а вторые безнадежно скучны. А быть социалистом попросту безвкусно. Не зря потом из них вылупились фашисты. Можно ли быть безвкусным в городе, который сам по себе – бездна вкуса? Оставался только анархизм, вот вам и ответ. Когда началась война, отец был на втором курсе. Как и всем русским военнообязанным, ему предписывалось вернуться в Россию, чтобы участвовать в империалистической бойне. Но он никуда не поехал – предпочел остаться со своими новыми друзьями-анархистами и готовить революцию в Италии.
Доктор Островски скептически хмыкнул:
– Ну, революции хватало и в России…
– Как выяснилось, да! – подхватил мсье Клиши. – Но кто мог об этом знать осенью четырнадцатого? Зато через четыре года, когда отец приехал в Одессу, он был уже известным анархистом, другом Малатесты и Фаббри. В Украине тогда действовали в основном практики, а теории не хватало. Не хватало знаний. И папа почти сразу стал одним из главных в анархистской бригаде Одессы. Кроме того, он хотел увидеть своих родных в Екатеринославе – родителей и сестер. Но потом что-то ему помешало. Что-то такое, что зимой девятнадцатого он вынужден был буквально бежать из Украины. К счастью, ему удалось добраться до Италии.
– То есть он продержался в России всего год? При всей своей теоретической ценности? – насмешливо проговорила госпожа Брандт. – Что ж там такое приключилось?
Клиши развел руками.
– Не знаю. Даже не догадываюсь. Видимо, что-то очень опасное. Но в Италии тогда было не менее интересно. Шла борьба за то, кто возглавит революцию. Отец, хотя и пробыл в России недолго, вернулся с опытом настоящих партизанских боев. В общем, вскоре ему пришлось сматываться и оттуда.