Государь возрадовался, засиял:
— Добро, добро, друг.
И он крепко облобызал старика.
Однако царь изволил обойти канцелярию, все осмотреть. И сам убедился, — в горницах стояла тишина, да в шкафах белели остатки бумажной трухи старых Дел, изъеденных крысами.
Царь спросил подьячего, уныло смотревшего на него:
— Выходит, старик все дела кончает один?
— Один, один он вершает, государь-батюшка, — поклонился подьячий и снова стал нем как рыба.
Государь премного остался доволен найденными порядками и собрался уходить.
Но тут произошел большой конфуз.
Царь перешагнул порог приемной и опешил. Перед ним на коленях стояла шеренга подьячих, копиистов и служителей Коллегии и со слезами смотрела на него. Были они все худущие, остроносые и обшарпанные. Рыжий подьячий подполз на коленях к царю и протянул бумаги.
— Это что? — изумился Петр Алексеевич.
— Челобитная, всемилостивейший государь. Жизни не стало — ложись и умирай. Казни, но выслушай, государь, нас, презренных слуг твоих…
Из-за царского плеча выглянуло лицо прокурора; подьячий поперхнулся и вдруг смолк. Но царь понял; он быстро обернулся, сгреб прокурора за плечи и вытолкнул в дверь:
— Уйди, уйди, старик!
После этого государь принял от подьячего челобитную, но пожелал немедленно выслушать живую речь.
— Говори истину, инако скулы сворочу! — пригрозил царь.
Подьячий затрепетал, но выложил всю правду:
— Ведомо вашему величеству, что мы — служилые людишки — получали, и досель також, подлинно ничтожное жалованьишко, да в сроках выходит не малое утеснение. Год, а то и два и три, всемилостивейший государь, не видим подчас того жалованьишка. И тем жалованьишком пропитаться нам с домашними своими невозможно, отчего пришли мы в великое оскудение и нищету.
Царь побагровел и гаркнул:
— Ну и что ж? Я и сам на малом жалованьишке сижу, — он махнул полой вытертого кафтана, и все заметили на нем заплаты. Однако государь прикрикнул:
— Что ж удумали?
— Великий государь, — со слезой в голосе продолжал подьячий. — Не на то мы в обиде, что жалованьишко скудное и не в срок доходит, а о том кучимся, что житья нам от прокурора не стало. Ранее все мы понемногу дела вели и прибыток малый имели, а ноне наш старик охулки на руку же не кладет, всех челобитчиков ведет к себе в горницу, мирит и весь улов себе забирает.
— Как! — вскричал государь.
— Истинно так, — ударили лбом все подьячие и копиисты. — Истинно один, ненасытен он!
По лицу Петра Алексеевича прошла судорога, он потемнел и вдруг ринулся в прокурорскую горницу.
Что там произошло, никто не ведал.
Спустя малое время государь выбежал из горницы. Глаза его пылали гневом. И он зычно кричал на всю Адмиралтейскую коллегию:
— Был один, и тот, окаянный, оконфузился!
Царь сел на двуколку и умчал.
А спустя три дня бывший прокурор с большим конфузом вернулся на покой в родные пенаты, в преславный город Олонец…
1944
Медвежья история
Экзекутор Первого департамента Правительствующего сената, внезапно возвысившийся пиита Гавриил Романович Державин по невоздержанности своего характера изрядно повздорил с генерал-прокурором князем Вяземским и вынужден был выйти в отставку. При этом автор нашумевшей оды «Фелица» проявил немалую амбицию: прошение об отставке он, минуя своего начальника, подал через Герольдию непосредственно государыне Екатерине Алексеевне. К удивлению сенаторов, Гавриил. Романович не только получил отставку, но ему немедленно сообщили весьма многозначительные слова государыни.
— Скажите ему, — повелела императрица, — что я его имею на замечании. Пусть теперь отдохнет, а как нужно будет, то я его позову.
Государыня сдержала свое милостивое слово, и спустя малое время Гавриил Романович Державин получил высокое назначение губернатором в Олонецкую губернию. По опубликовании высочайшего указа он и не замедлил выбыть в губернаторскую резиденцию в город Петрозаводск.
По тогдашним временам Олонецкая и Архангельская губернии составляли единое особое наместничество во главе с генерал-губернатором Тутолминым. Следовательно, волею судеб две преважных персоны оказались на одной стезе.
Безусловно, все могло пойти хорошо и гладко, если бы эти персоны оказались иного склада, более мирного и уживчивого. Но все сложилось иначе, и, к огорчению многих, здесь нашла коса на камень.
Генерал-губернатор Тутолмин, участник Семилетней войны и любимец графа Румянцева, держался невыносимо гордо и напыщенно. И по гордости считал себя первейшим российским администратором.
Вновь назначенный олонецкий губернатор отличался не менее строптивым характером и крайней настойчивостью.
Не прошло и трех месяцев, как между этими почтенными вельможами разгорелась изрядная ссора. Явилось ли это результатом столкновения двух несносных характеров или следствием других причин, — сейчас невозможно установить. Но неоспоримый факт, — генерал-губернатор, стремясь ущемить своего противника, отправился в Санкт-Петербург с жалобой на подчиненного ему губернатора.
И как то испокон веков велось на Руси, раз поссорились два власть имущих государственных человека, ссора эта немедленно перекинулась на подведомственные им учреждения.
Чиновничество разделилось на два враждебных и непримиримых лагеря.
И представители каждого из них, люди наторевшие в писании кляуз и в придумывании подвохов, напрягали все силы и умение, дабы досадить друг другу и подвести подкоп под шефа противной стороны.
Сторонники генерал-губернатора Тутолмина, весьма смекалистые крючкотворцы, усердно отыскивали любой повод, чтобы унизить перед столицей Гавриила Романовича Державина.
Случай этот не замедлил вскоре представиться.
На первый и беспристрастный взгляд произошло незаметное и, может быть, несколько потешное событие, но которое имело большие последствия.
В губернаторском особняке тихо и мирно обретался ласковый и добродушный прирученный медвежонок, Он привольно разгуливал по обширным хозяйским горницам и нередко его выпускали поразмяться во двор.
Мишка по молодости резвился, но вел себя со всеми вполне пристойно и ласково.
Однажды, как на грех, мимо губернаторского двора проходил чиновник Верхнего земского суда господин Молчин. Как человек жизнерадостного возраста, он, завидя шаловливого медвежонка, не преминул позабавиться им.
Чиновник купил у калачницы теплый румяный калач и, просунув его в калитку, сманил добродушного мишку со двора.
Он шел по улице и подманивал медвежонка калачом.
И таким путем он привел этого зверюшку в земский суд.
В присутствии поднялся веселый переполох. Сбежались соскучившиеся подьячие, секретари, копиисты, и пошла потеха.
Медвежонка провели вперед и усадили в весьма удобное и мягкое председательское кресло, которое по праву мог занимать только генерал-губернатор.
Кресло это, к слову сказать, пришлось медвежонку по нраву. Он положил лапы на зеленое сукно стола, поднял мохнатую морду и благодушно заревел, прося очередной кусок пахучего калача.
Это очень понравилось всем. А чиновник Молчин, поклонясь с важным видом медвежонку, пошутил:
— Вот вам, братцы, новый заседатель Михайло Иванович Медведев!
Чиновники захохотали и стали усердствовать в забаве.
Один из копиистов положил перед медвежонком бумаги, а юркий косоглазый подьячий с гусиным пером за ухом предстал перед судейским столом с пухлым делом и неизреченно сладким голосом стал докладывать необыкновенному председателю суть волокитства.
Закатывая глаза под лоб и непрерывно кланяясь, он отпускал потешные реплики, от которых поднимался такой хохот, что дрожали стекла в окнах присутствия.
А медвежонок — окаянная бестия, захваченный вниманием и забавой, не менее препотешно рявкал подьячему в ответ.
В заключение потешного представления проворный копиист схватил мишкину лапу, окунул ее в чернильницу и понуждал его расписываться.
Сторонники генерал-губернатора Тутолмина — заседатель суда Шишков и другие борзописцы — не смогли равнодушно лицезреть столь кощунственное оскорбление судейского места и попрание прав своего высокого покровителя.
Они набросились с палками и кулаками на медведя, стремясь его побить и изгнать с позором из храма Фемиды.
Однако чиновник Молчин и его сотоварищи не дали мишку в обиду; они обороняли его и при этом неистово кричали:
— Не сметь трогать его. Сей медвежонок губернаторский.
Оборонив зверя, они увели его из присутствия и водворили на знакомом дворе.
Гавриил Романович, прознав про историю с медведем, вначале вспылил, но затем обошелся и простил шутку Молчину, предав все забвению.
Совершенно иначе думали и решили об этом заседатель суда Шишкин и его компания. Они-то с небывалым для них рвением и усердием рапортовали о происшествии пребывающему в Санкт-Петербурге генерал-губернатору Тутолмину и, кроме всего прочего, обстоятельно донесли обо всем в Правительствующий сенат. И тут началась история.
Генерал-прокурор сената князь Вяземский, конечно, с жаром ухватился за донесение олонецких чиновников. Вряд ли следовало ожидать более подходящего случая, чтобы причинить неприятности Гавриилу Романовичу Державину.
Немедленно завели сенатское дело «о взятии медведем неподобающей ему роли генерал-губернатора».
Дело было неслыханное и сулило немало интересного.
Князь Вяземский заранее ликовал и, показывая сенаторам донесение олончан, злорадствовал:
— Вот, господа-милостивцы, смотрите, что наш превеликий пиита-умница делает! У него даже медведи идут за председателей.
Между тем и генерал-губернатор Тутолмин не дремал. Он поспешно объезжал дома влиятельных особ и всюду разносил весть о зловредной выходке державинских стряпчих. При этом он с мастерством сгущал краски.
И не удивительно, что после этого многие из посвященных Тутолминым особ обвиняли Державина в попустительстве чиновнику Молчину.