— Что вы сказали? Простите, я не понимаю.
Поручик терпеливо объяснил:
— Чего же, сударыня, тут не понимать. Как говорится — «от благодарного населения». — И засмеялся.
Женщина стала подобной холодному белому мрамору.
— Чудовищно! Над чем смеетесь? Над собственным падением?
— Вы, барыня, зря так страдаете. Ихнее благородие тоже кушать хотят.
Девчонка сунулась:
— А где им взять? Они жнут там, где не сеяли.
— А в морду! Молчать! Хамье! — гаркнул поручик. — Слишком грамотные? Распустили вас господа либералы. В бараний рог вас скрутим, грамотных!
Женщина то бледнела, то розовела, но держалась прямо.
— Боже мой, и это на вас Россия возложила свои надежды. Чудовищно. Белое воинство — ни святости, ни чести. Грабеж и вымогательство это — несмываемый позор.
— Вы, барыня, белых листков начитались, — сказала девчонка. — Вы почитайте красные. В них все наоборот.
— Значит, я у белых? — очумело выкрикнул Витька, слушавший этот разговор с открытым ртом.
— У белых, у белых… — Поручик неуверенно погладил его по голове. — Не беспокойтесь, все в порядке. — И снова повернулся к женщине, поиграл своими пугливыми, но цепкими пальцами. — Такова се ла ви, мадам. Для рыцарства сейчас не время. Как говорится — не та эпоха. Согласны — я вам помощь, а вы мне, так сказать… — настойчиво сверкнули рубины, изумруды и алмазы на поручиковых пальцах.
— Подлец! — сказала женщина. Всплеснула руками. — Милые дети, никогда не позволяйте себе становиться ногами в кресла. И не грызите ногти!
Витька отдернул руку ото рта.
— А я и не становлюсь… — Ему показалось, что женщина вдруг сделалась точь-в-точь их классная воспитательница Вера Карповна. А у девчонки, что тут прохаживалась и задавалась, глаза стали укоризненными, как у Секретаревой Анны.
— Вон кто становится, — пробормотал Витька. — Ему и говорите. Чего все на меня-то сваливаете…
Возле кресла стоял поручик, чиркал мизинцем по своим усам вправо-влево. А на кресле, на гобеленовой обивке, стояла поручикова нога в сапоге, сверкающем от солдатского злого усердия.
Женщина смотрела на поручика так, словно был он всего-навсего первоклассник.
— Вы что, не поняли? Снимите ногу! Кресло это начала восемнадцатого века. Художественная ценность.
— Аристократы чертовы! — Глаза поручика остудились, их словно инеем прихватило. Он вырвал у Витьки мушкетерскую шпагу и принялся неистово колотить и колоть художественное кресло. — Вот вам. Вот. Вот! — Затем, поостыв, уселся в кресло и задрал ногу на ногу.
— Господи, какой позор, — женщина посмотрела на девчонку, на Витьку, на парня светлоголового. — Вы молодые, — сказала она. — Вам долго жить. Заметьте, нет ничего гнуснее мещанина, когда он утвердится в креслах. И ничего трусливее.
Поручик быстро забарабанил пальцами по резному подлокотнику.
— Тэк-с, тэк-с… А говорите, вы не большевичка.
— Нелепо! Я не могу быть большевичкой. Но от вашего блистательного хамства меня мутит гораздо больше, чем от их революционной фамильярности.
Девчонка, она была тут как тут, все слушала разинув рот и кулаком свою ладошку месила.
— Во дает барынька, — сказала она. — Крой их гадов-паразитов.
Поручик указал рукой наверх.
— Прошу, сударыня. Полковник у нас крутой. Дворян не жалует. Он, к счастью, без всяких предрассудков.
Они еще не дошли и до середины лестницы, как дверь наверху отворилась. Круговой впихнул в подвал избитого раненого красногвардейца.
— Сознался? — спросил поручик.
— Никак нет. Он из нашей волости. С наших-то легче голову срубить, чем говорить заставить, — упрямые козлы.
Красногвардеец прошел мимо женщины:
— Эх, барыня. Я ж говорил вам, объяснял. Не ваше дело чапаевцев лечить… Зверюга. — Красноармеец показал на потолок и крикнул поручику в лицо: — Да не причастная она!
— Заступники у вас, увы… — Поручик приложил руку к козырьку. — Не мешкайте, сударыня. Полковник не любит ждать.
Женщина скрылась за дверью. Поручик прошипел:
— Ишь, недотрога-цаца… Князья, бояре, белоручки, пустомели предали Россию, а мы расхлебывай. Мы кормим вшей в окопах, а они упрятывают бриллианты и бегут, как крысы с корабля.
Когда заключенные остались одни в подвале, Витька спросил:
— А где Чапаев?
Девчонка прошлась вокруг него, вихляясь, сунув руки в карманы кофты.
— Вопросики задаете? А может, вам, ваша благородия, господин графенок, его планы рассказать насчет стратегии, как вашу белую силу бить?
— Какой я тебе графенок?
— Князенок, что ли?
— Да я просто… Витькой меня зовут.
Девчонка засмеялась.
— Ишь заливает — выкручивается. Ты мой революционный взор не обманешь. Я тебя, контра, насквозь просматриваю и чую… — Девчонка потянула остреньким носом. — Сдобными булками от тебя разит. — Она подняла к Витькиному лицу руки с растопыренными грязными пальцами, уцепила его за нос. — Как дам промежду ушей, так и перестанешь сдобными булками пахнуть. Кровосос рабочего класса.
Витька отпрянул. Такую несправедливость он стерпеть не мог. Он размахнулся и… промазал. Девчонка ловко пригнулась.
— Я тебя за кровососа! — Витька бросился вперед. И поскольку масса у него была больше, да к тому же он разбежался, то опрокинул девчонку навзничь и уселся на нее верхом.
— Возьмешь назад кровососа?
— Кровосос ты и есть! — девчонка завизжала. — На вот тебе — получай! — И укусила Витьку в колено.
Витька взвыл уже в воздухе, так как светлоголовый парень его приподнял за шиворот и поставил в сторонку.
Девчонка тут же вскочила, поправила волосы.
— Можно, я этому гимназисту поперек тела пройдусь? — спросила она, ни к кому, собственно, не обращаясь.
Витька снова бросился на нее за такие слова. Но она подставила ему ножку, да вдобавок еще дала по шее. Витька упал.
— Я покажу ему нашу революционную силу! — Девчонка хотела навалиться на Витьку сверху, но светлоголовый парень ее удержал.
— Оставь ты его, пускай дышит.
Витька сел. Саднило локти. Болело колено. Душа болела!
— Чего она лезет-то! Не знает еще, а лезет! — выкрикнул он.
— Ты откуда такой? — спросил парень.
— Из Лени… — Витька запнулся.
Девчонка засмеялась, подошла ближе. Было в ней много любопытства, но еще больше желания подраться.
— Из Лени… С Лены, что ли?
— Из Петрограда.
— А чего тебя сюда занесло?
— Я, может, к Чапаеву пробирался.
— Ишь ты, и в Питере Василь Иваныча знают, — сказал парень.
— А как же, кино было…
— Заговаривается… — Девчонка покачала головой, губами почмокала. — Сильно тебя казаки по кумполу треснули.
Раненый красногвардеец, который тоже смотрел с любопытством и даже с весельем, если можно так сказать об измученном вконец человеке, спросил:
— Кто отец?
— Рабочий.
— С какого завода?
— С Кировского — с Путиловского.
— А чего ж ты так вырядился? Как анархист.
Витька потрогал шкуру красную махайродовую, шпагу потрогал. А шляпа фетровая мушкетерская с белым пером валялась на полу.
— Так… Промахнулся я.
— Не верю я ему, — сказала девчонка. — Ну, ни единому словечку не верю. Ишь, какие штиблеты на нем. Я таких отродясь не видывала. — Она пнула Витьку по ноге. Витька лягнул ее в ответ.
— Да, что-то ты крутишь, — согласился красногвардеец.
Девчонка вдруг схватила Витьку за локоть, впилась больно жесткими тонкими пальцами в тело.
— А ну, покажь руки!
Витька нехотя показал.
— Ясно, врет, что он рабочий сын. Мозолев нету.
— У меня же отец рабочий, — возмутился Витька. — А я же сам в школе учусь.
— А после школы? — Девчонка наседала на Витьку и руками размахивала. — Дров напилить-наколоть. Ребятишек меньших понянчить. Мамке полы вымыть помочь. Картошку почистить, ну и буржуйскому какому сынку или поповичу по скуле съездить. Деньжат подработать при случае. Нет, и не ври, не пролетарские у тебя ручки. — Девчонка ткнула Витьку в бок жестким своим кулаком, как костяшкой. — Признавайся, к какой партии принадлежишь?
— Да к нашей.
Девчонка так и взвилась.
— К ихней! Видали, ферт. Он к ихней партии принадлежит. Монархист? А может, эсер? Эсдэк? Кадет?
Витькино гражданское сознание напряглось все. Он закричал фальцетом:
— Я тебе как врежу! Пионер я!
Девчонка с облегчением перевела дух.
— Ну вот — сам сознался. Не выдержал моего допроса. И до чего же буржуазия хитрая — новую партию организовали, чтобы наше революционное сознание обманывать.
— Наша это партия! Коммунистическая! — заорал Витька истошным голосом.
Девчонка ничуть не смутилась.
— Меньшевик, значит, — сказала она.
— Врешь — большевик!
Девчонка глянула на Витьку с откровенным, даже насмешливым недоверием. Затем ее взгляд выразил жалость, сочувствие и понимание.
— Ну зачем же ты врешь? — спросила она. — Или тебе сдобные булки приелись? Горького захотел?
— Большевик, — сказал Витька тише. — Говорю — большевик.
— Побожись.
— Коммунисты в бога не веруют! — отчеканил Витька.
Светлоголовый парень хохотал.
— Отбивайся, гимназист.
Раненый девчонку поддержал:
— А ты, Нюшка, ему не спускай. Ты наскакивай.
Девчонка воспряла, глаза сощурила.
— А ты про каких это всех вождей говорил? — спросила она тихим, въедливым голосом.
— Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Владимир Ильич Ленин.
— Маркса слыхала. А Фридрих твой — меньшевик.
— Но, но, — остановил ее раненый. — Это, Нюшка, уже не по правилам.
Девчонка обиженно поджала губы. «Он небось предметы проходил, а я читаю и то по складам, — подумала она. — Но я его на другом согну».
— А вы ему побольше верьте. Он гимназист, грамотный, может, из листовок чего почерпнул. А сейчас прикидывается, чтобы революционную бдительность обмануть. А ну, прижми руку к сердцу, — скомандовала она. И сама Витькину руку к Витькиному сердцу прижала. — Излагай программу!