— Шляпным? — от удивления Света даже смеяться перестала. — В смысле, умею ли я мастерить шляпы?
— Угу, — кивнул я.
— Н-нет, а с чего такой вопрос, вообще? — непонимающе протянула она. — И о каком полном наборе ты говоришь?
— Фух! — я демонстративно расслабился. — Ну, хоть здесь повезло! А то я уже начал бояться, что мне досталась «настоящая» женщина!
— Чего-о⁈ — градус непонимания рос, а вместе с ним росло и возмущение подруги. Ещё чуть-чуть и крышечка зазвенит-запрыгает, как у закипающего чайничка.
— Ну, знаешь, одна дама из моего мира, порядочная стерва была, между прочим, когда-то сказала, что настоящая женщина может из ничего состряпать салат, шляпку и скандал, — любезно пояснил я. — Вот я и решил узнать, насколько ты «настоящая», по её классификации. Выяснилось, что на две трети. Многовато, конечно, на мой взгляд, но лучше, чем могло бы быть.
— Ерофей Хабаров, ты хам! — припечатала Света, вздёрнула подбородок, и, поднявшись с пледа, на котором мы устроились перед костром, решительно направилась к шалашу, всем своим видом демонстрируя гордость и превосходство над всякими мужланами. Правда, оказавшись у входа в наше лежбище, пафос всё же убавила. Не пролезал он в низкий проём. Да и задирать нос, вползая под навес на четвереньках… ну, тот ещё цирк.
Как я и предполагал, долго изображать обиду Света не стала. Скучно же. Так что не прошло и получаса, как она выбралась из шалаша и, устроившись рядом с мурлыкающим от её поглаживаний Баюном, вновь принялась терзать меня расспросами.
— Ну, хорошо, идея с зеркалами тебе не по нраву, — протянула подруга. — Может, бисер?
— Тоже смотреть нужно, — вздохнул я. — Здесь вообще на диво продвинута технология работы со стеклом, а бисер-то тоже из него делают как-никак.
— Ножи, Ероша! — глядя на то, как я от нечего делать кромсаю веточку уведённым из трофейного лабаза ножиком, воскликнула Света. Я перевёл взгляд на инструмент в моих руках и… согласился.
— А это хорошая идея, солнышко! — протянул я. — С приличной сталью здесь дела обстоят куда хуже, чем с тем же стеклодувным промыслом. И стоят изделия из стали довольно дорого. Баюн, отнесёшь записку профессору?
— И пруток серебра пусть всё же передаст, — заметила Света. — Хоть оно и недёшево, но уж от ста-двухсот граммов ни профессор, ни князь точно не обеднеют! А в пути серебро всё же удобнее, чем те же ножи. Их-то ещё продать нужно.
— Согласен, — кивнул я, строча письмо для Граца, пока двухвостый, довольный грядущим путешествием в Запределье, крутился вокруг, так и фоня нетерпеливым предвкушением. Потрепав котяру по мощному загривку, я усмехнулся. — Не спеши. Набегаешься ещё. Тебе ведь по возвращении от профессора ещё и меня в острог доставить придётся, а потом и вытащить из него.
— Мр-р, — Баюн довольно потёрся спиной о мой бок и, рухнув рядом, с наслаждением потянулся, с лёгкостью раздирая когтями подвернувшееся по лапу берёзовое полешко. Котяра, он котяра и есть. Пусть и огромный.
В столь скандально попрощавшийся с нами Усть-Бийский острог я явился прикрытый максимально мощным мороком, отводящим глаза окружающим. Можно было бы, конечно, воспользоваться обычной иллюзией, но… городок-то совсем небольшой и незнакомые лица в нём — редкость, даже с учётом пребывания в нём всех окрестных жителей. Так что прикрываться чужой физиономией — не выход, особенно если вспомнить, что ныне Усть-Бийская крепость находится на осадном положении. Схватят же моментально! А с отводящим глаза мороком по этому поводу можно не волноваться. Для окружающих я сейчас просто неинтересен. Ну, идёт куда-то молодой парень, и пусть идёт. У окружающих и своих дел хватает, так что времени пялиться на всяких прохожих нет…
Вообще, можно было бы, конечно, сразу прыгнуть в тот же трофейный лабаз и без помех реквизировать у стрельцов одну из стоящих там телег, благо силушки, чтобы утащить её, у Баюна теперь с избытком. А после и пару коняшек прихватить можно было бы таким же макаром. Вон их сколько в поле перед крепостью пасётся… Но, меня прямо-таки тянуло в гости к полусотнику. Интуиция, любопытство или просто шило в пятой точке — чёрт его знает. Но я чувствовал, что мне обязательно нужно наведаться в дом Стояна Смеяновича. И противиться этому ощущению я не стал. В конце концов, в моём прошлом такие предчувствия случались не единожды, и польза от них была для меня очевидна.
Пройти на подворье полусотника оказалось проще простого. Обычно запертые ворота на сей раз были распахнуты настежь, а во дворе царила какая-то нездоровая суета. Челядь и домочадцы Стояна носились как угорелые, что-то таскали в дом, что-то переносили из амбара в погреб и обратно… В общем, веселье в самом разгаре, но мне интересно, а по какому поводу? Переезд у них, что ли, или к празднику какому готовятся?
М-да… насчёт праздника я, пожалуй, поторопился! Да и весельем на подворье полусотника не пахнет. Уж очень кислые физиономии у домочадцев. А у Неонилы свет Брониславны и вовсе глаза на мокром месте. Интересно… а где же хозяин дома-то? Я уже почти все комнаты обшарил, но полусотника так и не нашёл. А если…
Тьфу! Ну, так и есть. Заперся господин начальник всея стрельцов Усть-Бийска в спальне. Лежит, разметавшись на кровати, сопит с надрывом, кажется, даже постанывает еле слышно. Эка его прихватило! А ведь вчера ещё здоров был, что тот бык, и нате вам. Расхворался бедолага, того и гляди на тот свет отправится.
Я поморщился от кислых, затхлых запахов, поселившихся в спальне полусотника, которые даже не думали развеиваться, несмотря на распахнутые настежь окна. Плохо здесь. Болью пахнет, немочью…
Приглядевшись к лицу мечущегося в сонном бреду хозяина дома, я невольно покачал головой. Ещё недавно выглядевший молодым и подтянутым, сейчас полусотник был похож на страдающего от доброго десятка хворей старика. Бледное лицо изрезано глубокими морщинами, на лбу выступила холодная испарина, а сухие, побелевшие губы потрескались так, словно бедолага уже не первый день страдает от жажды.
Глаза полусотника неожиданно открылись и уставились на меня, начхав на мороки и отвод глаз. Слезящиеся, выцветшие глаза, в которых без всякой эмпатии легко читалась боль, терзающая полусотника.
— Пр-ришёл… — прохрипел Стоян Хлябя, не сводя с меня мутного от боли взгляда.
— Пришёл, — вздохнул я, присаживаясь на табуретку, стоящую рядом с ложем полусотника. Покрутив головой, нашёл стоящий на приставном столике кувшин и, понюхав содержимое, перелил ягодный морс в кружку, которую и подал наблюдающему за моими действиями хозяину дома. Тот благодарно кивнул и, ухватив кружку дрожащими руками, приник к ней. Заходил ходуном кадык, и в считанные секунды кружка опустела. Стоян облизнул губы и протянул её мне.
— Спасибо, — уже куда более уверенным голосом проговорил полусотник и еле слышно зашипел от боли. Руки Стояна, сведённые судорогой, задрожали ещё больше, несмотря на закаменевшие мышцы. И хозяин дома не выдержал, застонал в голос. Негромко, но…чёрт, да меня от одного этого звука морозом по коже продрало!
Вспомнив уроки Яговичей, я вздохнул и, вцепившись пальцами в предплечья страдающего полусотника, тихо забормотал выученный наговор. Тихо, но быстро. Ещё и собственной волей помог, вплетая в старинный лечебный конструкт куда более современное обезболивающее из коллекции профессора Граца.
Бледное до синевы лицо полусотника расслабилось, а на щеках даже выступил лёгкий румянец. Стоян облегчённо вздохнул, а я почувствовал, как под моими пальцами расслабляются его мышцы, сведённые судорогой до каменного состояния. Я разжал ладони, и руки полусотника безвольными плетьми упали на кровать. Стоян попытался было ими пошевелить, но добился лишь того, что его пальцы слабо дёрнулись. Тем не менее, когда я взглянул в ещё недавно полные боли глаза хозяина дома, то не нашёл в них и следа той мути, что плескалась там какую-то минуту назад.
— Полегчало, — скорее констатировал, чем спросил я. И полусотник вымученно улыбнулся в ответ.
— Ещё как, Ерофей. Ещё как, — откинувшись на подушку, произнёс он. Но почти тут же уставился на меня посерьёзневшим взглядом. — Я должен просить у тебя прощения. У тебя и твоей невесты. Как показало время, моё решение было неверным, более того, следуя наговору Любима, я, сам того не поняв, нарушил покон. И видишь, чем это для меня обернулось! Если бы не твоя доброта, то уже к вечеру, скорее всего, меня положили бы в домовину, а Неонила осталась вдовой. Прошу, прими мои извинения, Ерофей сын Павлов. Извинения и виру. От души и чистого сердца!
— Принимаю, — кивнул я. А что оставалось-то? Если я правильно разобрался в особенностях этого самого покона, то одним своим решением облегчить мучения нарушившего его полусотника я, по сути, уже простил нашего со Светой несостоявшегося обидчика. А вот то, что он, уже избавившись от смертельной тяготы, наложенной поконом, искренне попросил прощения и даже предложил виру… говорит о раскаянии полусотника. Ну и эмпатия моя твердит о том же, да. Может быть, конечно, это всего лишь порыв души, вызванный резким избавлением от мучивших полусотника болей и накатившим пониманием, что безносая прошла мимо, так и не задев его своей косой, но… Что ж, у меня ещё будет время это проверить. А пока же, пожалуй, займёмся приведением главы острога в полный порядок. Не дело это — оставлять крепость без командования, когда вокруг шныряют всякие находнички, только и ждущие момента, чтобы устроить здешним жителям кровавую баню.
Думается мне, что попытайся я работать со Стояном в мире Хольмграда, поднять его окончательно на ноги мне удалось бы не раньше чем через сутки, какие бы тонизирующие наговоры и конструкты я не использовал. Здесь же, агрессивность инфополя сыграло нам на руку, и уже через полчаса ментальных манипуляций передо мной предстал хорошо знакомый мне стрелецкий полусотник. Крепкий, моложавый, сильный и подвижный, ничуть не похожий на ту страдающую от непрерывной боли развалину, что ещё недавно валялась на кровати в ожидании собственной скорой кончины.