– А ты, я вижу, натаскался по-русски, – беседа стала совсем неформальной.
– Оксфорд. Русская литература, – это прозвучало с гордостью. – Я пиэечди делал по творчеству Васильева. Кто думал, что я буду гулять по улицам города самого Техника…
И тут он добавил совсем непечатное выражение. Он так выразил восторг, который чувствовал, гуляя по этим самым улицам.
– Так, получи. Распределение на работу. Вот код на получение содержания. Жилье есть? – Шон поднял на меня глаза от своего монитора.
– Да, моя квартира не занята.
– Никто не может занять чужое жилье, – он проговорил это как цитату из какого-то списка правил. – Учти. Паспорт есть у тебя? Старый? Там должна стоять печать. Вы еще называли – «прописка». Ты должен жить точно там. Новые власти строго следят за соблюдением социальной справедливости.
И вправду, его натаскали цитировать время от времени инструкцию по общежитию. Она на всех столбах расклеена.
– Да, конечно, конечно, – я даже полез в карман за паспортом.
– Мне не показывай. Это тебе надо, а не мне. Вот это вклеишь в паспорт.
Из другого принтера, похожего на тот, который печатает посадочные талоны в аэропорту, выползла маленькая бумажка со штрих-кодом. Бумажка была самоклеющаяся.
– Это код на продуктовое и вещевое довольствие, – объяснил парень, с трудом произнося сложные слова. – Приклеишь его рядом со штампом прописки. Будешь предъявлять при получении содержания в пунктах по месту жительства.
– А работа? – я, недоумевая, рассматривал распечатку. – Тут какая-то абракадабра. Буквы, цифры и прочее.
– Ты с этим приходи в пункт занятости, там тебя должны оформить без задержек. Утром приходишь, тебе говорят, что делать и ты уже … э … полноправный член общества. Через неделю – надо опять прийти туда.
– А что, – я слегка, но только слегка, удивился, – работа не постоянная?
– Постоянная. Но разная, – парень уже не смотрел на меня, а что-то там разглядывал в мониторе. – Нет работ, которые требуют навыков. Все важное за нас выполняют системы жизнеобеспечения новых властей. Нам поручается только работы первого уровня.
– Но ты-то! – мне стало обидно. – Сидишь за компьютером! И завтра сидеть будешь!
– Все специалисты высокого уровня зарегистрированы и им поручены работы второго уровня, – как-то не было гордости в его словах. Конечно, доктору из Оксфорда поручают работать паспортисткой.
– Но я тоже… Я же в университете учился. И специальность редкая, – мне не хотелось мести метлой в разных местах, и я хотел использовать любой шанс для того, чтобы найти себе нормальное занятие. – Я даже научную работу на третьем курсе напечатал.
– Надо говорить сразу о том, что профессия есть, – Шон покачал головой. Мне сейчас, когда я услышал укоризненные нотки в его голосе, стало понятно, что он не такой уже и молодой. Ну, молодой, но не пацан. Уже под тридцать. Просто волосы длинные и очки такие, модные. Когда-то были модные. Когда понятие «мода» существовало. – Не страшно, я добавлю данные. При необходимости тебя привлекут к работам второго уровня.
Я распихал бумажки по карманам и, попрощавшись с регистратором, уже собрался уходить. Но все-таки решил предложить:
– Слушай, у тебя, наверное, мало знакомых тут, заходи, я в центре живу, – мне почему-то хотелось поболтать ещё с этим доктором литературы. – Адрес ты знаешь.
– А номер телефона у тебя есть? – похоже, ему понравилась эта идея.
– Был. Но ведь не работает, – какой прок от телефона, не подающего никаких признаков жизни?
– Вернется скоро, – Шон, видимо, поделился конфиденциальной информацией.
Телефон я помнил и продиктовал его.
– Меня Шон зовут, – тут он привстал, церемонно пожимая руку. – Я дам звонок, как заработает.
– Да знаю. – Я с улыбкой показал пальцем на его табличку с именем. – И не дам звонок, а позвоню! Эх ты, филолог!
– Я первый раз использую такую идиому по-русски в разговоре. Так что…
Выйдя из регистратуры, я, наверное, впервые почувствовал, что я дома. Дома, где относительно безопасно. Мой город не затронули разрушения, такие как Москву, или, как говорят, Токио. Но только сейчас я понял, как он изменился. Нет машин на улицах. Безысходно бредут редкие прохожие, как правило, одетые или в старье, или в странную, одинаковую одежду. Вернее нет, не безысходно, а безразлично. Толкаются. Хотя казалось – на полупустой улице трудно с кем-нибудь столкнуться, а на тебе, прошел и толкнул плечом. Незлобно, но невежливо. Правда, улицы чисто выметены. И самое ужасное – нет магазинов. Центр города, совсем недавно блиставший витринами бутиков, ресторанов, кофеен и казино – мертв. Вместо магазинов – провалы выбитых витрин. И совершенно пусто внутри. Там пустые прилавки, почти всегда сдвинутые со своих мест. И ещё. На улицах тихо. Совсем тихо. Никто не разговаривает, даже те, кто идет по тротуарам не в одиночку. Город живых мертвецов. А я-то думал, приеду, соберу друзей, устроим пьянку. Забыл видно, что в городе, как в большой тюрьме – все по своим камерам. Хотя, если телефон заработает, тогда! Вот и дом, двор. Даже следа от могил Алекса и министра не осталось. Сравняли, бурьян растет. Улицы метут, а бурьян выдрать не удосужились. Вот он, из чахлого ноябрьского снега торчит сухими палками.
Надо в квартире убрать. Какая глупость – нас увезли отсюда, госпиталь, мол, тут будет, столько потом всего было, а в квартире все так, как я и оставил в то утро. Газеты лежат на журнальном столике, я ещё тогда их собирать в кучу начал, чтобы выкинуть. Компьютер… телевизор, сотовый телефон мой валяется. Я его заряжать поставил в тот самый день. Наверно зарядился. Ха! Живой! Но на экране надпись – «Нет доступной сети». А ничего нет. Не осталось ничего от нашей цивилизации. Только люди-призраки бредут по осеннему городу. По осенней планете. Не осталось ничего. Главное – не осталось ни одной из сотен, наверное, даже сотен тысяч, общественных структур. Армии, полиции, банки, конторы, парламенты, мафии, заводы, научные институты – ничего. Всех кормят и всех одевают. Все, что нужно для сумеречного бытия выдают тем, кто работает. Работают все. Как просто было расправиться с Землей. Уничтожь армии с орбиты. Найми всякую мразь из местных – они уничтожат тех, кто еще в силах бороться. А потом уничтожь и этих предателей. Оставшаяся серая масса будет боготворить новых рабовладельцев за право жить. И жрать. И никакой головной боли. Из двадцать первого века в минус двадцать первый… И полное безволие. Кстати, надо же получить работу! Есть-то охота. Даже жрать!
Ближайший «пункт трудовых резервов» (названьице-то какое, ох любят они идиомы!), как мне сообщил Шон, располагался в квартале от моего дома в здании бывшего почтамта. Интерьер напоминает давешнюю регистратуру. Десять конторских столов с терминалами, десять монголоидов, говорящих на ужасном русском, и очередь. Как выяснилось, на работу направляют раз в неделю. И на неделю выдают талон на паек. Эти нехитрые правила были написаны на большом плакате в центре зала.
– Где предыдущий раз работали? – пропищала кругломордая китаянка. Совсем молодая.
– Я не работал еще. Только из «Регистратуры».
Та видно не поняла, но возражать не стала. Переклацала клавишами данные из бумажки, провела сканером по штрих-коду, приклеенному на паспорт. И выдала ещё один штрих-код.
– Лепить паспорт. Доступ на работу, – очень понятно объяснила луноликая.-Показывать здесь. – Понабирали, видимо, специально, чтобы от них ничего добиться нельзя было.
Потом я получил бумажку с адресом места выдачи содержания. Китаянка подробно объяснила все мои дальнейшие действия и, наверное, ещё многое другое. Однако из её рассказа я ничего не понял. Только отдельные слова. Ладно, разберусь на месте.
Потом она выдала мне очередную распечатку. Пока я пытался прочесть, что там написано, она сказала:
– Это адрес вашего места работа. До свидания, – и перевела взгляд на женщину, которая стояла за мной в очереди.
Адрес был до боли знакомый. Когда я пришел туда, оказалось, что это бывший родной ЖЭК! Сейчас меня дворником в родной двор назначат! Головокружительная карьера. Но никто никого никуда не назначал. На двери была надпись: «Выдача инвентаря в 22.00». Без комментариев. До выдачи еще была уйма времени, и я направился туда, где выдают обеспечение. Надеюсь, там не дают пожрать только после двадцать два нуль-нуль? К моему удовлетворению, выдавали прямо сейчас. Но очередь потрясала. Я усомнился сначала, что успею, но оказалось, она двигается достаточно быстро.
– Кто последний? – задал я ненужный вопрос. Очередь была весьма хорошо организована. Один за другим.
– Я, – тихо ответил худой паренек.
– За тобой буду, – ритуал был совершен.
– А что сегодня дают? Икру? – мне было скучно так просто стоять, и я решил подразнить безликую очередь.
– Нет, дают брикет, – все так же тихо ответил паренек. – Всегда дают брикет. Его всегда дают. Это сбалансированный питательный комплекс.
И тут я его узнал. Анго, мой оруженосец из совсем другой, уже невероятной жизни. Я даже не помнил, как его зовут на самом деле.
– Анго, ты помнишь меня?
Парень посмотрел на меня с явным испугом. Так смотрят на буйно помешанных.
– Нет. Я не помню, – он говорил монотонно, как будто повторял зазубренный урок.
– Ты ничего не помнишь или не хочешь вспоминать? – мне захотелось его расшевелить. – Или может, я обознался?
– Нет, не было ничего. Я не помню.
– Но если ты не помнишь, как ты можешь сказать, было или не было? – я не отставал. Витя Зенчик! Я, наконец, вспомнил, как звали Анго на самом деле.
– Витя – ты помнишь меня? Нас познакомил Мишка! – я не верил, что тот ничего не вспомнит.
– Вы ошиблись. Мы не знакомы, – и ушел из очереди.
Сначала медленно, нарочито не оборачиваясь. А потом зашагал быстрее и свернул в первый поворот. А я почувствовал себя полным идиотом. Неприятно.
Ждать пришлось еще битый час. Ладно, будем это считать прогулкой перед обедом. Паек выдавали через дурацкое окошко. Бойница в стене, закрывающаяся двумя створками. Створки были много раз крашены светло зеленой краской. И под новым слоем краски проступали старые, которые когда-то облупились и создали неповторимый рельеф. Странно, раньше я не видел таких окошек, такой гадкой краски. Наверное, не обращал внимания.