– Это получается двадцать одно, – посчитал я.
– Молодец, хоть тут соображаешь, – колдун одобрительно кивнул. – Четырёх не хватает. Где же они?
И голову так наклонил, чуть вперёд выдвинув, мол – угадай!
– Не знаю, – честно признался я. – Академиев не кончали, все больше своим умишком скудным.
– Сейчас увидишь, – Жариков подмигнул. – Начнём с наименее ценного члена вашего коллектива. Которая сейчас валяется и мёртвую из себя изображает. С её талантами в театры идти, а не на склад.
Остатки чёрного дыма разделились на четыре части. Одна из них спокойно проникла через барьер и медленно подлетела к лицу подружки Мефодия. Та уже передумала изображать из себя покойницу и широко раскрытыми глазами смотрела на клубок дыма, даже не пытаясь отодвинуться. Тот, распавшись на тонкие прозрачные волокна, неторопливо втянулся в её лицо.
Девушка закашлялась, глубоко вдохнула и замерла, не в силах ни слова сказать, ни выдохнуть. Лицо её исказилось, руки часто затряслись, она попыталась вскочить на ноги, но те её не слушались.
– Минут на пять её хватит, – Жариков авторитетно рубанул рукой. – Слабовата. Дара нет, и ума, отвратительное сочетание.
Девушка, наконец, судорожно выдохнула, потом резко вдохнула и завыла. Мерзко, громко, словно что-то жрало её изнутри. Она сидела на полу, ноги её тряслись, а руки царапали пол. Не знаю, как у неё выходило, но ногти, те, что не вырвались с корнем, оставляли в досках глубокие борозды. Жариков добавил света, чтобы нам лучше было видно. Пальцы девушки почернели, пошли язвами, чернота распространялась на кисти, шла выше под одежду. Я уже видел как-то раз что-то подобное, только, помнится, там цвет был немного другой. Девушка уже не выла – хрипела, изо рта вылетала сгустками тёмная кровь, притягиваясь барьером. Её всю трясло, слышался звук ломающихся костей.
Я попытался её подлечить, но слабенькие схемы растворялись в пожирающей жертву мага черноте и словно ещё добавляли мучений.
– Ну ты и сволочь, – маг подтвердил мою правоту. – Садист. Молодец, всё правильно делаешь. И так мучается, так ведь нет, добавки ей, чтобы подольше и побольнее. Нравишься мне, напоследок тебя оставлю, на сладкое.
Оставалось только отползти подальше и наблюдать, как девушка превращается в склизкую чёрную массу, одежда от контакта с ней начала растворяться, под конец от живого человека остался кусок черноты, где не было ни костей, ни мяса, только склизкий, противный комок, дрожащий от вибрации.
Тина закусила руку от ужаса, но глаз не отводила.
Мефодий, тот, кажется, сознание потерял по-настоящему. И судя по запаху, в очередной раз обделался.
А комок начал сжиматься, собирая отлетевшие кусочки, стискиваться, пока не превратился в такой же, как остальные, жёлтый шарик, перелетевший через барьер на другую сторону.
– Слабенькие вы, вот и жёлтый. Из настоящих-то красные получаются, качественные. Но мало вас, что есть, с тем и работаем. Кто следующий? – Жариков сделал приглашающий жест рукой. – Тебя, колдунишка, не спрашиваю, ты в очереди последний. Вот из этих – кого бы выбрать? Жена-воровка или муж-взяточник? Оба вроде чистенькие. Нет, проглядел, у этой рыжей кровь на руках есть. А ты знаешь, колдун, что когда убиваешь человека, вся его боль переходит на тебя? Ты это не чувствуешь, не догадываешься, но она всегда в тебе, в момент убийства впитывается. Надо только помочь. Когда таких убитых много, то и цзи-шань не нужны, достаточно тарквиста. Давайте-ка я вас посчитаю.
Он подошёл поближе, вытянул вперёд указательный палец.
– Эна бэна рес, квинтер финтер грец, эна бена каба, квинтер финтер жаба.
Палец указал на Тину.
– Не повезло тебе, бедняжка, – погрозил он тем же пальцем белой, как полотно, женщине. – Третьей будешь. Мефодий, просыпайся, пора страдать.
Подьячий неожиданно бодро для потерявшего сознание вскочил, заорал и бросился на барьер. Но тот его просто отшвырнул назад, на пол, не причинив вреда.
– Хитрый какой, – Жариков рассмеялся, – попробуй ещё, акробат.
И сделал пасс рукой, отправляя второй комок дыма через барьер. Мефодий засучил ногами, отодвигаясь от приближающегося клубка, по-бабьи заскулил, размазывая слезы по лицу, перевалился на полу, встал на четвереньки, привалившись головой к полу.
– Нет, я не хочу, не надо. Я все отдам, пожалуйста, я скажу, где все лежит. Флигель, надо отодвинуть шкаф в каморке, пощади, пощади меня. Все покажу, там секрет, без меня не открыть. Много денег, будешь всю жизнь как в масле кататься. Только отпусти.
– Тьфу, – Жариков сплюнул на пол. – Каждый раз одно и то же. Вы все одинаковые, нет, чтобы герои или просто достойные люди. Да и не нужны мне ваши гроши, сколько ты там накопил.
– Семь тысяч, – Мефодий загородился от зависшего перед ним облачка, – все отдам. Остальное в товаре, распродам и тоже отдам, только пощади. Их убей. Обоих.
Жариков задумался, Мефодий оживился. Он выкрикивал все новые и новые обещания, сулил золотые горы. Говорил, что многие ему должны, он все соберёт и отдаст. А потом будет работать для Жарикова, ноги ему целовать, что прикажет, делать.
– Ладно, – Ермолай махнул рукой. – Убедил.
Комок дыма выплыл обратно.
Мефодий поднялся, горделиво и презрительно глядя на нас, и шагнул к барьеру, снова бухнулся на колени.
– Только скажи, и я их своими руками придушу, отдай приказ, все сделаю, родню в закуп возьми, деревенька твоя будет, – бормотал он, протягивая к собеседнику руки. – Господин.
Тот покачал головой.
– Ты что, купился? Дурень, пошутил я… – и резко взмахнул рукой, отправляя дымный шарик прямо в лицо подьячему.
Мефодия корёжило несколько минут, он и выл, и стонал, пока связки ещё действовали, руки уже размягчились и стекали вместе с рукавами вниз, обнажившиеся кости крошились, а он ещё дёргался, пытался грызть пол, ломая зубы, оставляя ошмётки.
Как и в прошлый раз, кровь впиталась в барьер, а то, что осталось от мужа Тины, собралось в жёлтый шарик цзи-шань.
Лжекупец выстроил шарики в воздухе – теперь они образовывали куб, не хватало только одного посредине и одного на боковой грани.
– Вот видишь, – обратился он ко мне, – половина дела сделана. Но желтые шарики мало на что пригодны, повезло вам, что заказали мне простенький совсем. А я все равно хотел красный сделать, мне, как колдуну, приятно, когда работа на совесть. Смотри, берёшь тарквист, замешиваешь с чем-то густым, потом половину впитываешь в себя. А жертв превращаешь в цзи-шань, на куб от двух до тринадцати, вершины должны быть обязательно чистые, они все держат. В центр самый тусклый шарик, лучше всего от колдуна подойдёт, на худой конец от какого-нибудь маньяка-убийцы. Запомнил? Хотя что это я, забыть точно не успеешь.
– Ты как лекцию читаешь, – не выдержал я. Нудных самовлюблённых старших преподавателей и доцентов с института не перевариваю.
– Будь у тебя побольше времени, взял бы в ученики, ты парень способный и спокойный, вон, даже в обморок не грохнулся, а наоборот, рассматривал все дотошно. Но тут так сложилось, прости. Помирать тебе скоро. Вы пока подготовьтесь, а я сейчас вернусь.
Он закряхтел, спускаясь по скрипящей лестнице, слышались удаляющиеся шаги.
– Интересно, куда это он?
– Молчи, – Тина подвинулась ко мне поближе, схватила ткань куртки в горсть, горячо зашептала: – Марк, я не хочу это чувствовать. Я не вынесу этого, я не хочу вот так же, как они. Пожалуйста, сделай это, ты можешь, я знаю.
– Могу. Точно?
– Да, – она обняла меня. Прошептала на ухо своё желание.
– Хорошо, – я приложил руку к её затылку, тело женщины, обмякнув, кулём свалилось на пол. Сколько мы здесь, два часа уже, наверное.
Несколько минут посидел в тишине, думая, правильно ли сделал. С совестью как-нибудь разберусь.
– Вот зря ты это, – вернувшийся колдун рассматривал валяющееся на полу тело Тины. – Что теперь делать-то?
Я пожал плечами, показывая, насколько мне это до лампочки.
– Она хоть живая? – Жариков пригляделся. – Ну да, без сознания валяется. Вот скажи, зачем тебе нужно это делать было, я же сказал – двух шариков достаточно. В сумке ещё лежат. Погоди-ка, сам догадаюсь. Ждёшь кого? Ждёшь! Вот ловок ты, паря, я ещё, когда тебя в городе увидел, подумал, смотри-ка, с виду дурак дураком, а глаза хитрые и цепкие.
И чего все цепляются к моим глазам. Мама всегда говорила, что они у меня добрые. Так ему и сказал.
– Ты маму не приплетай, или думаешь на жалость взять? А то, что позвал, молодец, заберу шары с собой, лишний не лишний, как говорят… Где говорят, забыл. Ладно, давай, буди свою красавицу, будем её превращать в жёлтый шарик, чего добру пропадать.
Покачал головой, мол, тебе надо, ты и буди.
– Ладно, – вздохнул колдун, – не хочешь, не надо. Сама проснётся. Или ты не знал, что дымок этот человека не то что из сна, из смерти воскрешает, если не больше четверти часа прошло? Тут ведь здоровье-то не важно, важно, чтобы нервы не отмерли – мучения, они в голове, для тебя пять минут проходит, а для темнеющего – годы, он все это в себе переживает, поэтому и расползается так. Представь – годы постоянных страданий и боли. Хотя, чего это я говорю, на себе узнаешь.
Он направил шарик дыма внутрь барьера. То приближал его к Тине, то отдалял. Игрался, гад.
Я пробовал ставить на пути клубочка щиты, тот преодолевал их совершенно свободно.
– Не то ты делаешь, – колдун только посмеялся над моими потугами, – тут без Синей смерти не обойтись, только она может задержать.
Идея. Зажёг светляк, если уж он мог эти синие линии уничтожить, то и с дымом справится. Но нет, для черных клубков дыма свет любого диапазона был совершенно безопасен.
– А ты прям увлечённый, – колдун даже залюбовался переливами света, – смерть рядом стоит, а все получше рассмотреть пытаешься. Что это?
Я отвлёкся от чёрного клубка, колдун тоже что-то всполошился. Заозирался по сторонам.
– Кто здесь? Ты кого позвал? Все метки на месте, даже мышь бы не проскользнула.