Возмущённые подобным идиотизмом, портовые рабочие пришли ко мне в корпункт «Литературной газеты» с письмом, где были подробно изложены все детали этой бесхитростной операции и поимённо названы её крайкомовские участники. Я быстро переправил их письмо в газету, и через несколько дней коротенькая заметка под названием «Гостеприимство по-приморски» была напечатана в «Литературной газете». Она имела огромный резонанс по всей стране. Реакция в Приморском крайкоме партии на эту публикацию, конечно же связанная с моим собкоровским именем, и некоторые последующие события – это отдельный рассказ. Сейчас речь о другом.
В той заметке был упомянут один из секретарей крайкома, который отвечал за рыбную промышленность. Он лично приезжал на морской вокзал во время подготовки его к посещению Л. Бирюковой и, естественно, был назван в письме рабочих. Один из моих местных друзей, знавший весь край и людей в нём гораздо лучше меня, мягко сожалел, что имя этого человека, по его мнению, одного из самых порядочных в партийной элите края, было упомянуто в скандальной публикации. Но я лично его не знал, и мне на это было совершенно наплевать. Тем более что не я писал ту заметку, а значит, не я нёс моральную ответственность за вынесение на суд общественности действий упомянутых в ней героев. Однако судьбой суждено было свести меня с одним из этих партийных людей. Да при каких обстоятельствах!
Осенью 1988 года столица Южной Кореи Сеул готовилась принять очередные летние XXIV Олимпийские игры. Проводящиеся после двух бойкотируемых Олимпиад в Москве и Лос-Анджелесе, они впервые должны были собрать чуть ли не все страны мира. Южная Корея, тогда ещё активно развивающаяся страна третьего мира, жаждала открыться планете во всём своём великолепии и произвести на мир неизгладимое впечатление. Честолюбивые корейцы вложили в подготовку и проведение Олимпиады всё, что могли, и по всем статьям она должна была стать небывалым, фантастическим событием. Забегая вперёд, скажу, что им это удалось в полной мере.
Думаю, каждый поймёт мои мечты попасть на Олимпийские игры в Сеуле. Тем более что в прошлом я был профессиональным спортсменом, но никогда раньше на Олимпиадах не бывал: спортивного моего уровня для этого не хватило, а в качестве журналиста – кто же меня, беспартийного, на них послал бы?! К тому же Сеул находится всего в пятистах километрах от Владивостока, и я уже считал своим естественным правом и долгом побывать чуть ли не в одной из областей своего Дальнего Востока, чтобы передавать с мирового спортивного форума нетленные репортажи о событии планетарного масштаба в родную «Литературную газету». Итак, я бредил этой Олимпиадой и готов был отдать полжизни за поездку туда.
– Зачем отдавать полжизни? – спокойно среагировал на мои бредовые замыслы приятель, дальневосточный писатель Борис Мисюк, – попросим Жору Пикуса, моего одноклассника, а нынче вице-президента Дальневосточного морского пароходства. Он тебя оформит каким-нибудь механиком по паспорту моряка на судно, которое идёт в Корею во время Олимпиады. Ты же такую авторитетную центральную газету представляешь, а тут местные журналисты то и дело подобным образом то в Японию, то в Австралию, то в Сингапур ходят. А уж тебе сам бог велел! Поставишь бутылку коньяка, выпьем вместе с Жорой – делов-то…
Верно, из Владивостока готовилось к рейсу в олимпийскую Корею огромное пассажирское судно «Михаил Шолохов». Вместе с главным объектом – секретной антидопинговой лабораторией оно везло туда часть советской спортивной делегации, чиновников из Госкомспорта и должно было на протяжении всех Игр стоять в порту Инчхон недалеко от Сеула. Попасть в такую поездку – об этом мне можно было только мечтать! Но при знакомстве с Г. Пикусом и объяснении ему проблемы вопрос о моём месте на «Шолохове» и впрямь решился в несколько секунд. Однако надо было иметь разрешение на выезд в капиталистическую страну, которое в те времена санкционировали партийные органы. Я честно попытался получить его через «Литературку» в ЦК КПСС, как и все официально направляющиеся в Сеул журналисты. Но мои беспартийные документы застряли в бездонных недрах этого всесильного тогда заведения, и мне намекнули в отделе кадров редакции, что столь долгая задержка и молчание последнего означают только одно – меня не пропускают.
– Ладно, не расстраивайся, – успокоил мой добрый гений из Дальневосточного пароходства Г. Пикус, – оформим допуск в нашем крайкоме.
И вот за два дня до отхода судна, когда я уже приготовил всё необходимое для полуторамесячного путешествия, пришла катастрофическая весть из пароходства. Мои документы не утвердили и в Приморском крайкоме партии. Отчего, почему – никто не мог сказать. Удалось лишь выяснить, что возглавляет выездную комиссию тот самый секретарь крайкома, курирующий рыбную промышленность, имя которого было упомянуто в той, наделавшей скандал заметке о визите во Владивосток члена политбюро ЦК КПСС Л. Бирюковой.
– Ну всё, это конец, – подумал я тогда. – Уж он-то точно меня не пропустит. Неужели хана всем планам и почти уже свершившейся мечте?!
Вдобавок ко всему эта комиссия собиралась два раза в неделю, и очередное её заседание должно было быть по плану только через четыре дня – то есть уже после отхода «Шолохова» в Корею. Нетрудно понять моё отчаяние. Впору было топиться. Но в какое-то мгновение в моей больной голове вдруг мелькнула некая комбинация – вроде бы, совершенно дикая, рискованная по своим возможным последствиям, – однако единственная, могущая спасти несчастного журналиста. Или уничтожить его. Комбинация, где главным действующим лицом должен был вновь стать косвенно пострадавший от меня человек из Приморского крайкома партии.
– Нет-нет, – сам себя отрезвлял я, – такое невозможно, этот номер не пройдёт с ним. Лучше сразу похоронить всё задуманное…
А у самого в голове уже стремительно связывались фрагменты осенившей меня идеи. Так… он – секретарь крайкома, попавший в критическую статью центральной газеты… А я – хоть и не автор той заметки, но непосредственный виновник её передачи в Москву – об этом здесь знают все… Теперь я от редакции собрался на Олимпиаду, но мои документы не подписывают в местном крайкоме партии… И кто не подписывает?.. Да тот самый партийный чиновник, попавший под огонь критики нашей газеты, и не подписывает. Так это же… это же получается… Ё-моё! Расправа за критику получается… Расправа за критику, даже если таковой и нет у него в мыслях. Вот оно, нашёл!!!
Да простит меня Всевышний и секретарь Приморского крайкома КПСС Владимир Павлович Чубай, к которому пошёл я с этой интригой и который и впрямь оказался неплохим мужиком! Но что мне, загнанному в тупик и совершенно убитому таким поворотом событий, было делать?! Ведь я собирался на Олимпиаду не только из-за своего личного горячего желания увидеть крупнейший спортивный праздник планеты, а должен был работать там для редакции своей газеты, а значит, и для огромного количества её читателей!
Через пару часов я сидел у него в кабинете.
– С чем пожаловали, Валерий Юрьевич, какие такие вопросы возникли к крайкому партии у уважаемой и любимой всеми «Литературной газеты»? – начал он игриво-покровительственно нашу встречу. – Не стесняйтесь, выкладывайте, а мы поможем, чем можем.
– Видите ли, Владимир Павлович, моя газета послала меня на Олимпийские игры, которые скоро пройдут в Южной Корее, с заданием описать их именно через первый визит со времён корейской войны в эту страну пассажирского судна, идущего туда из Владивостока. Потому по договоренности с пароходством меня берут туда по паспорту моряка… – начал я свою легенду, ожидая от собеседника всего, чего угодно, но пока он лишь отстранённо слушал. – Пароход отплывает через два дня, но моя виза по какой-то причине застряла здесь, в крайкоме. Я ничего не могу сделать, а в редакции узнали каким-то образом, что именно от вас зависит её получение. Понимаете, я сам в ужасе от того, что сложилась такая ситуация, и уже не рад, что затеял эту поездку с Дальневосточным пароходством. Потому что в газете напрямую связывают задержку мне визы с той, наделавшей столько шума публикацией о встрече во Владивостоке Л. Бирюковой, где было упомянуто ваше имя. Дескать, это месть журналисту за критику… Я-то прекрасно понимаю, что вы тут совершенно ни при чём, но редакции моей этого не объяснить. Там взбешены тем, что важнейшее редакционное задание оказалось под угрозой срыва…
Кажется, тут до местного партийного секретаря начало доходить сказанное мною – во всяком случае, пальцы его правой руки нервно забарабанили по столу и взгляд явно показал определённое сосредоточение в голове.
…И должен вам сказать (а это уже только между нами), что теперь там все ужасно завелись, явно жаждут крови. Время-то на дворе, сами понимаете какое, демократия, перестройка, и, похоже, они готовы хоть завтра всё это вынести на газетную страницу, – врал, безбожно врал я, всё более распаляясь от осенившей меня весьма правдоподобной легенды, в которую и сам уже начинал верить. – Вы же знаете любовь редакций к возвращениям к своим публикациям, тем более таким скандальным. Так что теперь ситуация вышла из-под моего контроля! И даже если я вдруг сообщу им, что передумал ехать, то мне, во-первых, будет взбучка за срыв ответственного международного редакционного задания, а во-вторых, они не поверят мне и решат, что я по какой-то неизвестной им причине прикрываю вашу предполагаемую расправу… Жуткая, нелепая ситуация, Владимир Павлович, в которой мы оба с вами оказались. И вот я пришёл к вам, чтобы о ней рассказать и не просить ни о чём – боже, упаси! – а просто посоветоваться, что нам с вами вместе теперь делать?
Я не знаю, усомнился ли мой собеседник хотя бы в одной детали рассказа, в который я и сам уже верил от начала до конца (да так верил, что мне по-настоящему стало жалко несчастного секретаря), но лицо его по мере развития повествования менялось от отсутствующе улыбчивого до внимательно слушающего и даже напряжённо испуганного. Он-то, видимо, поначалу думал, что я явился слёзно просить его об одолжении. А тут такое, что впору ему самому меня о чём-то просить. Ни слова не го