что же вы наделали?
– Ничего такого, чего не стоило делать, Саша, – отозвался капитан, не глядя кладя в руку сержанта, протянутую по-прежнему молча, ключ. Удовлетворенно кивнул, когда на его запястьях щелкнули браслеты. – Вот теперь правильно…
Гардемарин проследил, как сержант вытащил из клетки – нет, скорее осторожно вынул – тело младшего сторка. Помедлил, держа его на руках, положил рядом с убитым братом, поправил обоим руки по швам и закрыл глаза. Потом подумал, положил правую руку старшего на левую – младшего. Снова было тихо, и снова все следили за сержантом. Тот выпрямился и сказал с трудом:
– Вы арестованы, – больше ничего не конкретизируя.
– Я знаю, – согласился Ярошевский.
Сержант сглотнул, приоткрыл рот – собирался что-то сказать, что-то тяжелое, как булыжник. Но вместо этого только указал рукой подчиненным.
– Иван Иванович, зачем?! – гардемарин пошел рядом с арестованным, заглядывая ему в глаза, как маленький мальчик взрослому. – Иван Иванович, это же дети! Как вот они! – гардемарин ткнул в застывших в кессоне – дальше они идти не посмели – Ставроса и Антона, хотя сам был старше на пару лет, не больше.
– Не говори глупостей, Саша, – капитан улыбнулся. И вдруг заговорил – быстро, громко, напористо и убежденно, обращаясь уже не к гардемарину, а ко всем вообще: – Вы что, слепые?! Как вы не поймете, что мы воюем со зверьем, с бесчисленным и опасным зверьем?! Какое милосердие?! Какие правила войны?! Убить их как можно больше; если попадаются их дети – убивать их, пока не выросли! Расчистить космос от этой дряни! Иначе они поднимутся! Даже побежденные – опять поднимутся! Думаете, они оценят наше благородство?! Чушь, глупость, наивность! Они посмеются над нами, потому что любая доброта для них – только слабость! Если уж война – то война по-настоящему, без этих игрушек в тупое благородство!..
В коридорах корвета все обалдели от произошедшего настолько, что никто и не подумал задержать бегущих юнг. Они, тяжело дыша – хотя пробежали немного, вообще-то, остановились в капитанском салоне, у входа в каюту.
– Вам сюда не надо, – военный полицейский преградил наконец дорогу, но мальчишки успели увидеть лежащие рядом трупы – с окровавленными головами, держащиеся за руки.
Антон попятился. Споткнулся о комингс, удержался на ногах и опрометью бросился обратно…
…Когда он выбежал на причальную площадку, капитана Ярошевского вели уже далеко внизу. Люди вокруг – на лестницах, у подъемников, в переходах – недоуменно провожали группу взглядами. И еще более удивленно вскинули головы, когда сверху – там, где мальчишеская фигура, вцепившись руками в перила, перегнулась через них почти в падении – раздался отчаянный звонкий крик:
– Гад! Какой ты гад! Лучше сто раз проиграть, чем один раз – победить с такими гадами, как ты!!! Гад! Гад! Гад!
Яростный крик, его отрывистые слова не били – они словно клеймили.
Только теперь Ярошевский замолчал и ссутулился.
В личном деле расстрелянного по приговору военного суда капитана Ярошевского было отмечено, что его родители, жена, младший брат и две дочери – трех и пяти лет – погибли во время боевых действий на Китеже.
А на короткую церемонию погребения сторкадских мальчиков в космосе пришло неожиданно столько людей, что им не хватило места на парадной палубе.
17. ДолгВторой год Галактической войны
Пожалуй, никогда еще Варшау – древний город на стыке Империй – не был так многолюден, как сейчас.
Люди переполняли город, и временами казалось, что он вот-вот взорвется – как плотно завинченная банка с водой, поставленная на огонь.
Военные и гражданские. Ошалелые и от этого пронзительно-шумные делегации школьников – самых разных победителей и призеров, получивших право приехать сюда в награду. Дворяне. Фермеры. Рабочие. Женщины и мужчины. Жители Земли и космических колоний. Оба Императорских Двора и весь Большой Круг. Флаги, флаги, флаги – самые разные флаги…
Не меньше пяти миллионов человек (и много тысяч не-людей) съехались сюда. Событие же, которое должно было состояться сегодня, будут смотреть более миллиарда только людей. Сколько самых разных инопланетян увидят его на экранах трансляторов – было трудно себе даже представить.
Вместе с людьми по городу волнами перекатывался обычный шум – и пение разноголосое, разноязыкое, замешанное на военных маршах. Было от чего просто-напросто ошалеть.
Молодой парень в простой одежде, по виду – рабочий, попавший в это кипение прямо с трапа самолета, не ошалел. Может быть, потому, что думал о своем и смотрел по сторонам как-то отстраненно…
…Мимо возбужденно пронеслась компания из десятка мальчишек в пионерской форме с яркими табличками «Добровольный помощник» на груди. Это были местные ребята, шедший по окраинной улочке между древних домов юноша уже несколько раз видел их – то бегущих вот так куда-то, то просто исполненных гордости за родной город и чувства собственной значимости, вышагивающих рядом с приезжими: вся пионерия Варшау была мобилизована для того, чтобы помогать на улицах «не местным» – показать дорогу, рассказать что-то, проводить куда-то… Вместе с земными мальчишками бежал нэрион – азартно прижав уши, на груди национальной рубашки – алый галстук пионера, инопланетный мальчишка перекликался с худощавым рыжим парнишкой на посвистывающем и цокающем языке, непринужденно вставляя в перекличку русские и английские слова… Юноша проводил их глазами и грустно улыбнулся, посмотрел на часы – явно не просто так, он чего-то ждал. И, судя по всему, времени до этого события оставалось еще немало.
В кофейне, куда он заглянул, хозяин – пышноусый атлет – сразу махнул рукой, предотвращая попытку достать бумажник:
– Никаких денег, пане! Сегодня все и для всех – бесплатно! Жаль, что посетителей маловато… – он обвел взглядом зал, посмотрел в большое окно-витрину и воспрянул духом: – Ну да ничего! Как парад начнется – так набьются, это право слово верно! Тогда и скучать не придется… Вам чего подать-то?
Юноша заказал кофе, печенья и почти не удивился, когда хозяин, принеся заказ, устроился на стуле рядом и завел разговор. О том, что «всех своих» он отпустил погулять в такой день, что старший сын с женой и маленькой дочкой у него живет на Китеже и как волновалась вся семья, когда Чужие напали на планету, но «бронь божи!», Чужие никого у сына не убили, хотя он сам дрался с ними в ополчении, а жена и дочь прятались в лесу у туземцев. И что двоих этих туземцев сын недавно привозил сюда, показывал Землю, и что «люди они добрые весьма, а что дикие – так и что?» И что младшего недавно с тремя одноклассниками поймали аж на Арконе – почти пробрались на космодром, чтобы лететь на Флот и вступить в него юнгами; пришлось всыпать, но несильно, уж очень дело большое. И что у дочки парень погиб в «большом сражении в космосе, знаете, конечно?» – хороший был парень такой, рос на глазах, дружили с дочкой с детства – и дочка, которую наотрез не взяли на Флот, теперь записалась на курсы медсестер, «мувит, хоть так за него отомщу – раненым помогать буду!». И что война, видимо, все-таки долгой не будет, потому что «ведь сильно добже их побили, замиренья просить будут – вы-то как думаете?»… Разговор юноше не мешал ничуть, хотя посетитель сам говорил мало. Хозяин спохватился, только когда послышался резкий электронный сигнал – видимо, заранее выставленный где-то за стойкой на приборах:
– О! Полчаса до парада! Сейчас соседи собираться начнут…
– Полчаса?! – юноша вскочил, заторопился.
Хозяин, очевидно, собиравшийся предложить посетителю остаться – экран в кофейне был огромный, – тут же уважительно спросил:
– Так у пана билет?
– Ну… – юноша развел руками и от смущения полез снова за бумажником, но хозяин с улыбкой задвинул его руку обратно в карман.
– С праздником. А до площади лучше ехать трамваем, остановка сразу за перекрестком, на любом можно…
До трамвая сразу добраться не получилось – перед самым носом движение перекрыл идущий строй солдат в парадных мундирах малиново-черно-белой расцветки. Но никто даже не пытался возмутиться – наоборот, со всех сторон послышались приветственные выкрики, слившиеся в единый гул, который, впрочем, перекрыли солдаты, хором грянувшие песню…
Это шла Гвардия – Дроздовский полк, и стены дрожали от грохота шагов и мужских голосов…
Нам в окопах родиться велела судьба
И в походах провесть свои годы.
Мы не спим, ожидая, когда же труба
Позовет нас в походы, в походы!
Нам не нужно ни денег, ни славы, ни благ —
Лишь бы был вещмешок за плечами.
Никогда мы не сможем умерить свой шаг —
Будем днями шагать и ночами.
Мы не можем забыть, мы не можем предать,
Мы не можем отсрочить отмщенье.
Мы идем не проигрывать, а побеждать,
Не бывать никогда пораженью!
От походов во веки веков не устав,
На ходу с неба звезды хватаем…
И Святое Писанье – Военный Устав —
Нас сближает немножечко с Раем.
Мы пока затаились в казармах своих,
Мы пока лишь готовимся к бою,
Ждем мы грома небесного от часовых,
Что в поход позовет нас с тобою!
Мы до самого логова Зверя дойдем,
Чтоб гордились героями деды…
Что ж, дроздовцы… Довольно валяться! Подъем!
От привала – и вплоть до победы![18]
Лицо юноши стало каким-то самоуглубленным и в то же время решительным. Он не кричал вместе с остальными, но провожал взглядом строй как человек, что-то для себя окончательно прояснивший… И это выражение сохранилось на его лице, когда он легко вскочил на первый трамвай – звонко заголосивший на повороте…
…Занять свое место на импровизированной трибуне – между сухощавым стариком-офицером и крайним из группы взволнованных донельзя мальчишек-скаутов, которым изменила даже англосаксонская сдержанность – юноша успел как раз к тому самому моменту, когда над площадью повисла тишина. Сразу после отчетливого удара в невидимый огромный барабан – одинокого и раскатистого. А потом зазвучала музыка – музыка, похожая на… да нет, она не была похожа ни на что. Просто – музыка. Но по лицам людей вокруг было видно, что каждый из них представил что-то свое. Что-то – самое лучшее, самое близкое и светлое в жизни…