— Я вас сейчас познакомлю с детьми. Вы извините, если они будут немного дичиться вас сначала, пока не привыкнут; они ведь у меня страшные провинциалы, — вставая, проговорила Лизавета Михайловна с грациозной, добродушной улыбкой.
— Мы живо познакомимся, — ответил ей Светлов, тоже улыбнувшись.
Она хотела идти.
— На одну минуту… — сказал Александр Васильич, вежливо ее удерживая. — Вы только представьте нас друг другу, а уж познакомимся-то мы сами; я даже попросил бы вас оставить нас одних на некоторое время, если вы будете так любезны…
— Вот как! уж и выгоняете меня? — шутливо заметила Лизавета Михайловна Светлову и пошла к детям. Дорогой она сама не могла надивиться своей сегодняшней развязности.
«Какая славная, умная женщина!» — с удовольствием подумал Александр Васильич, провожая глазами ее воздушное лиловое платье. Минуты через две Прозорова вернулась с детьми и представила Светлову каждого члена семьи порознь.
— Ка-а-кой у вас цветник! — сказал он, вставая и дружески здороваясь с ними.
— Не говорите, — заметила она, — только этот цветник пошуметь иногда любит…
— Да? В таком случае ваш домашний шум теперь еще больше увеличится, так как я сам не из смирных, — рассмеялся Светлов.
— Вы меня извините, — улыбнулась Прозорова и вышла.
Девочки посматривали на учителя с заметным любопытством, а Гриша еще заметнее косился на него.
— Прошу любить и жаловать, — ласково обратился Светлов к детям. — Сядемте-ка теперь да потолкуем немножко. Ваша мама желает, чтобы мы сегодня же начали, — мы так и сделаем.
— Вам книги принести? — угрюмо осведомился Гриша.
— Нет, зачем; не нужно. Пожалуйста, устраивайтесь вокруг столика, где кому удобнее, — сказал Александр Васильич, садясь. — Что вы больше любите? какой предмет? — спросил он у мальчика.
— Географию, — ответил тот недоверчиво.
— Вон вы что любите. А вы? — обратился Светлов к старшей девочке.
— Историю… — отвечала Калерия, вся покраснев.
— Ну а вы, верно еще ничего не успели полюбить? — спросил Александр Васильич с улыбкой у Сашеньки.
— Нет, я арифметику очень люблю, — ответила та бойко.
— Вот как! Значит, мы с вами пара; я сам математик. А не кажется вам арифметика скучной? — осведомился Александр Васильич.
— Нет, не кажется.
— А мне так она сперва ужасно казалась скучной; бывало, как начну большое вычитание делать — непременно расплачусь.
Сашенька засмеялась.
— Да, вот вы смеетесь, а мне тогда ужасно трудно приходилось. Не вдруг ведь это выходит, что дело-то мастера боится, — сказал Светлов.
— А теперь вы мастер? — спросил Гриша.
— Еще какой, батюшка, мастер-то! — ответил с комичной важностью Александр Васильич. — Не хотите ли попробовать задать мне какую-нибудь задачу?
Гриша подумал.
— Потруднее, Гриша, — лукаво попросила Сашенька…
— Смотрите! — шутливо погрозил ей пальцем Светлов, — не злорадствуйте.
Гриша еще подумал и задал учителю какую-то мудреную, по его мнению, задачу. Светлов тотчас же блистательно разрешил ее в уме.
— Что? — сказал он, — не поймали?
— Нуте-ка, вы мне задайте, — попросил Гриша.
— Извольте.
Светлов определил задачу.
Дети, все трое, усердно принялись разрешать ее тоже в уме, но справиться не могли.
— Вы нарочно такую задали, — заметил, наконец, Гриша, потеряв надежду.
— Какую?
— Трудную.
— Напротив, совсем легкую, стоит только хорошенько подумать. Ну да уж нечего делать, пускай остается за вами; авось к завтрашнему дню догадаетесь, в чем дело.
— Да я и сегодня догадаюсь.
— Догадайтесь, догадайтесь.
От разговора об арифметике Светлов незаметно перешел к другим предметам, не выходя из манеры обыкновенной дружеской беседы. Он вел ее очень искусно и притом так, что беспрестанно вызывал у заинтересованных детей новые вопросы, которые сам же сейчас и разрешал им просто и наглядно. Когда Сашенька случайно рассказала ему, что была раз с матерью в немецкой кирке и видела, как смешно служит пастор, — Александр Васильич, воспользовавшись этим обстоятельством, стал до того увлекательно рассказывать о реформации, что его заслушалась даже Лизавета Михайловна, приютившаяся в соседней комнате и все время следившая оттуда за уроком. О Калерии и говорить нечего: та вся превратилась в слух. Несколько слов, сказанных тут же кстати о пуританах, переселившихся в Америку, дали повод Грише предложить учителю несколько географических вопросов. Зашла речь и о труде. Светлов провел яркую параллель между американским и нашим работником; объяснил детям, доступно их пониманию, важное значение работника вообще, кто бы он ни был и где бы ни совершалась его полезная деятельность. Сашеньке, таким образом, пришлось, незаметно для нее самой, узнать некоторые очень важные практические применения арифметических чисел. Короче сказать, дети заинтересовались учителем чрезвычайно; они даже не спохватились ни разу, как долго сидят с ним, а между тем беседа их длилась уже часа два с лишком. Да и Лизавета Михайловна не замечала этого; она только неясно сознавала в эти часы, что и сама тоже как будто учится. Но забавнее всего было положение Гриши; он от времени до времени задавал себе вопрос: когда же, наконец, новый учитель начнет свой урок? Преподавание без книг, в легкой, доступной даже для такого ребенка, как Сашенька, форме — было для него решительно немыслимо. А между тем рассказы учителя становились все интереснее, увлекательнее. Светлов нарочно касался на этот раз самых разнообразных предметов; ему хотелось, во-первых, сразу поближе ознакомиться с степенью развитости каждого из своих учеников, да, кроме того, он был глубоко убежден, что от первого урока зависит многое, что этим уроком, так сказать, устанавливается последующий взгляд учеников на учителя. Мы однако ж непростительно погрешили бы, если б сказали, что Александр Васильич старался подделаться под возраст и понятия своих маленьких слушателей. Ничего подобного не было в его манере. Он говорил просто, ясно, убедительно. Иногда в зале раздавался дружный взрыв детского хохота, и это всякий раз означало, что Светлов либо сообщил детям какую-нибудь забавную школьную проделку из своего прошлого, либо охарактеризовал, с свойственным ему юмором, смешную сторону предмета. Лизавета Михайловна из своей засады не раз делалась невольной и невидимой сопричастницей общего смеха. Особенный фурор произвел Александр Васильич, рассказав, каким путем дошел «наилюбезный камердинер» его брата, вследствие своего невыгодного экономического положения, до необходимости выдавливать и есть на ходу икру из сырой рыбы. Мало-помалу к концу беседы дети не только совершенно освоились с учителем, но успели и подружиться с ним. Он, в свою очередь, узнал к этому времени, как кого из них зовут, какие к ним девочки и мальчики ходят; Сашенька даже посвятила учителя в маленькую тайну, признавшись, что накануне она его побаивалась-таки порядком. Гриша не утерпел при этом и целиком выдал свои утренние размышления.
— Ну, друзья, будет сегодня заниматься, — сказал Светлов после какого-то интересного объяснения, — хорошенького понемножку.
Он закурил папироску и встал.
— Да разве мы занимались сегодня? А урок? — осведомился с чрезвычайным изумлением Гриша.
— Да ведь уж мы, слава богу, часа три занимаемся, какой же вам еще урок? — спросил, в свою очередь, Светлов, посмотрев на часы.
— Он, верно, все спал, — звонко засмеялась Сашенька.
Но она схитрила: ей самой казалось до этого времени, что урок еще впереди.
— А как же завтра-то? — обратилась Калерия с недоумевающим видом к Светлову.
— Завтра опять будем заниматься, — ответил он, садясь подле нее, — каждый день, Калерия Дементьевна, будем заниматься.
— Я знаю; я не то хотела спросить, — сказала она, прямо и весело посматривая в глаза учителю, — я хотела спросить, что к завтрашнему дню нам выучить?
— А! Вон вы о чем спрашиваете. Ничего учить не нужно. А вы вот подумайте хорошенько обо всем, о чем мы сегодня толковали, — завтра вам это и пригодится. И вы, Александра Дементьевна, тоже.
— А я? — спросил Гриша.
— И вы, разумеется.
В эту минуту вошла Лизавета Михайловна. Лицо ее выражало живейшее удовольствие.
— Ну, что? кончили, ребятки? — ласково обратилась она к детям и потрепала по щеке подвернувшуюся ей ближе других Сашеньку.
— Ах, мамочка, как нам весело было! — с наивным восторгом сказала Калерия, подбегая к матери, — просто чудо!
— Александр Васильич до того смешил, что мне даже больно стало, — заметил Гриша, сделав забавную гримасу носом.
— А задачу, мамочка, Гриша не разрешил, которую ему Александр Васильич задал, — объявила Сашенька.
— А вы, Александра Дементьевна, разве разрешили? — спросил у нее Светлов.
Сашенька сконфузилась отчего-то и убежала. Гриша решительно объявил, что есть хочет, и отправился вслед за сестрой. Калерия, которой мать что-то шепнула на ухо, тоже ушла.
— Ну, как вы нашли моих провинциалов? — спросила Лизавета Михайловна у Светлова по уходе детей.
— Славные детки, развитые такие, — сказал Александр Васильич.
— Вы, кажется, уже успели завоевать их расположение? — весело заметила ему Прозорова.
— Как будто похоже на это, — ответил ей так же весело Светлов.
— Впрочем, надо вам сказать, что это редкость, что они так скоро полюбили вас. Особенно Гриша меня удивил сегодня: веселый такой; а то он вообще учителей недолюбливает.
— У детей на этот счет бывают какие-то свои особые соображения. Я, во всяком случае, очень рад, что Любимов рекомендовал меня вам: с такими детьми весело заниматься, — сказал Светлов. Он взялся за фуражку.
— Что это вы, уж уходить думаете? — спросила Прозорова.
— Да, позвольте с вами проститься: пора.
— А я рассчитывала, что вы отобедаете с нами запросто, — несколько робко пригласила она.
— Неужели я еще не успел вам надоесть? — улыбнулся Александр Васильич.
— Ах, если только за этим дело, так, пожалуйста, оставайтесь.