А ведь Пека меня чуть не угробил, думал Сергей. Я мог там запросто подохнуть, если бы не этот парень с видеокамерой, который, по его словам, и сам случайно в трубе оказался. Надо чистить этот гадюшник. Надо сюда следственную бригаду и роту автоматчиков. И ещё надо допить пиво. Пиво у них хорошее.
— Вот она, твоя пре-е-е-е-лесть. — Тапок глумливо гнусавил, издалека показывая Завадскому маленькую ампулу с золотистой жидкостью. В другой руке он держал старый, тронутый ржавчиной пистолет.
Увидев ампулу, профессор судорожно сглотнул и молча хлопал глазами, не в силах вымолвить ни слова. Он как будто остолбенел, и с него слетела вся решимость, с которой они пришли к Тапку для серьёзного разговора. «Развести рамсы», как выразился Башмак, сунув в карман литой свинцовый кастет. Но Тапок сразу стал паясничать, а вот теперь достал из кармана эту ампулку, при виде которой Завадский потерял дар речи.
— Чё за хрень-то? — наконец не выдержал Тапок.
— Сыворотка жизни, — сказал профессор. — Образец 87–579, если быть точным.
Он сгорбился, голова и колени у него тряслись, несмотря на недавно принятое лекарство. После сильного ливня в Лабораториуме было сыро и прохладно, на пол набежали лужи, тянуло зябким сквозняком, и можно было подумать, что профессора потряхивает от холода, но Башмак знал, что это не так.
— Пятьсот семьдесят девять? — переспросил Башмак. — А, тогда понятно.
Тапок засмеялся, снова спрятал ампулу в карман и, развлекаясь, крутанул позолоченное колесо над алтарём. Александру Борисовичу такая вольность явно не понравилась, но он промолчал, только отъехал подальше вглубь зала, демонстрируя свою непричастность к кощунству. А Завадский устало присел в пустое инвалидное кресло. После Ночи гнутых спиц в городке оказалось много пустых кресел. На этом, видимо, ездил кто-то из заведующих.
— Расскажи ему, — попросил Завадский.
— Сам и расскажи, — грубо ответил Тапок.
— Хорошо, — пожал плечами профессор. — А этот знает?
Он кивнул на Александра Борисовича. Заведующий печально улыбнулся.
— Конечно! А я откуда, по-твоему, узнал? — воскликнул Тапок. — Всё мне выложил. Потому что жить хочет. Ведь хочешь?
— Хочу, — просто ответил Александр Борисович.
— Но ведь установка была разрушена! — крикнул Завадский. — Я сам её уничтожил. Все, кто работал над проектом, погибли, а записи я сжёг.
— Долгие годы Спицы трудились над восстановлением аппарата для получения благодати, — торжественно объявил Александр Борисович. — А я молился, и молитвы мои были услышаны Колесом и благодать ниспослана.
— Как давно были услышаны молитвы? — спросил Завадский.
— Пятнадцать лет назад, — ответил заведующий.
— Дни Гнева! — Профессор ударил кулаком по подлокотнику. — Вот почему нас бомбили.
— Ну да, — подтвердил Тапок. — Оказывается, в обмен на препарат эти дураки потребовали, чтобы их забрали на большую землю.
— Знаете, я, пожалуй, пойду, — сказал Башмак, который по-прежнему ничего не понимал. — Тут как-то прохладно, да и физкультурой я сегодня ещё не занимался.
Развинченной походкой он направился к выходу, но Завадский сказал:
— Стой. Это препарат для продления жизни. Разработан вторым и последним поколением учёных. Дальше рождались почти одни мутанты.
— Ересь, ересь, — прошептал заведующий, но Завадский, не обращая на него внимания, продолжал:
— Они пытались продолжать генетические эксперименты, повернуть вспять процесс негативных мутаций внутри популяции, а открыли механизм репарации ДНК. — Он запнулся, глянул на Башмака и пояснил: — Ну, исправление хромосом, повреждённых в результате достижения предела Хейфлика… Лекарство от старости, короче.
— Тебя эта штука вылечит, да? — сказал Башмак.
Профессор кивнул и продолжил:
— Первые прививки сделали себе несколько человек, непосредственно причастных к исследованиям. Результат был положительным, мы перестали стареть. Тогда же произошло первое в истории колонии вооружённое столкновение.
— Всем захотелось, а на всех не хватило? — не столько спрашивая, сколько утверждая, сказал Тапок.
— Да. — Профессор с ненавистью глянул на новоявленного Ось Колеса. — Из разработчиков в живых остались только я и те, кого вы называли Спицами. Но они были административными работниками, не учёными. Мы поссорились. Они хотели установить в колонии диктатуру, основанную на лимитированной выдаче сыворотки особо приближённым, я настаивал на спасении от старости наиболее талантливых и генетически «чистых». Со мной не согласились и попытались убить. И тогда я разрушил аппарат. Ушёл в пески, долгое время жил не высовываясь, потом стал шагателем.
— История всё расставила по своим местам, старик, — сказал Тапок. — Они наладили производство этой дури и стали потихоньку толкать на большую землю.
— Благодать Колеса ниспослана не ведающим истинной веры, через неё они приобщатся, — согласился Александр Борисович и осенил себя Ободом.
— Заткнись, а? — сказал Тапок. — После бомбёжки Спицы поумерили аппетит и согласились в обмен на экспорт лекарства установить терминалы Дара Колеса. Со жратвой стало полегче. Они были неплохие ребята, об этих идиотах на колёсах всё же как-то заботились. Не знаю, что вы тогда договориться не смогли.
— Зачем же ты их убил? — спросил Завадский.
— Это не я! — прижав к груди пистолет, заверил Тапок. — Это народ. Они же как с цепи сорвались, не остановить было. Накипело, видно.
— Ладно, — устало произнёс Завадский. — Чего ты хочешь?
— Правильный вопрос.
Тапок встал с алтаря, подошёл к профессору, заглянул в глаза.
— А чего хочешь ты сам, кроме этой ампулы с эликсиром? — спросил он. — Ты же учёный. Тебе не хотелось бы продолжить эксперимент?
— Каким образом?
— Я, конечно, не генетик, — задумчиво сказал Тапок, — но, сдаётся мне, естественный отбор ещё никто не отменял.
— Ты точно не генетик, — усмехнулся Завадский. — Эволюционные процессы занимают миллионы лет.
— Я если заменить их революционными? Ведь процесс мутации уже запущен, надо только обеспечить ускоренную смену поколений.
— Ах вот ты что задумал, гадёныш, — прищурился Завадский.
— Я знал, что ты меня поймёшь, — улыбнулся Тапок.
— О чём речь? — требовательно спросил Башмак.
— Твой приятель, которого ты спас от колесования, хочет развязать войну.
— С кем? — тупо спросил Башмак.
— Да не важно! — воскликнул Тапок. — Всех со всеми. Пусть, к примеру, Обсерватория, Казарма и Комендатура не признают меня Осью Колеса и поднимут восстание, а Главная Станция и Склады выступят против них единым фронтом. Главное, устроить бойню, чтобы выживали сильнейшие и умнейшие, чтобы бабы снова рожать начали. Ты знаешь, какое сейчас население в резервации?
— Тысячи три с половиной, — пожал плечами профессор.
— А было сто лет назад?
— Почти двадцать тысяч.
— Вот видишь, — печально сказал Тапок. — Мы вырождаемся. Нам нужно отбраковать шлак, человеческий мусор. А лучшим через поколение, через два… через сто поколений — мы дадим бессмертие. Заметь, как ты и хотел — наиболее талантливым. И тогда, располагая лучшими умами, уже мы станем диктовать условия большой земле. Да мы их тогда раком поставим и свистеть заставим!
Тапок захохотал, а профессор с трудом встал и повернулся к выходу.
— Ты свихнулся, это невозможно. Я в этом принимать участия не буду.
— А как же Аня? — тихонько спросил Тапок, и профессор дёрнулся, как от удара.
— Что с ней? — спросил он глухим голосом.
— С ней всё очень хорошо. Она у меня. Но если ты в течение недели не поднимешь восстание, я её убью.
— Но почему я?! — крикнул профессор.
— А кто же ещё, кто? Сам подумай, кому я ещё могу такое важное дело доверить. И этого забирай с собой. — Тапок направил пистолет на Башмака, который подкрадывался к нему сбоку. — Будет у тебя начальником штаба. А это тебе аванс. На полгода тебе хватит.
И он сунул Завадскому ампулу в нагрудный карман рубашки. Профессор прикрыл глаза и с ненавистью произнёс:
— Если с Аней хоть что-нибудь, я тебя…
— Я тоже, — пообещал Башмак.
— С ней ничего не случится, если вы не будете дурить, — очень серьёзно ответил Тапок. — Я обеспечу для Ани полный комфорт и безопасность. И скучно ей не будет, я тётю Шуру с ней посадил.
— Помилуй нас, Колесо изначальное, — торжественно произнёс Александр Борисович.
— О! — оглянулся на него Тапок. — И этого тоже с собой забирайте. Пусть меня еретиком объявит.
Охранять Аню и тётю Шуру в изоляторе Тапок назначил особо отличившихся во время погрома лебов. Вернее, уже не лебов, а представителей Колёсной Гвардии, потому что сословия были отменены, даже ахты условно стали считаться равноправными. В Гвардию были отмобилизованы все поголовно. Даже ары, ещё трясущиеся после переворота от страха. Даже условно равноправные ахты. И тётя Шура, просунув седую голову через решётку изолятора, материла гвардейцев столь виртуозно, что они сначала смеялись, а потом загрустили.
— Тётя Шура, — виновато сказал ей Качанов. — Мы ж не сами. Сказали стеречь — стережём.
— Ага, — ехидно ответила тётя Шура. — Людей грабить да вешать вас тоже кто-то заставлял. Это вы тоже не сами.
Тогда к решётке вплотную подъехал Павлов, кряхтя встал на слабых ногах и, схватив тётю Шуру за волосы, пихнул её внутрь камеры.
— Уймись, ведьма старая, — сказал он и скорей снова уселся в кресло.
— Это ты, падла, напрасно сделал, — послышался голос тёти Шуры. — Теперь я до тебя доберусь, сука буду. Пику заточу, привалю в натуре!
— Спаси нас, Колесо Изначальное, — пискнула Аня.
— Колесо, говоришь? — задумалась тётя Шура.
— Первое вооружённое столкновение произошло, ты говорил, когда вы не поделили сыворотку жизни, — сказал Башмак. — Значит, было второе? А может, и третье?
— Крупных, с большими потерями, не менее десятка, — ответил Завадский. — Это не считая мелких разборок и большой войны остатков гарнизона в Казармах с офицерами Комендатуры. Тогда оставшиеся в анклаве военные почти полностью перебили друг друга.