— Передохнём, — сказал Башмак, и они, сбросив верёвочные лямки, уселись на песок.
Александр Борисович привычно осенил их Ободом Колеса. Его коляску, чтобы колёса не проваливались в песок, укрепили на песчаных лыжах и тянули за собой на верёвках. Бывший заведующий сильно мучился в роли пассажира. Ему было стыдно. Он никогда ещё ни на ком не ездил. Он привык, чтобы ездили на нём.
— Как там Колесо, Александр Борисович? — задушевно спросил Башмак. — Поход наш одобряет?
— Не устаю возносить молитвы, — виновато улыбнулся Александр Борисович.
— От и ладушки, — сказал Башмак.
— Ну, ты отдохнул? — нетерпеливо спросил Завадский, вскакивая.
— Слышь, профессор. — Башмак разозлился. — Мне-то ведь волшебных инъекций не делали, дай посидеть минут десять.
Владимир Петрович, помолодевший лет на двадцать и полный энергии, снова сел и, чтобы заполнить неловкую паузу, снова стал рассказывать:
— Военные действия проходили всегда скоротечно, все берегли патроны, пополнять боезапас было негде. Постепенно установился порядок со своими законами в каждом населённом пункте и с центральным правительством на Главной Станции. Своеобразная федеративная форма управление.
— Что-то я ни о каких войнах вообще не слышал, — всё ещё раздражённо сказал Башмак.
— Потому что они все закончились задолго до твоего рождения, — терпеливо пояснил Завадский. — Спицы дождались, когда популяция шагателей уменьшилась до минимума, и начали политику жёстких социальных репрессий. Это ты уже немного застал. Публичные суды и массовые казни еретиков, слепое поклонение Колесу и шахматы как единственное колёсоугодное занятие.
— Игра, одобренная Инструкцией и благодать несущая, — вставил Александр Борисович.
Завадский фыркнул и спросил:
— Скажи, святоша, почему квадратная шахматная доска, к тому же квадратами разрисованная, угодна Колесу, которое, как известно, всё из себя круглое? А?
— Кругами оснований своих фигуры попирают клетки кощунственные! — мгновенно нашёлся заведующий.
Завадский аж сплюнул с досады, а Башмак спросил:
— Правда, а почему?
— Что?
— Ну, почему шахматы?
— Да нравились Спицам шахматы! Вот и всё.
Башмак встал, снова накинул на плечо верёвку, глянул вперёд. На горизонте чуть маячил купол Обсерватории. Посмотрел на карту. Сверился с компасом.
— К вечеру дойдём, — сказал он. — Но как ты их будешь на войну уговаривать, я не знаю. Там из шагателей Пятка в авторитете. Он упрямый. Под ним ходят Сапог и Сланец. Но они будут Пятку слушать.
— У меня прекрасные отношения с их заведующим, Олегом Олеговичем, — оживился Александр Борисович.
— Ну, тогда другое дело! — восторженно воскликнул Башмак. — Тогда у нас дело в шляпе, мы всех победим.
— Ты что так нервничаешь? — спросил Завадский.
— Не верю я Тапку. Такой гнидой оказался, не ожидал от него. — Башмак опять бросил верёвку. — Не надо нам уходить.
— А что надо?
— Он ещё спрашивает! Надо Аню и тётю Шуру спасать.
— Не надо, — улыбнулся профессор.
— Как это? — обалдел Башмак.
— А вот так. Оглянись.
Башмак повернулся и как раз успел увидеть, как тётя Шура перевела своё летающее кресло из форсированного режима в обычный и плавно заскользила над песком. За спиной у неё сидела улыбающаяся Аня.
— Я тебя раньше ждал, — крикнул Завадский.
— Да надо было фраерка одного приморить, — сказала тётя Шура, приземляясь.
Аня соскочила, Башмак подошёл к ней и крепко-крепко обнял.
— Пусти, задушишь, — сказала Аня и прижалась к Башмаку ещё крепче.
— Через крышу ушли? — спросил Завадский.
— Конечно, — сказала тётя Шура. — Жерди разобрала и полетела. Как ведьма в ступе. Хотела ночи дождаться, по-тихому свалить, но очень меня Павлов разозлил.
— Тётя Шура ему на голову спикировала и ногой стукнула, — сказала Аня. — Он очень громко кричал, что у него сотрясение.
— Было бы что там сотрясать, — сказала тётя Шура, легко выбираясь из кресла. На ногах у неё были кеды.
Она деловито обошла коляску, попинала у основания, пожаловалась:
— Аккумуляторы из гнезда всё время выходят, хоть изолентой приматывай.
— Это что же? — спросил Башмак. — Ещё один шагатель?
— Видишь ли, — смущённо сказал профессор. — Тётя Шура не просто шагатель. Она моя ровесница. Она тоже получила инъекцию сыворотки жизни. У нас были очень дружеские отношения, и я не смог устоять, пошёл на должностное преступление. Об этом никто не знал, даже Спицы.
— Дружеские, говоришь? — с притворной обидой сказала тётя Шура.
— Она тогда работала в контингенте на строительстве главного исследовательского блока…
— Чего уж там, целый этап пригнали, — вздохнула тётя Шура.
— …и была просто безумно хороша, — печально закончил профессор.
— Вот ты сволочь, — беззлобно ругнулась тётя Шура. — «Была»! Пересаживайте пассажира в моё кресло, я пешком как-нибудь дойду.
Завадский с Башмаком легко перетащили Александра Борисовича в кресло тёти Шуры, и, пока усаживали его там, Башмак тихонько сказал:
— Это отлично, что они освободились, теперь не надо никакой войны устраивать.
— А вот теперь обязательно надо, — жёстко ответил Завадский.
— Спаси нас, Колесо Изначальное, — пробормотал Александр Борисович.
Из гостиницы, в которой он остановился, Сергей прекрасно мог наблюдать за передвижением в сторону резервации. Видно было и блокпост, и значительную часть двойной изгороди из колючей проволоки вокруг запретной территории. Днём сонный пейзаж оживал лишь в период смены караула и обхода дежурными сменами периметра. Они шли с собаками, но даже караульные псы были квёлыми и не лаяли, а только роняли тягучую слюну с вываленных на жаре языков. Зато ночью блокпост частенько освещался фарами подъезжавших машин и платформ антигравов. И ещё фары освещали человека в куртке с глубоко натянутым капюшоном, который посматривал на окно Серёжиного номера, затягиваясь сигареткой.
Он видел, что Сергей наблюдает за ним из окна, и всем своим поведением показывал, что тоже видит Серёжу. А когда однажды утром этот человек, не скрываясь, пошёл вслед за Соломатиным, бредущим на костылях по направлению к бару, Сергей не выдержал:
— Что ж такое?! Похмелиться спокойно не дадут!
Он круто сменил направление и двинулся прямиком на блокпост. Увидел знакомого сержанта. Каршев тоже заметил его и вышел навстречу.
— Что, студент, новые ксивы приволок? — спросил сержант.
Соломатин подошёл так близко, что Каршев невольно отступил на шаг и рефлекторно положил руку на автомат.
— Товарищ майор, — горячо зашептал Серёжа. — Я к коменданту хотел, но вижу, вы на посту стоите, и сразу к вам. Вы ж меня знаете, документы уже проверяли.
— Я сержант, — сказал Каршев.
— Ух ты, поздравляю, — восхитился Соломатин.
— Я тебе сейчас в лоб дам. Прикладом, — сказал Каршев.
— Что вы в самом деле? Я вам про подозрительного субъекта хочу сказать. Видите там человека в капюшоне?
— Ну.
— Я ночью сегодня поблевать, извиняюсь, встал, потом окно хотел приоткрыть, воздухом подышать. Смотрю — этот стоит!
— Ну и что?
— Как что? Он же не просто стоял, а прямо напротив входа в резервацию! В тени прятался, чтобы, значит, его фонари не освещали. А когда машина подъехала, — Сергей опять заговорщицки понизил голос, — он, по-моему, съёмку вёл.
— Иди, студент, — сказал Каршев.
— Ну как знаете, — сердито сказал Серёжа. — Моё дело предупредить. Если что, вам же от начальства достанется.
Он развернулся и пошёл прочь, но, сделав пару шагов, остановился и через плечо спросил:
— Так мне к коменданту не ходить?
— Уехал бы ты от нас, — добродушно посоветовал сержант.
— Как же я теперь уеду? — расстроенно спросил Серёжа. — Я же у вас в санчасти лечение прохожу.
— Видел я, как ты лечишься. Каждый день из бара на рогах. Как ещё гипс не потерял…
Сергей засмеялся и пошёл прямо на человека в капюшоне. А Каршев включил рацию.
— «Гнездо», я «скворец».
— Я «гнездо», — сразу ответили ему.
— «Гнездо», а почему у вас наружка так грубо работает? Студент его срисовал и коменданту жаловаться собирается.
— «Скворец», со студента наблюдение сняли, — удивлённо ответили сержанту. — У него маршрут «бар — гостиница», чего за ним следить?
Каршев секунду подумал и очень серьёзно доложил:
— «Гнездо», имею информацию о нелегальном наблюдателе, предположительно ведёт съёмку объекта, предположительно работает на конкурентов, предположительно не местный и не предположительно, а наверняка тебе, «гнездо», от бати люлей прилетит за топорную работу.
— Где?! — коротко и зло прохрипела рация.
— Напротив бара.
А Сергей, проходя мимо «нелегального наблюдателя», весело подмигнул ему.
— Как нога, не болит? — ласково спросил человек в капюшоне.
— Уже почти зажила.
— Ты ногу-то береги.
— Обязательно.
И уже сидя в баре и опрокидывая рюмку ледяной водочки с лимонным соком, Соломатин через расколотую витрину видел, как к человеку в капюшоне подошёл патруль Санитарной Службы. У него быстро проверили документы и, застегнув наручники, увели в сторону Комендатуры.
— Если ты думал нас удивить, то не очень-то у тебя получилось, — брезгливо сказал Пятка, поджав губы. — В демонов Запретных земель у нас даже дети не верят, а торговлю с пограничниками мы уже лет десять ведём.
— С пограничниками? — переспросил Завадский.
— Они себя так называют, — пожал плечами Пятка.
— Но про это никто не знает, — удивился профессор.
— Потому что мы про это никому не рассказываем, — ехидно пояснил Пятка.
Этот флегматичный шагатель обладал недюжинным организаторским талантом. Когда беглецы только пришли в Обсерваторию, он весьма равнодушно воспринял рассказ о смене власти на Главной Станции и о новых порядках, установленных Тапком.
— Мы в курсе, радио слушаем, сословия, как было приказано, отменили, — сказал он тогда и мгновенно организовал встречу Завадского с Олегом Олеговичем, заведующим Обсерватории. Олег Олегович, за неимением в малом населённом пункте ни мэра, ни тем более собственных Спиц, совмещал в своём лице духовную и светскую власть. И когда Завадский рассказал о сыворотке жизни, Пятка уже через пару часов руководил построением ополченцев на главной площади.