Хоть и далеко до них было, но Башмак чётко увидел, как Тапок посмотрел сквозь застилавший площадь дым в сторону купола и усмехнулся.
— Сейчас бы по Главной Станции ударить, — сказал Пятка. — Пока эти здесь развлекаются. Да ведь Сапог и Сланец не сообразят, дым увидят, сюда побегут.
— Да, — задумался Завадский. — Самое время для диверсии. Но вот как диверсанта доставить? Воздушный шар мы так и не построили.
Аня при упоминании воздушного шара возмущённо фыркнула, а тётя Шура, которая опять возилась со своим уникальным креслом, пытаясь шпилькой для волос закрепить в совсем уже расхлябанном гнезде аккумуляторные блоки, сказала:
— Могу подбросить. Но только в одну сторону. Аккумуляторы совсем дохлые, а чтоб не засекли, придётся на высоте идти.
— Не пойдёт, — разочарованно сказал Пятка. Первый раз он проявил хоть какую-то эмоцию. — На обратном пути на Тапка как раз и наткнётся.
Тогда Завадский посмотрел на Башмака и, как нечто само собой разумеющееся, спросил:
— А обратно по трубе, да?
— Ой, нет, — сказала Аня.
— Александр Борисович, — не обращая на внучку внимания, профессор обратился к заведующему. — Каковы размеры восстановленной Спицами установки?
— Вот такие размеры, — ответил заведующий, раздвинув руки на полметра. — Тяжёлая. В алтаре спрятана.
— Ты даже можешь всю установку не тащить, — сказал Завадский. — Вытащи ионный облучатель. Такой из зеленоватого металла и с объективом, как у фотокамеры. Это основная деталь. С ней я за пару дней установку воспроизведу. Самогонный аппарат в Обсерватории найдётся?
— Штук двадцать, — заверил Пятка.
— Отлично, — потёр ладони профессор. — Принесёшь облучатель, и через неделю у нас будет своя сыворотка жизни.
— За сыворотку у пограничников можно будет много картечи выменять, — сказал Пятка.
— Что? — удивился профессор. — А, конечно, конечно.
А Башмак уже собирался. Распихал по карманам оставшиеся патроны, проверил ружьё, нацепил на пояс флягу с водой. Ему казалось, он слышит шум прибоя и уже вдыхает воздух ледников. Аня тихонько плакала, а тётя Шура прогревала свой агрегат.
— Как стемнеет, через вон тот пролом и сиганём, — показала она на дыру в потолке купола.
— Вознесём же молитву, — сказал Олег Олегович, осеняя Башмака Ободом.
После того как профессор Нуменко вытащил Сергея из бара и, закинув на платформу антиграва, отвёз в гостиницу, Серёжа не переставал на него дуться. Два литра пива способствовали меланхолическому настроению студента.
— Я допускаю, что без коммуникатора ты остался по уважительным причинам и не вышел на связь по общественному каналу из опасения, что за тобой следят…
— Чего там, опасения! — развязно перебил Соломатин научного руководителя. Он развалился в единственном кресле, закинув загипсованную ногу на журнальный столик. — Ещё как следят, можете даже не сомневаться.
— Но почему ты не купил новый комм?!
— А чтоб вас, Юрий Петрович, подольше не слышать, — честно ответил Серёжа.
— Что? — Профессор задохнулся от такой наглости.
— Я ж не дурак, я понимаю, что вы бы мне приказали сразу возвращаться. А я, между прочим, работаю, я целую подпольную сеть контрабандистов вскрыл, если хотите знать. И вообще, у меня завтра «скачок».
— Что? — снова спросил Науменко, уже заинтересованно.
— «Скачок», — как тупому пояснил Серёжа. — Так здесь называют нелегальный выход за периметр.
Профессор крепко потёр вспотевший лоб, а Сергей полез в карман джинсов.
— А вообще, вот, — сказал Серёжа, подавая профессору листок бумаги. — Убедитесь, я работал. Извините, что от руки, не хотел в электронном виде оставлять.
— Декану филологического факультета Университета Генетической Социологии профессору Юрию Петровичу Науменко студента четвёртого курса Сергея Соломатина докладная записка, — с издевательским выражением прочитал Науменко. Но потом, видимо, текст увлёк его, он нахмурился и только шлёпал губами, разбирая рукописные каракули Сергея. И лишь в конце снова начал читать вслух, но уже не ёрничая, а вдумчиво и печально:
— …Также, ввиду крайней скудности наличествующего исходного материала, не поддаётся убедительному лингвистическому анализу ни один из неологизмов резервации «Колесо».
Общеупотребимые среди аборигенов обозначения социальных групп вызывают лишь недоумение как в своей этимологии, так и в семантике. С большой долей вероятности можно предположить, что лексема «ары» имеет в своей основе слово «аристократия», «лебы», соответственно, — «плебеи» или, что тоже вероятно, «лаборанты». А вот этимология «ахт» наверняка прослеживается от древнеофисного — «вахтёр».
Не вызывает сомнения лишь происхождение самого понятия «Колесо» и культа, с ним связанного. Из сохранившихся в архиве Санитарной Службы документов известно о работе «Комиссии по легализации социопативных мутантов». От названия этой комиссии и произошла аббревиатура КоЛеСоМ. Очевидно, что члены комиссии и стали первыми жрецами (спицами) еретического культа.
Для составления хотя бы элементарного словаря жителей резервации нам необходимы прямые контакты с аборигенами, но они, как Вам хорошо известно, категорически запрещены Санитарной Службой. При попытке прорыва блокады аборигенами, как мне стало известно, их просто расстреливают из пулемётов, а выжившие навсегда, как Вы понимаете, пропадают в карантине СС и не могут уже стать для нас источником бесценного лингвистического (а может, и генетического!) материала.
Юрий Петрович! Убедительно прошу Вас употребить всё имеющееся политическое влияние для того, чтобы убедить представителей Санитарной Службы в необходимости снятия вековой блокады с резервации если и не для лингвистико-генетических исследований, то хотя бы во имя борьбы с омерзительным культом и утверждением истинной веры в Великий Квадрат, тень Куба на Земле.
Готов лично в качестве миссионера нести «колёсникам» знание о Квадрате и Углах Его. Во имя Квадрата, тени Куба на Земле и Углов их. Число, подпись…
Профессор уронил листок, схватился за голову и простонал:
— Ох, Серёга, что же я наделал, старый дурак.
Никогда ещё Башмак не трусил так, как во время безумного ночного полёта с тётей Шурой. Он сидел, скрючившись, сзади и изо всех сил цеплялся руками за поручни кресла, а тётя Шура весело ёрзала у него на коленях и лихо крутила джойстик управления. Она очень резко набрала высоту, уходя из поля зрения возможного наблюдателя, и так же стремительно ушла в пике с выключенным движком, экономя заряд энергии. Башмак почувствовал, как к горлу подступает съеденный ужин, зажмурился и очень захотел помолиться Колесу. Или демонам Запретных земель. Или хоть кому, кто сможет наверняка поручиться, что они нормально долетят до Главной Станции, а не шмякнутся о землю навозной лепёшкой.
Но постепенно свист ветра в ушах стал затихать, уже не крутило кишки перепадами высоты, и Башмак понял, что они приземляются.
— Сомлел, фраер? — спросила тётя Шура, тыча Башмака в грудь острым кулачком. — Ты глаза-то открой.
Башмак открыл. Они приземлились на окраине Главной Станции, как раз в том месте, где тропа над теплотрассой уходила прямо на Подстанцию и дальше в Запретные земли. Труба горячая, прогревает песок, некстати подумал Башмак, поэтому грунт над ней твёрдый. И ещё подумал, что надо Любовь Петровне долг занести, а то нехорошо получается. Не по-шагательски.
— Немного не дотянули, — виновато сказала тётя Шура, неверно истолковав молчание Башмака. — Сдохли аккумуляторы. Поспешать тебе надо, парень, пока темно.
— Конечно, — сказал Башмак, выбираясь из кресла. Ноги у него дрожали точь-в-точь как у Паркинсона, пока тот себе сыворотку жизни не вколол.
— Иди огородами, — сказала тётя Шура. — Там, может, только на ахта какого-нибудь наткнёшься. Ну, шуганёшь его. К Лабораториуму подходи с тени, чтоб луна тебя не засветила. Не мне тебя учить, короче.
— Да, я пошёл.
— Удачи.
Башмак сделал несколько шагов в сторону городка, но тут же вернулся.
— Постой-ка, тётя Шура. — Мозги у него после полёта наконец встали на место, и он начал соображать. — А ты сама как же?
— Пойду потихоньку к Обсерватории, — бодро ответила тётя Шура. — Ты не один у нас шагатель.
— И прямо на Тапка нарвёшься!
— Что ты за меня переживаешь? — зло спросила тётя Шура. — Думай лучше, как облучатель стырить и не спалиться.
— Нет, так не пойдёт, — твёрдо сказал Башмак. — Ты ведь не дойдёшь просто! Ты же не представляешь, как это — по пескам, ночью, одной, без лыж… Давай так. Давай я тебя прямо домой провожу, там у себя и отсидишься.
Тётя Шура молча смотрела на него и печально улыбалась.
— Ну не могу же я тебя здесь бросить! — воскликнул Башмак.
— Домой мне нельзя, ты сам это понимаешь, — сказала тётя Шура. — И я, Башмачок, море уже видела. Оно красивое. Поэтому иди и не оглядывайся. И когда облучатель добудешь, крепко подумай, что с ним делать.
Башмак стоял в полной растерянности, а тётя Шура посмотрела ему прямо в глаза и очень твёрдо сказала:
— Иди.
И тут Башмаку в голову пришла спасительная мысль.
— Не ходи к Обсерватории! Дождись рассвета, первые лучи высветят в зыбучке тропинку. Она прямо к Подстанции тебя приведёт. Тут совсем рядом. Там у Малинниковых спрячешься. А я на обратном пути за тобой зайду.
Башмаку очень понравилось, как ловко он всё придумал, и тётя Шура тоже согласно кивнула.
— Точно, — сказала она. — Пойду на Подстанцию. Видишь, как всё просто, а ты боялся. Давай, двигай ластами.
Башмак лихо развернулся и рванул к Главной Станции, но постепенно, незаметно для себя, шёл всё медленнее и медленнее. Куда, во имя Колеса, я её послал, думал он. Какая, к демонам, Подстанция? Она же не дойдёт. Нипочём не дойдёт. В зыбучке завязнет наверняка. Но внутри него настойчивый голос твердил — море, горы, море, горы. Море и горы. И он шёл и не оглядывался. Ему только казалось, что песок нынче какой-то необычно вязкий, уж очень тяжело ноги было передвигать профессиональному шагателю.