А потом он нашёл новостной канал с субтитрами и увидел заседание Мирового Совета, где готовилось принятие закона о лишении социальных субсидий граждан, уличённых в недоносительстве о неревностном соблюдении Углов Квадрата. Потом он увидел торжественный обряд Возведения в Квадрат подростков, достигших линейного возраста. Потом процедуру придания кубообразности зелёным насаждениям в городских парковых зонах. После лекции бойкого искусствоведа о недопустимой плавности очертаний античных статуй ему очень захотелось взглянуть на Венеру Милосскую, которую так и не показали. А потом был суд над еретиками и казнь на кубе, после которой Башмак отключил комм. Ему хотелось как следует проблеваться. Вот такие, значит, у вас моря и горы, думал он, потрясённо хлопая глазами в темноте.
Он не сразу обратил внимание, что уже длительное время не слышит постукивания игральных костей по крышке алтаря. Вместо этого доносилось тихое монотонное бормотание. Шагатель осторожно выглянул в щёлку. А, понятно. Гвардейцы отъехали в сторонку, чтобы не мешать молящейся. А кто это приехал Колесу молитву вознести? Башмак пригляделся и узнал. Это же как её, Азарова, ну, жена мэра, тьфу, вдова теперь. Людмила Степановна! Он вспомнил её, хотя видел всего пару раз. Красивая, ещё не старая гордая арка за несколько дней превратилась в седую уродливую каргу с фанатично горящими глазами.
— Будьте прокляты, — снова и снова повторяла Людмила Степановна. — За мужа, за дочь проклинаю вас, убийцы. Будете гореть в знойных пустошах, и демоны сожрут вашу печень. Проклинаю вас, и детей ваших, и внуков ваших. Колесо праведное, к тебе взываю, покарай убийц.
Она замолчала, подавилась рыданием и со стоном выдохнула:
— Леночка, доченька моя, умница, красавица…
Вытирая лицо платочком, Людмила Степановна стала разворачивать коляску, и Башмак, прижав губы к щели, зашептал:
— Ари Люда! Погодите, не уезжайте. Это я, Башмак! Шагатель. Я здесь, в алтаре, внутри.
— Башмак, — испуганно спросила Азарова. — Зачем ты туда забрался? Грех-то какой!
— Ари Люда, я от гвардейцев прячусь. Они убьют меня, если поймают. Мы с Паркинсоном войну им объявили.
— Никого они больше не убьют, — твёрдо сказала Любовь Степановна. — Колесо не допустит больше такого зверства.
— Колесо, конечно, не допустит, — сказал Башмак. — Но пока Колесо докатится, мне бы выбраться отсюда, а то я подохнуть могу от обезвоживания.
— Посиди пока, — коротко подумав, сказала Азарова. — Я придумаю, как их отвлечь, чтобы ты выбраться смог.
— Ой, не могу, — ржал Чудило, и Серёже было обидно, что им же нанятые проводники над ним же потешаются. — Ты в натуре думал, здесь как в книжках Левицкого: мутанты, артефакты, аномалии там всякие?
— Нет, он у нас парень интеллигентный, — издевательски серьёзно возразил Эй. — Он наверняка Фенимором Купером зачитывался.
Серёжа покраснел и не нашёлся, что ответить. Он действительно в детстве недолюбливал Левицкого из школьной программы, а предпочитал книжки про индейцев. В университете, конечно, он заново пересмотрел свои предпочтения и понял философскую глубину произведений этого древнего классика, но детская любовь была приятна, и он иногда перечитывал «Пионеров» или «Прерию».
Солнце уже показалось над горизонтом, когда, отбрасывая на дюны длинные резкие тени, подошли Пятка с Завадским. Эй и Чудило с подозрением разглядывали профессора, Пятка в свою очередь недовольно уставился на Соломатина.
— Студент это, — наконец пояснил Эй. — Стажёр.
— Практикант, — уточнил Чудило.
— Студент? — пренебрежительно спросил Пятка. — А у меня профессор.
Завадский важно кивнул, да, дескать, профессор, и контрабандисты приступили к бартеру. Пятка достал из рюкзака контейнер с пробирками, а Чудило выгружал на песок из двух рюкзаков патроны, батарейки, лекарства и консервы. Шагатель и Эй стали торговаться, а профессор, пользуясь заминкой, подошёл к Серёже.
— Здравствуйте, коллега, — сказал Завадский. — В какой области подвизаетесь?
— Филолог я, — смущаясь, ответил Соломатин. — Лингвист.
— Структуральный? — уточнил Завадский.
— Социальный.
— Завадский, Виталий Викторович. Профессор социологии, — умышленно чопорно представился Завадский.
— Ой, и правда коллеги, — обрадовался Серёжа. — Меня Сергей зовут. Сергей Соломатин.
Они пожали друг другу руки. В это время Пятка начал шумно выражать недовольство качеством товара, а Эй и Чудило вяло отбрёхиваться.
— Этих фрикадельков рыбных у нас самих завались, у нас их даже ахты не жрут! — негодовал Пятка.
— Закормили совсем, — позавидовал Эй. — Мне бы так.
— Нет, ты скажи, лосось где? Я же прошлый раз говорил, на лосося менять буду!
— Лосось на нересте сейчас, — заверил Чудило. — Не сезон.
— Ну хоть сайры бы принесли! Нет, я так отказываюсь. Вертайте пробирки взад!
Пятка стал выбрасывать из своего рюкзака на песок банки рыбных консервов и батарейки, а Чудило, переглянувшись с Эйем, вытащил ещё пару упаковок патронов. Пятка задумался.
— А вот скажите, Серёжа. — Профессор взял Сергея под руку и не спеша повёл в сторонку от контрабандистов. — К примеру, кто сейчас Председатель Мирового Совета?
— Рафаэль Вебстер, адепт Квадрата седьмого уровня.
— Седьмого?
— Да.
— А сколько же всего уровней у адептов Квадрата?
— Всего восемь, как и углов у Куба, но за всю историю конфессии высшего уровня посвящения достигли только трое.
— А как давно существует конфессия?
— Более ста лет.
— И наверняка наиболее социально ответственные индивидуумы носят звание Углов Квадрата?
— Углы Квадрата светская власть, духовенство — Углы Куба.
Серёжа был поражён, как быстро схватывает этот старик особенности неизвестной ему до этого реальности. Он напоминал кубоголового мудреца из детской сказки, вот только голова у него была совершенно обычная, даже не лысая, несмотря на явно более чем преклонный возраст, и даже не седая. Соломатин почувствовал, наконец, прикосновение к тайне, которой он так желал, когда мечтал о резервации. Ему захотелось поговорить с этим аборигеном о его жизни, о языке, на котором он разговаривает, о нелепом Колесе, в которое, может быть, верует, узнать его чувства и мысли, но Завадский заговорил о вещах более прагматичных.
— Скажите, Серёжа, — сказал профессор. — А у вас есть возможность передать от моего имени очень важную информацию кому-нибудь из Углов?
— Мой научный руководитель дружит с членом Мирового Совета, — с гордостью ответил Соломатин.
— Отлично. Передайте дословно — есть положительный результат по образцу 87–579. Пусть посмотрят в архивах. Это важно.
— Восемьдесят семь, пятьсот семьдесят девять, — повторил Серёжа. — Я запомню.
— И ещё передайте, что цена — эвакуация из резервации четырёх человек.
— Вы хотите выйти? — поразился Сергей. — Разве вам тут так плохо?
— У нас здесь бывает очень невесело, — сдержанно ответил Завадский.
— У нас там тоже не всегда праздник. Про Куб я вам рассказал, но вы не представляете, насколько это серьёзно.
— По мне, что Куб, что Квадрат, что Колесо. Да хоть треугольный параллелепипед! Лишь бы вырваться отсюда.
— Вы так никогда не говорите! — испугался Серёжа. — Я человек не очень религиозный, но Церкви Единственоподлинной Веры такие шутки совсем не одобряет. За это убить могут.
— Даже так? — удивился профессор.
— Ещё как, — заверил его Соломатин. — И ещё знаете что? Я не представляю, какой такой этот образец 87–579, но вас не выпустят. Даже не надейтесь. Для общественного мнения вы страшное пугало. Смертельно опасное. В последние дни я убедился, что степень изоляции не такая уж высокая, как представляется со стороны, но всё равно дальше карантина Санитарной Службы вы не попадёте.
— Что ещё за карантин? — удивился Завадский.
— Про это даже говорить не хочется, такая это гадость.
— И всё же я попытаюсь. У нас просто нет иного выхода. Так что очень вас прошу, выполните мою просьбу.
— Я выполню, — пообещал Серёжа.
— Жаль, что связаться с вами никак не получится.
— А вы, случайно, не знакомы с парнем по кличке Башмак?
— Очень хорошо его знаю.
— Прекрасно, — обрадовался Серёжа. — У него мой коммуникатор. Я своим звонком разблокирую его, и мы сможем поговорить.
— Но все сигналы над территорией резервации уже много лет надёжно глушатся, — возразил Завадский.
— Это комм последнего поколения, на него сигнал пройдёт, — заверил Соломатин.
— Профессор, не поможешь? — позвал Пятка, кивая на два нагруженных рюкзака.
Завадский молча пожал руку Сергею и, взвалив на себя рюкзак, пошёл в сторону Обсерватории.
— Ну, бывайте, пограничники, — сказал Пятка и, махнув рукой, пошёл вслед за профессором.
— Пограничники? — удивлённо спросил Серёжа. — Так, значит, это вы — пограничники?
— Студент, сколько раз я тебе говорил — надо закусывать, — сказал Эй. — Мы уже сто раз тебе говорили, что мы пограничники!
— Такой молодой, а уже память отшибает, — огорчился Чудило. — Завязывать тебе надо.
— Но почему вы пограничники?
— Да потому, что через границу ходим, через периметр, — терпеливо пояснил Эй. — У нас весь посёлок пограничники.
— Нет! — зло возразил Чудило. — Пограничники, потому что вся жизнь наша на грани. Сегодня ты живой, а завтра с патрульной пулей в брюхе валяешься на песке или в карантине СС на допросе. Вот так.
Людмила Степановна всё подливала караульным и печально приговаривала:
— Помяните, ребятушки. Доченьку мою красавицу и мужа убиенного.
Гвардейцы расположились прямо на пандусе Лабораториума и, проклиная Кулешова, который почти за сутки так ни разу и не прислал обещанную смену, быстро напились. Они закусывали бутербродами с ливерной колбасой, щедро сдобренными горчицей и яйцами вкрутую, и, хрустя луком на зубах, бормотали:
— Земля пухом.