— Какая война? — очень удивился Башмак. — Я же отдал тебе облучатель. Уводи войско, налаживай выпуск живой воды в промышленных масштабах, торгуй с углами. Чего тебе ещё надо?
— Ну вот, так я думал, — огорчился Тапок. — Ты всё забыл? Я же подробно объяснял, что мне нужна война и только война. Война ради войны. А облучатель это очень хорошо, нам за сыворотку жратву и оружие дадут. Настоящее. Чтобы смертность была высокая. Тогда будет рождаемость.
— Но зачем? Зачем тебе эта кровь? Ведь вся твоя теория ускоренной эволюции просто бред. Если колёсники вырождаются, так дай им дожить, сколько Колесом наверчено. Дай ты им помереть спокойно.
— Э нет. Даже и не проси. Покоя не будет. И помереть я им спокойно не дам, будут гибнуть в бою, как герои. Ты даже не представляешь, какая весёлая жизнь скоро у нас начнётся!
— Значит, через час атакуешь? — прищурившись, спросил Башмак.
— Обязательно. Всё по старому сценарию. Половину перебью, остальных поругаю и помилую. Пусть восстание готовят. Пятке и профессору дам бежать. Заведующих, впавших в ересь, я думаю, разгневанный народ растерзает голыми руками. Ничего, я потом Пятке новых идеологов подкину, этого дерьма хватает. Андрюшку Кулешова отдам для такого дела, не жалко. Девку твою снова в заложницы возьму. А может, в наложницы…
Башмак дёрнулся, но Тапок быстро выхватил пистолет и ласково сказал:
— Тихо, тихо. Ты на пулю не нарывайся, тебе как раз сегодня особая роль отведена.
— Это какая же? — поинтересовался Башмак, уставившись в чёрный зрачок ствола. Ему было плевать, он выбирал момент броситься на Тапка.
— А тебя, брат, захватят в плен и будут долго жестоко пытать. Выяснять будут, куда же это ты, мерзавец, облучатель запрятал. Но ты ни в чём не сознаешься, тем более что облучатель уже у меня, поэтому тебя придётся торжественно предать казни. Какой-нибудь особо мучительной, я ещё не придумал.
— Ах ты сволочь, — сказал Башмак. — Я же сейчас выйду и всем расскажу, что облучатель у тебя!
Башмак ещё не договорил, а Тапок уже весело смеялся.
— Вот дурак, — сказал он. — Ну кто тебе поверит?
Башмак с ненавистью смотрел в ухмыляющуюся физиономию своего врага и почему-то вспоминал, что совсем недавно они были друзьями, Тапок был его наставником и учил делать первые шаги по пустыне, натаскивал в нелёгком шагательском ремесле. Он его очень уважал и просто преклонялся перед умом Тапка, его умением принимать нестандартные решения. Именно Тапок привил Башмаку скептическое отношение к брехне заведующих и презрительное отношение к барствующим лебам. А сейчас он хотел его убить.
Башмак бросился на Тапка, и тут рядом с палаткой разорвался первый снаряд «формалистов». Тапок выстрелил, но его опрокинуло взрывной волной, полотнище палатки накрыло шагателей, и Башмак, не обращая внимания на боль в простреленном плече, на ощупь нашёл сундучок с облучателем и на четвереньках, путаясь в бязевой ткани, выбрался наружу и побежал к Обсерватории. Сзади громко стонал Тапок, а впереди копошились очумелые гвардейцы. Перепрыгивая через тела, пиная оказавшиеся на пути коляски, Башмак нёсся к баррикаде, а лидер секты «формалистов», глядя в бинокль, корректировал огонь миномёта.
Он сидел на песке, поджав маленькие ножки, и каждый раз недовольно морщился при оглушительном выстреле миномёта. Он не любил шума, но мина летела по правильной одноколёсной траектории, и это было хорошо. Так же хорош был горизонт, доказывающий единичностью обода верность принципов одноколёсности, как и луна в предрассветном небе, и даже воронки от разрывов мин. Всё было устроено так, как надо, и лишь противные Истинному Колесу двухколёсники нарушали гармонию мироздания. Надо просто убить их сейчас сколько можно и ждать следующего случая.
Башмак проскочил мимо баррикады, заметив только, как засветились надеждой глаза обречённых. Они поверили, что у них есть шанс дожить до сегодняшнего вечера. Если Колесо поможет, подумал Башмак и остановился на пороге дома, в котором они ночевали с Аней. Он услышал крик Завадского:
— Он сбежал, сбежал и украл облучатель, нашу единственную надежду! Теперь мы обречены.
Башмак вошёл и увидел хмурого Пятку, заплаканную Аню, негодующего профессора.
— Вы не обречены, — сказал Башмак. — Вот облучатель. Бери Аню и уходите.
Аня смотрела на него с восхищением и надеждой, Пятка едва заметно одобрительно кивнул, а профессор едко произнёс:
— А некуда нам теперь уходить! Я полковнику сказал, что ты прибор украл, и он ответил, что ничем в таком случае нам помочь не может. Я просил об эвакуации, обещал построить новую установку, но он не поверил. Просто сказал, что будет теперь договариваться напрямую с Тапком.
— Так давай я перезвоню и скажу, что облучатель у нас. Делов-то, — пожал плечами Башмак.
— Так звони! — подскочил к нему профессор и стал совать в руки коммуникатор.
Башмак взял комм и хотел включить вызов, но тут Аня сказала:
— Я никуда без тебя не пойду.
Она сказала это так, что было понятно: она и правда не уйдёт и уговаривать её бессмысленно.
— Анечка, — начал Башмак, но его перебил Пятка:
— Не дури, парень. Это не твоя война. Бери девочку и уходите. А мы ещё повоюем.
Сержант Каршев привычно рассматривал в бинокль унылый пейзаж резервации. Его беспокоили громкие хлопки, так похожие на хорошо знакомые сержанту звуки миномётного обстрела. Но он видел лишь песок и камни, дюны и древние руины на горизонте. И оттуда, от полуразрушенного купола, едва различимого в зыбком мареве горячего воздуха, шли люди. Сержант выждал, пока они не приблизились на расстояние, достаточное для детального осмотра, и взялся за рацию.
— Господин полковник, — сказал Каршев. — С охраняемой территории движутся три объекта. Старик и парень с девкой. За ними явно идёт погоня, человек десять, с оружием. Есть уничтожить мутантов. Так точно, понял, всех.
Он отключил рацию и взялся за приклад пулемёта. Тут, размахивая зажатым в кулаке коммуникатором, второй рукой опираясь на костыль, на блокпост ворвался Серёжа Соломатин.
— Не стреляйте, — кричал Серёжа Соломатин. — Не стреляйте, сволочи!
Поздно. Каршев нажал на гашетку крупнокалиберного пулемёта. Грохнула короткая очередь.
Серёжу ударили по голове прикладом автомата, он упал. Последнее, что он видел, теряя сознание, или ему показалось, как девушка с мокрыми от крови волосами подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.
А Башмак, истекая кровью, протянул руку и захлопнул крышку сундучка с облучателем. Разбитая пулей крышка громко скрипнула.
Конец первой книги
Книга втораяНадстоятели
Война есть крайне опасное дело, в котором наихудшие ошибки происходят от доброты.
«Кормушка» в дверях камеры открывалась совершенно бесшумно, но за шесть месяцев заточения Башмак безошибочно научился определять сильный запах медикаментов из коридора. Вот и теперь, уткнувшись лицом в стену и накинув одеяло на голову, он отлично знал, что дубак просунул в окошко судки с обедом. Башмак не реагировал, он уже пятый день отказывался принимать пищу. Пил только компот, а бифштексы, тефтели, омлеты и жареную рыбу игнорировал. Впрочем, гарниры, салаты и супы он игнорировал так же, голодовка есть голодовка, как бы ни хотелось есть. Игра слов, ха-ха-ха, усмехнулся собственной шутке Башмак. За полгода он привык разговаривать сам с собой.
— Заберите, пожалуйста, завтрак, — жалобно проблеял дубак. — Мне окошечко закрывать положено по инструкции.
Новый какой-то, подумал Башмак. Судя по голосу, совсем мальчишка. А ведь у них здесь наверняка очень строгий отбор, кого попало на такую службу не возьмут, анкета нужна идеальная и несомненная приверженность Единой Вере. Неукоснительная.
— Требую прокурора! — крикнул Башмак и поморщился. Самому уже надоело повторять одно и то же. Пятый день.
— Не положено пациентам прокурора, — неуверенно отозвался парнишка. — Могу дежурного врача позвать.
Это что-то новенькое, раньше на его вопли персонал никак не реагировал. Неопытностью охранника надо было воспользоваться. Башмак стянул с себя одеяло, сел на шконке и слабым голосом попросил:
— Позови, милый, позови. А то худо мне.
— Вы завтрак заберите, я окошко закрою и сразу позову.
— Не смогу я. Видишь, слабый совсем? Так что волоки свою посуду обратно на кухню, а мне доктора зови, может, процедуры какие назначит.
Охранник, действительно совсем молодой парнишка, посопел носом, собрал судки с завтраком и, так же бесшумно закрыв «кормушку», исчез. Башмак остался сидеть, тупо уставясь на закреплённый в стене квадрат телеэкрана. Трансляцию включали после завтрака, и до обеда он должен был пялиться в бесконечные новостные программы, идеологически выдержанные ток-шоу, истеричные проповеди столпов Церкви Единственноподлинной Веры и казни еретиков. Казней было много, но ещё больше политических процессов, на которых вероотступники слезливо каялись, размазывая по избитым мордам слёзы и сопли, а потом их вели на куб-эшафот.
От Башмака всего-то и требовалось писать отчёты об увиденных безобразиях. Скромно высказывать собственное мнение. Непредвзято анализировать. Вносить предложения по оптимизации процессов и повышению эффективности. За это его вкусно кормили, на два часа выводили на прогулку и на час пускали в спортивный зал. Всегда одного. Под охраной. Спать разрешали сколько угодно с условием: каждый вечер — отчёт. И не отписка, а вдумчивое рассуждение на нескольких страницах. Через полгода такой жизни Башмак понял, что он самый настоящий писатель.
Но это позднее к нему вернулось чувство юмора. Поначалу, пока в клонированное тело возвращалась память — рывками, часто во сне, невнятными картинами прошлой жизни, — тогда ему было очень плохо. Особенно когда в потных сновидениях душным кошмаром маячили перед глазами пропитанные кровью пряди волос, облепившие лицо Ани.