— Я думал, тебя шлёпнули давно, служитель лживого культа, — сказал Пятка.
— Колесо хранит заведующих, заведующие хранят Инструкцию, — устало ответил Александр Борисович. — Пойдём, я тебе экскурсию устрою.
— Я жрать хочу, — сказал Пятка. — И спать.
— Потерпишь, — сказал Александр Борисович, и Пятка понял, что надо потерпеть.
Александр Борисович показал ему мастерские, учебные классы и химическую лабораторию. Показал учеников, испуганно жмущихся в тесном актовом зале. Показал собранные из металлолома электродвигатели, паровую машину, кустарную установку залпового огня и ракеты к ней. Пулемёт, стреляющий охотничьими патронами. Боевые арбалеты.
— Это всё просто замечательно, — сказал Пятка, — но от меня ты что хочешь?
— Фанатики вернутся, — сказал Александр Борисович.
— Знаю, — сказал Пятка. — Но у меня десять человек. Со всеми твоими ракетами мы не отобьёмся.
— Население Главной Станции три с лишним тысячи человек. Принудительной мобилизации подверглось не более двухсот. У нас достаточно резервов для создания ополчения.
— Ты дурак, заведующий? — поинтересовался Пятка. — Какие резервы! Тапок со всеми своими резервами полгода не мог нас, горстку шагателей, прижать. А фанатики хоть и не шагатели, но бойцы матёрые. Их много и у них техника, оружие.
— А если у тебя будет не десять, а сто шагателей? Или даже сто пятьдесят. Не очень умелых, но хорошо вооружённых. Сможешь тогда оборону наладить?
— К чему этот разговор, не понимаю. До заварухи шагателей человек тридцать было, а сейчас я даже не знаю, в лучшем случае половина выжила.
— Идём, — строго сказал Александр Борисович. — Я покажу тебе мастера Гошу. Тебе будет интересно.
Он катился по коридору, показывая дорогу, а Пятка брёл за ним, и ему хотелось треснуть прилипчивого заведующего по трогательной лысинке, старательно прикрытой жидкими седыми волосиками.
Когда они ввалились в мастерскую, мастер Гоша делал приседания. Неумело, но очень старательно. Он разводил в стороны руки с растопыренными пальцами, с трудом удерживал равновесие, коленки у него тряслись, а на лице, покрытом крупными каплями пота, застыло выражение безумного восторга.
— Получилось! — задыхаясь, сказал Гоша.
Он уселся в свою инвалидную коляску, немного отдышался и снова с ликованием повторил:
— Получилось, Обод Колеса мне в дышло!
— Не кощунствуй, — погрозил ему пальцем Александр Борисович.
— Да пошёл ты, — сказал мастер Гоша. — Надо было длину волны поменять, понимаете? И фокусировку подправить. Я со спектром возился, а всё дело, оказывается, в длине волны!
— Ты получил сыворотку, — догадался Пятка.
— Я лазер боевой хотел собрать! — завопил Гоша. — Линзу поменял, параметры изменил и в последний момент дай, думаю, на препарате испробую. И гляжу — жидкость цвет набирает, консистенция меняется…
— Ну ты и хлебнул, — констатировал Пятка.
— Не удержался, — согласился мастер Гоша. — Тут мне изнутри голову обожгло, по спине как огнём жахнуло, и — ноги! Сразу ноги по-новому почувствовал. А сейчас кушать очень хочется.
— Методом тыка собрал облучатель, — сказал Пятка. — Да ты просто гений.
— За усердие в молитвах и в неукоснительном соблюдении Заповедной Инструкции Колесом благодать ниспослана, — поправил Александр Борисович.
— Я теперь эту благодать в промышленных количествах гнать буду, — хвастливо заявил Гоша. — Мы всю Главную Станцию через неделю на ноги поставим.
— Надобно отобрать самых сильных лебов, — начал рассуждать Александр Борисович. — Лечить их эликсиром, параллельно учить боевому искусству, формировать боевую часть из новых шагателей. А излишки продукции понемногу продавать арам, с обязательным условием отбывания воинской повинности.
— Нет, — сказал Пятка. — Сыворотку всем. Даром. И пусть никто не лезет без очереди.
Болеть в гостях у Светки было гораздо приятней, чем в тошнотно-стерильной палате Санитарной Службы, где постоянно не давали покоя анализами, процедурами и исследованиями. Аня почувствовала себя значительно лучше после того, как вызванный Зигмундом Евграфовичем врач накормил её какими-то таблетками и подключил к капельнице. Теперь не кружилась голова и прошла тягучая изматывающая слабость, от которой всё время хотелось лежать с закрытыми глазами и ни о чём не думать. Сейчас Аня даже улыбалась, вспоминая, как пожилой врач удивлённо восклицал:
— Не понимаю, откуда такое истощение организма, решительно не понимаю! Очень тяжёлый случай, рекомендую немедленную госпитализацию.
Но Зигмунд Евграфович сунул ему пачку купюр, и, сокрушённо покачивая головой, врач удалился. А после Зигмунд Евграфович, присев на краешек гигантской Светкиной кровати, долго и нудно объяснял Ане, как важна его лично персона для установления стабильности в столь сложный, можно сказать, переломный момент, когда наиболее ответственные, обладающие практическими навыками управления…
— Зигмунд Евграфович, дорогой, — сказала Аня, неожиданно для себя вполне внятно выговаривая слова, — мне для вас сыворотки не жалко. Вот нисколечко. Пейте на здоровье. Пусть все пьют и живут вечно.
Она сделала вид, что задремала, но Зигмунд Евграфович ещё долго по инерции шёпотом бубнил, что озабочен собственным продлением жизни исключительно ради общественного блага и что он давно предлагал сменить политику изоляционизма в отношении резервации на более мягкую позицию и объявить там зону экологического бедствия со всеми вытекающими отсюда следствиями. А именно… Что там «именно» предлагал Угол Куба, Аня уже не узнала, потому что действительно стала засыпать, но очень чётко расслышала, как Зигмунд Евграфович совсем уже тихонько произнёс себе под нос, вставая с кровати:
— «Пусть все пьют». Ишь ты. Вот этого мы как раз допустить не можем. И не допустим.
Потом он достал коммуникатор, набрал номер и сказал в трубку:
— Готовьте группу захвата. Нет! Ни в коем случае не Санитарная Служба. СС вообще ничего не должна знать об этом деле. Возьмите людей из охраны. В здание пропустить и ждать команды. Я позвоню. Всё.
Прогоняя дремоту, Аня сжала кулачки под одеялом и изо всех сил притворилась крепко спящей. Зигмунд Евграфович налил рюмку водки и со вкусом выпил. В комнату вошли Соломатин и Башмак, Светка и Паркинсон. Все они были измазаны копотью, всклокочены и ободраны. И без того короткие волосы у Светки с одной стороны обгорели, ухо украшали волдыри ожогов. Паркинсон к тому же имел солидный фингал под глазом. Башмак прижимал к себе ящик с облучателем.
— Я знала, что папина «Родина» говно, но не подозревала, до какой степени, — сказала Светка.
Сергей с Башмаком накинулись на закуску, которая так и оставалась стоять на столике после их последнего визита. Сёмга подсохла и покрылась мелкими капельками рассола, а водка была тёплой, но они всё равно выпили, закусили и ещё раз выпили. Паркинсон вяло жевал бисквит, а Светка, никого не стесняясь, содрала с себя грязные джинсы и водолазку, накинула лёгкий халатик, шипя, стала мазать ухо жирной мазью. Белья, как выяснилось, на Светке не было.
— В чём дело? — спросил Зигмунд Евграфович. — Что такое с машиной?
— Сгорела, — весело ответила Светка. — Одна очередь из трассеров по капоту и полыхнула как бенгальский огонь. На ходу выскакивали.
— Я от себя, признаться, такой прыти не ожидал, — сказал Паркинсон и попытался улыбнуться, но снова съёжился под злым взглядом Башмака.
— Молчи лучше, прыткий ты наш, — сказал Башмак. — А то добавлю.
— Подождите, я ничего не понимаю, — сказал Зигмунд Евграфович. — Какая очередь, какие трассеры? Вас обстреляли на блокпосту? Надо было просто дать денег!
Все перестали жевать и с удивлением смотрели на Зигмунда Евграфовича.
— Папа, ты что, ничего не знаешь? — спросила Светка. — Вот так Угол Куба. В городе бой идёт. Столицу берут штурмом, и, судя по тому, что мы видели, весьма успешно.
— Кто?!
— Мутанты, — сказал Башмак и улыбнулся.
Зигмунд Евграфович выбежал из комнаты, но тут же вернулся.
— Но вы привезли облучатель? — с надеждой в голосе спросил он. — Ведь привезли же?
— Привезли, — кивнул Башмак.
Зигмунд Евграфович снова выскочил, хлопнув дверью. На постели сразу зашевелилась Аня, позвала шёпотом:
— Башмак, Башмак!
Башмак быстро подошёл к ней, присел, взял за руку.
— А я думал, ты спишь.
— Я не сплю. Я слышала. Он вызвал группу захвата. Он нас арестовать хочет!
— Что?! — завопила Светка и выбежала следом за отцом.
Серёжа Соломатин встал и выглянул в окно, как будто собирался сбежать по пожарной лестнице.
— Анечка, ты ни о чём не беспокойся. Я так и думал, что Зигмунд Евграфович попытается нас задержать. Я на этот случай собирался облучатель с собой не брать, а припрятать где-нибудь до поры. Но, видишь ли, теперь прятать его нет никакого смысла.
Башмак говорил, с трудом подбирая слова. Врать Ане он не мог, а говорить правду не хотелось.
— Почему? — спросила Аня.
— Потому что твой дедушка, старый пень, не помнит, как собирать установку. И химический состав сырья он тоже, как выяснилось, забыл напрочь. И молчал! Дал я ему в глаз, когда он признался, и ещё добавить хочется.
— Не ругай дедушку, — сказала Аня и заплакала.
— Я надеялся вспомнить, — с отчаянием сказал Паркинсон. — Я был уверен, стоит мне увидеть облучатель, и я вспомню.
— Вспомнил?
— Нет.
Паркинсон уронил голову на грудь и, не глядя, крошил трясущимися пальцами кусочек бисквита. Аня плакала. Башмак сам готов был заплакать. Он не знал, что делать. Тогда Серёжа Соломатин спросил:
— Вы о чём вообще? Нас сейчас в кутузку всех запрут, в карантин. Они не будут разбираться, кто что помнит, они просто заберут облучатель. А в карантине есть множество способов освежить память. И все очень неприятные.
— Что ты предлагаешь? — спросил Башмак.
— Бежать! — крикнул Серёжа. — Брать Аню и бежать отсюда. Немедленно.