— Это всё он! — взвизгнул Науменко, отодвигаясь от Остякова. — Он с ним по рации на связь выходил. Интриган.
— Ничего такого я ему не рассказывал, — торопливо заговорил Остяков. — Его это и не интересовало. Преимущественно мы вели религиозные беседы. Я много жаловался на засилье апологетов глобального квадратирования. Он соглашался. Сетовал на еретиков в самой резервации. Я потихоньку внушал, что искоренять ересь надо с большей, с культа Великого Квадрата. Ему это понравилось. Я обещал военную поддержку, если он атакует Столицу.
— Вот ты хмырь! — не удержался Супогреев. — Ну откуда у тебя, балбеса, военная поддержка?
— Так я же блефовал. Я же был уверен, что когда Старший Брат поймёт, как его надули, он побежит обратно в резервацию.
— А он не зассал, — задумчиво протянул Супогреев.
— Мы хотели всего лишь дестабилизировать обстановку, — жалобно сказал Науменко, распуская узел галстука.
— Это у вас получилось, — сказал Супогреев. — Довольны?
— Ничего у нас не получилось, — сказал Науменко. — Мы собирались захватить власть. Посадить своих людей в Мировой Совет. И главное — прибрать к рукам облучатель Завадского. Это позволило бы держать шагателей на коротком поводке.
— Да на кой чёрт вам сдались эти шагатели?!
— Вы не понимаете. Шагатели — это сила. Они могут очень существенно повлиять на ход всей дальнейшей истории.
— На ход истории влияют деньги и винтовки, — сказал Супогреев.
— Во имя Квадрата, тени Куба на Земле и Углов их, — простонал Науменко. — Зачем я в это полез? Преподавал бы себе и в ус не дул. Оболтусов своих к сессии готовил. Всё ты со своим бонапартизмом!
Он больно ткнул локтем Остякова, и тот обиженно воскликнул:
— Положим, ты не очень-то и отказывался.
В дверку флаера всунулся Каршев и доложил:
— Товарищ полковник, огнемёты доставили.
— Вот и ладно, — сказал Супогреев и начал выбираться из флаера.
— Полковник! — крикнул Науменко. — Шагатели не должны пострадать, вы не представляете, какие возможности у этих клонов! В конце концов, с ними мои студенты, дочь Угла Куба!
— А вот мы сейчас поглядим, какие у них возможности, — лениво процедил Супогреев, выбираясь из флаера.
Следующие пять минут полковник Супогреев запомнил на всю жизнь. Ему никогда ещё не было так страшно. Собственно, он и не помнил, чтобы ему было по настоящему страшно, но когда он увидел, как между его бойцами проносится маленький смерч, выламывая из рук автоматы, скручивая стволы в спираль, вырывая подсумки и с весёлым звоном разбрасывая запасные магазины по асфальту, полковнику стало очень не по себе.
Тренированной рукой он выдернул из кобуры пистолет, но смерч подлетел к нему, и пистолет полковника оказался направлен ему же в лоб. Перед Супогреевым стоял парень в больничной пижаме, а за его спиной уже наползали бронетранспортёры фанатиков, наполняя воздух гарью выхлопов и рёвом моторов. Полковник узнал его. Последний раз он видел Башмака в мониторах спутникового наблюдения, сидя в штабном флаере, когда допрашивал Серёжу Соломатина. Тогда Башмак пробирался к Обсерватории через позиции Тапка, и под мышкой у него был сундучок с облучателем. А сейчас этот шагатель стоял перед Супогреевым и тыкал в него его же, полковника, пистолетом. А перед этим он играючи за пару минут разоружил подразделение спецназа Санитарной Службы, бойцов умелых и жестоких. Вон они с вывихнутыми пальцами и очумелыми рожами не могут понять, что же произошло.
— Не шали, дядя, — сказал Башмак, дебильно улыбаясь. — Застрелю.
Зигмунд Евграфович Лихтенвальд, Угол Куба и член Центрального Комитета партии Углоединства, прихлёбывая ароматный чай из раритетного двадцатигранного стакана, наблюдал с балкона, как бронеколонна мутантов беспрепятственно просачивается через кордоны Санитарной Службы.
— Так вам и надо, — сказал Зигмунд Евграфович. — Вот так вам и надо.
Вторжение отряда Старшего Брата в Столицу впоследствии назовут «локальной стычкой с диссидентствующими элементами анклава». Немотивированную агрессию мутантов объяснят массовым обострением психоза, присущего всем обитателям резервации. Супогреев объявит военное положение. Санитарная Служба получит неконтролируемые полномочия по выявлению лиц, заражённых вирусом «бешенства мутантов». Пеку и командира гарнизона Посёлка обвинят в преступной халатности и засадят в карантин.
В результате ракетного обстрела, по официальным данным, в Столице погибло двести десять человек, более пятисот получили ранения разной степени тяжести. Среди погибших преимущественно были женщины и дети.
— А у нас тут ренессанс, мать его, — сказал Пятка. — Возрождение.
— На малой земле, — сказал Завадский и почему-то засмеялся. После первой дозы эликсира он всегда находился в прекрасном настроении.
Они поедали сочный шашлык, присев на ограждение фонтана, а неподалёку уже пристроился ахт, раскинул мольберт и наносил на полотно живописную группу. Освещение было чрезвычайно выгодным, и он торопился. В центре композиции у него был Пятка, значительно более красивый и мускулистый, чем в жизни, по бокам от него Завадский и Башмак, ну а Соломатина со Светкой ахт перенёс на задний план.
— А что народ? — спросил Башмак.
— Народ за меня горой. Тапок всем обещал эликсир и не дал. А я дал.
— Кстати, где он? — спросил Завадский.
— Я его от греха в изолятор спрятал, — сказал Пятка. — А то убьют его. Вот этот самый народ и убьёт. А за что его, спрашивается, убивать, если он ничего уже не помнит? Совсем в дурачка превратился.
— Он совершил ошибку, — сказал Завадский. — Начал принимать сыворотку и подстегнул собственный ароморфоз, который у него и так проходил совершенно благополучно. Скоро без эликсира станет кретином.
И профессор вгрызся в ароматное мясо. Теперь у него всегда был прекрасный аппетит. Ахт у мольберта бился в творческом пароксизме.
— А что заведующие? — снова спросил Башмак.
— На службу, как обычно, собираются. — Пятка махнул рукой в сторону Лабораториума. — Но теперь это дело добровольное, сильно люди в вере пошатнулись. Александр Борисович, конечно, очень недоволен такими вольностями. Он проповеди читает, а прихожан пять человек. Говорит — прогневите Колесо, плохо будет. Ахты картины пишут, лебы мелиорацией озаботились, ары шахматы забросили, теорию вертикального прогресса разрабатывают. Стражникам хреново — как были одноногие, так и остались. Но зато у них проявляются сильнейшие способности к эмпатии. Вот такой вот ароморфоз, профессор.
— А сколько человек уже подвергнуты вакцинации? — спросил Завадский.
— А я учёт не веду, — равнодушно сказал Пятка. — Человек по сорок от каждого сословия. Мастер Гоша эликсир как самогонку варит и раздаёт в порядке живой очереди.
— Неужто никто без очереди не лезет? — усмехнулся Башмак.
— Пытались, — сказал Пятка, вынул из кобуры револьвер и крутанул барабан.
— А ты сам что же? Так и не причастился?
— А мне ни к чему. Ноги ходят, считать умею, буквы помню. На хрена мне ваша вечная жизнь? Чтоб потом, вон как профессор, за эликсиром гоняться?
Из Лабораториума вышла Аня в окружении учеников Тапковой академии. Они ходили за ней, требуя рассказов о жизни на большой земле. Аня бессовестно врала, но зрители были очень довольны. Особенно нравились ребятишкам описания моря и гор, которые и сама Аня видела только в экране коммуникатора. Башмак любовался Аней, какая она красивая, как ловко переступает ножками, обутыми в новые кроссовки, и вспоминал, чего ему стоило прорваться через оцепление СС.
Сначала были долгие нудные переговоры со Старшим Братом. Башмак изворачивался, чтобы убедить фанатика снять оборону и вернуться в резервацию. Но Старший Брат во что бы то ни стало хотел расквитаться с предателем, выманившим его из анклава. Тогда в дискуссию вмешался профессор и воззвал к чувству ответственности лидера повстанцев. Завадский напирал на то, что без покровительства Старшего Брата слабый мирок колёсников не сможет противостоять квадратической ереси. Как ни странно, этот аргумент оказался решающим, и Старший Брат не только согласился вернуться, но и высказался в том плане, что временно согласен терпеть малую ересь единения двух колёс, вплоть до ликвидации Церкви Единственноподлинной Веры. От планов завоевания большого мира он отнюдь не отказывался.
А потом было то, о чём Башмак будет стараться забыть всю оставшуюся жизнь, но так никогда и не позабудет. Чтобы ввести его в боевой режим, они выкатили Аню впереди себя. Нет, Башмак знал наверняка, что как только санитары Супогреева направят на Аню свои автоматы, у него уже знакомо отключится мозг, перед глазами полыхнёт багровая пелена и все движения вокруг будут словно в замедленной съёмке. Он был уверен, что Ане ничего не угрожало. И всё же, пусть и на полсекунды, он выставил её вперёд себя под стволы автоматов. И она ничего не сказала ни тогда, ни после, когда они ехали на Главную Станцию в бронетранспортёре фанатиков, ни даже когда приняла порцию эликсира и сразу выздоровела. Лишь странно смотрела на него своими тёмными глазами, и Башмак не мог понять, что в этом взгляде.
На площади захрипел громкоговоритель:
— Приветствую вас, верноколёсные. Во имя Колеса и Обода Его с последними новостями Валерий Немиров из радиорубки Лабораториума.
— А Андрюшка Кулешов куда делся? — удивился Башмак. — Убили?
— Надо было шлёпнуть, — поморщился Пятка. — Пожалели. Он теперь мэр у нас. И доверенное лицо Старшего Брата.
— Староста, — сказал Завадский.
— А Немиров этот откуда? — спросил Башмак. — Не слышал про него.
— Ты что? Он же редактор «Шахматного вестника». Толковый парень.
Светка забрала у них шампуры, отнесла к мангалу. Каблук с Галошей готовили новую порцию свинины. Соломатин ковырял в зубах. Немиров хрипел из репродуктора:
— Усилиями администрации Главной Станции производство эликсира неуклонно растёт. Не предвидится не только никаких перебоев со снабжением, но и планируется провиантирование таких отдалённых населённых пунктов, как Автопарк, Казарма и даже Комендатура. Нормы выдачи снижаться не будут, график раб