На окаменевшем море было холодно и тихо. Поэтому-то ему так здесь и нравилось. Он грезил наяву и поначалу даже не обратил внимания на этот звук, пока тот не приблизился и не стал настойчивее: отвратительное пукание резиновых сапог. На вершине шлаковой горы появился красный и запыхавшийся Шагги. Его обычные кремовые цвета посерели от налета пыли, но вокруг глаз и рта оставались розовые круги. Лик спрятал письмо в блокнот, осторожно засунул все в свою куртку.
– Я просил тебя подождать! – простонал Шагги. Его нижняя губа казалась розовым пузырем в серой грязи.
– Если не можешь поспевать, то и не просись.
Он был уверен: они уже не в первый раз ведут этот разговор, ему казалось, что они ведут его нескончаемо. Лик встал и ринулся прочь. Он был похож на комара-долгоножку, который пытается скользить по поверхности чернильно-черной воды, его голубая нейлоновая куртка сверкала, как надкрылья жука. Он пытался оторваться от младшего брата, спускаясь по крутым склонам длинными прыжками. Он надеялся, что мальчишка остановится и повернет к дому. Но Шагги не отставал.
Лик слышал астматическое дыхание брата у себя за спиной, и это надрывало ему сердце. Лику нужно было сразу сказать ему, что он не берет его с собой, но его братец был отъявленным стукачом. Шагги виртуозно освоил искусство доноса, но использовал его топорно. Он распространял худшую информацию за самое малое вознаграждение и обычно заходил слишком далеко. Агнес, если ее спровоцировать, могла гоняться за Ликом по дому с тяжелой сандалией «Доктор Шолль»[69]. Плоская резиновая подошва оставляла фиолетовые рубцы посреди красных пощечин, отчего Шагги ухмылялся с совершенно невинным видом.
Лик удивлялся, с чего это мать волнуют его походы на заброшенную шахту. Он был уверен, что дело не в опасности шлака и не в бездонных ямах, наполненных водой. Агнес беспокоила пыль. Ее волновало, что подумают соседи, когда увидят, как он возвращается домой в саже и грязи. Беспокоило, что она больше не сможет делать вид, что она не такая, как они, что она более благородного происхождения и только временно оказалась в их забытом богом уголке нищеты. Гордыня была причиной ее злости, а не страх за сына.
Ударом подошвы Лик поднял шлаковую пыль за собой и услышал тоненький кашель и скулеж. Потом Шагги заворчал, словно сердитый барсук, и Лик рассмеялся и решил заставить брата проделать то же самое на обратном пути домой.
Лик галопом проскакал по последнему шлаковому холму и стал дожидаться брата внизу. Шлак сползал с террикона, как оползень. Шагги делал большие прыжки, размахивая руками как ветряная мельница. На его втором или третьем прыжке шлак неожиданно затвердел. Ноги его двигались слишком быстро, и он с визгом упал вперед и остальную часть пути проделал на животе. Когда он резко остановился, шлак стал бесшумно скапливаться вокруг него, заглатывая, как прожорливая могила. Лик протянул руку и вытянул мальчика из угля за лямку его рюкзачка. Почерневшее личико моргало, глядя на него в смятении и страхе.
Лик не смог сдержать смеха.
– Что я тебе говорил? Спускаться нужно осторожно, иначе вся эта херня придет в движение.
– Я знаю, но она начала сползать, и я испугался, что она меня засыплет. – Шагги стряхнул пыль со своих черных волос. – Мама бы тебя разорвала, если бы я умер.
Лик поставил брата на ноги.
– Тебе обязательно быть таким вредным? Почему ты не можешь побыть нормальным человеком хотя бы раз?
Мальчик отвернулся от брата.
– Я нормальный.
Лику показалось, что он видит, как краснеет загривок у брата. Его плечи сотряслись, предвещая плач. Лик развернул Шагги, заглянул ему в лицо.
– Не отворачивайся от меня, когда я с тобой говорю. – Он внимательно разглядывал Шагги. Дело было не в слезах. Лик хорошо знал эту краску стыда и досады. – Мальчишки в школе тебя по-прежнему поколачивают?
– Нет. – Он вывернулся из рук Лика. – Иногда.
– Постарайся не обращать на это внимания. Они, если видят что-то чуточку непохожее на них, тут же наваливаются кучей-малой.
Шагги посмотрел на брата.
– Я пожаловался на них отцу Барри. Попросил его сделать так, чтобы они перестали. – Шагги расправил складку на брючках. – Но он только заставил меня остаться после звонка. Заставил меня прочесть о гонимых святых.
Лик постарался сдержать ухмылку.
– Вот же бесполезный старый хрен. Все церковники такие: «Прекрати жаловаться, могло быть и хуже». – Он скинул с ноги свой лофер с кисточкой, наклонился и вытряс из него шлаковую пыль. – Знаешь, когда я учился, поговаривали, что есть один священник, который забавляется с одним тихим парнишкой. Ты можешь такое представить? – Он поднял глаза, посмотрел в лицо Шагги. – Он тебя никогда не трогал, Шагги? Я говорю про отца Барри.
Лицо Шагги затмила туча, такая темная, что Лик перестал стряхивать с себя пыль.
– Нет, – тихо ответил Шагги. А потом слова посыпались из его рта с такой скоростью, что он не успевал их правильно выстраивать. – Но они сказали, что я делал ему всякое. Что всякие грязные дела. Но я никогда. Правда. Я даже не знаю, о чем они говорили.
– Я тебе верю, братишка. Они тебя так подначивают. – Лик крепко обнял брата, прижав его лицо к своим ребрам. – Скажи-ка мне, сколько тебе теперь лет.
Шагги ответил не сразу – он был счастлив, что его задушили в объятиях. Потом он заговорил, тщательно взвешивая слова, будто вызубренный урок у пыльной доски.
– Шестнадцатого июля. Четыре часа двадцать минут пополудни. Ты никак не хотел рожаться, Лик, твои роды были очень трудными.
– Твою ж мать!
Шагги еще глубже зарылся лицом в бок Лика.
– Я просто думаю, мы должны знать такие вещи друг о друге. – Потом он угрюмо добавил: – Восемь. Мне почти восемь с половиной.
– Господи боже! Почему ты не мог просто так и сказать? Как бы то ни было, ты уже достаточно взрослый. Пора тебе слиться с толпой. Ты должен попытаться стать таким, как остальные мелкие придурки.
Шагги повернул голову и судорожно вздохнул.
– Я пытаюсь, Лик. Я все время пытаюсь. Эти мальчишки выпускают из брюк подолы рубашек так, будто у них совсем стыда нет, они только и делают, что пинают этот дурацкий мячик. Я видел, как они засовывают пальцы себе сзади под брюки, а потом нюхают. Это так… Это так… – Он подыскивал подходящее слово. – Вульгарно.
Лик пропустил это мимо ушей.
– Если хочешь выжить, ты должен стараться еще упорнее, Шагги.
– Как?
– Для начала никогда больше не произноси слова «вульгарно». Мальчишки не должны говорить на языке старух. – Лик отхаркался, сплюнул мокроту. – И ты должен следить, как ты ходишь. Постарайся ходить не как девчонка. Поэтому-то они и смеются над тобой. – Лик продемонстрировал, как ходит Шагги. Ступни развернул наружу, вилял бедрами, а руками размахивал так, будто в них нет костей. – Не скрещивай ноги при ходьбе. Постарайся оставлять место для своего петушка. – Лик ухватился за выпуклость на своих брюках и сделал несколько шагов туда-сюда отчасти самодовольной, отчасти ленивой походкой. – Не сгибай так сильно ноги в коленях. Шаги делай более длинные, более прямые.
Лик описал несколько легких, естественных кругов перед братом. Шагги шел следом за ним, подражая его движениям. Он изо всех сил старался поменьше размахивать руками. Как же это было трудно – выглядеть естественно.
Они расхаживали вальяжной походкой, как два ковбоя по плоской вспаханной земле. Над шахтой, над миром возвышалось главное шахтное сооружение. Высоченное, как Кафедральный собор Глазго, заброшенное здание стояло, словно одинокий гигант на луне. Большие разбитые арочные окна располагались слишком высоко, чтобы в них можно было заглянуть, но достаточно высоко, чтобы уловить весь дневной свет для огромного мрачного нутра. Уцелевшие окна почернели от угольной пыли. В дальнем конце сооружения уходила к небу огромная труба, и в дождливые дни ее верхушка была едва видна – тучи затягивали ее. На земле были разбросаны трубы и штанги, на концах которых виднелись поспешные следы ножовки – мародеры уносили что могли, прежде чем шахту официально демонтируют на лом.
– Я хочу, чтобы ты подождал меня здесь. – Лик нарисовал крест на земле. Он протянул руку над головой брата, ухватился за ручку рюкзака, развернув парнишку так, чтобы тот стоял спиной к нему. Потом он расстегнул молнии, колени у Шагги подогнулись, когда Лик принялся копаться в рюкзаке. – Ты здесь стоишь на страже, понял? Если ты увидишь, что кто-то сюда идет, сразу беги предупредить меня. – Лик вытащил из рюкзака болторезы и ломик.
Мальчик кивнул, почувствовав, насколько легче стал рюкзак.
– А зачем нам вообще это нужно?
– Я тебе уже тысячу раз говорил. Мне нужны деньги. У меня есть планы. Не могу я вечно оставаться учеником.
– А я вхожу в твои планы? – спросил Шагги.
– Не мели языком. – Он показал на здание шахты. – С каждым разом это становится все труднее, потому что брать уже почти нечего, так что я, может, задержусь. Ты меня слышишь?
Лик, громко хрустнув молнией, закрыл пустой рюкзак и развернул брата назад.
– Смотри в оба.
Сказав это, Лик исчез в темноте шахтного сооружения. Шагги смотрел, как брат пересекает сумеречные полосы дневного света, а потом исчезает в темных углах угольного собора.
Некоторое время Шагги чертил что-то в угольной пыли, лежавшей на земле высоким и мягким слоем. Он нарисовал лошадку, потом нарисовал Агнес. Ему нравилось рисовать кудрявые волосы. Он рисовал их на чем угодно. У кудряшек был такой веселый вид.
Лик дошел до самого конца здания, собираясь содрать медь с дальней стены, где кабели подключались к электрогенератору. Работы на шахте прекратили три года назад, доступы к ней перекрыли. Владельцы стали постепенно разбирать ее и продавать металлы на лом, а шахтеры и их старшие сыновья пытались их опередить. Медь в проводах стоила трудов, и они разбирали монтажные коробки, вырывали кабели и обгладывали их, как мыши. Лик увидел, что резиновую изоляцию уже отодрали от стен, а та, что лежала на полу, была пуста, как кости, из которых высосан мозг. Он вышел на улицу, прошел вдоль кабеля туда, где провода начинали уходить под землю к основному стволу. В сотне футов от задней стены производственного здания провода обрывались. Последний из мародеров выдернул все, что смог, а остальное оставил торчать, как разорванную артерию. Лик согнулся и острым концом ломика принялся разбивать затвердевшую землю.