Случались дни (их было немного), когда Агнес думала: жаль, что они не могут жить по-соседски. Между ними двумя было столько общего, хотя Агнес скорее откусила бы себе язык, чем признала это. Агнес узнала от Джинти, что как-то, когда Большой Джеймси потратил остаток своего пособия на ушатанные тачки и пневматические ружья для мальчишек, Колин пришлось отправиться в супермаркет «Файн-Феар»[72] и украсть для них рождественский ужин. Они обе знали крайнюю степень нужды. А потому могли сойтись. Они, каждая по отдельности, разглядывали жадным взглядом страницы «Фриманса» и лежали по ночам без сна, размышляя о том, как свести концы с концами. Если одному купить это, а другой то, тогда от чего самим придется отказаться? Такая вот материнская арифметика.
Две эти женщины проводили целые дни, прячась каждая за своим канапе от агента из «Провидент»[73]. Это было разновидностью необычного синхронного плавания – женщины Питхеда ложились на ковры и ползали по полу. Этот тип из «Провидент» был худосочным мужиком в большом не по размеру костюме. Он без стеснения заглядывал в окна. Он годами наблюдал, как завитки сигаретного дыма необъяснимо поднимаются из-за канапе в пустых домах.
Коллин опосредованно, через Брайди, даже научила Агнес обдуривать электросчетчик, открывать монетоприемник шпилькой для волос, не повреждая замка. Один раз в месяц в воскресенье, она доставала свои монетки, и ее мальчики съедали по вафельному брикету тающего пломбира перед раскаленным электрообогревателем. Серебряные монетки лежали на ее ладони, как горка бриллиантов, и Агнес засовывала несколько монет назад и получала двойную месячную субсидию на электричество. Записи в журнале инспектора никогда не сводились. Агнес могла себе представить этого инспектора в пабе вместе с мужиком из «Провидента», как они сидят и заламывают руки, обсуждая изобретательность питхедских матерей.
Агнес спрашивала себя, почему Коллин так сильно ее ненавидит, глядя, как та прижимает к груди Грязную Мышку. Агнес завидовала Коллин. Ее большой семье. Они были дружны и всегда под боком. Ее дети были юными, сильными, но все еще нуждались в ней. Но самое главное, у Коллин был муж, и этот единственный муж оставался при ней. А еще у нее был ее Бог, и, по ее собственным словам, Он наделил ее превосходством, дал ей право быть примером нравственности для окружающих, и она стала таковой, она, как посредник, несла в мир заветы Большого Босса. Одно дело, считала Коллин, мошенничество и воровство в магазинах, это неизбежный грех. И совсем другое дело – черные колготки и высокие каблуки, они принадлежали к разряду грехов смертных.
Допив свой лагер, Агнес увидела, как дикие Макавенни на велосипедах мчатся к Пит-роуд. Она увидела Коллин, которая вышла из калитки со своей хозяйственной сумкой и пошла из поселка в облаках оставленной ими пыли. И вот тут у нее родилась одна мысль.
Муж Коллин, Большой Джеймси, лежал под ржавым кузовом «кортины»[74]. То ли он был уже в грязи, то ли все еще в грязи, этого Агнес не могла понять. Она, стуча каблучками, пересекла узкую дорогу. Он лежал на спине, пятно темного масла разлилось вокруг него, словно лужа патоки. Агнес постучала своим большим перстнем по металлическому кузову.
– Что там еще?
Его дыхание было таким неприветливым, что она почувствовала его жар своими щиколотками. Металлические инструменты упали на бетон, и человек боком, по-крабьи, выбрался из-под своей консервной банки. У него на это ушла чуть ли не вечность.
На ее лице сменилась череда вымученных, натянуто-беззаботных улыбок. Когда он поднялся на ноги, оказалось, что он на добрых две головы выше нее. У него была кожа черного ирландца[75], настолько забронзовевшая, что грязь и масло на ней становились почти незаметными. Его шея сбоку была обожжена и сморщена – последствия взрыва на шахте, а линия волос сзади обрела странную асимметрию. Но он все еще был привлекателен. Это вызвало у нее волну ненависти.
– Ваша Коллин дома? – спросила она.
Джеймси настороженно оглядел ее. Его глаза остановились на ее джемпере с глубоким вырезом.
– Пустое это дело – обманывать обманщика, – без обиняков сказал он. – Вы чего хотите?
Агнес опустила глаза. Руки у него были грубые и мозолистые.
– Я хотела попросить вас об одной услуге.
– Ааа, вот как. – Теперь он улыбался, как улыбались мужчины, которых она знала. Его острые зубы были направлены внутрь, как у акулы.
– Я голову сломала, – сказала она. – У меня проблемы с моим мальчиком. С младшим.
Его лицо снова окаменело. Он разглядывал ее тело.
– Это да, что-то с ним не так. Вы за ним присматривайте. Слишком уж много о себе воображает. Я видел, он на днях скакал через веревочку. Это нужно пресекать в зародыше.
– Я поэтому и пришла. – Агнес сложила руки перед собой, но он не сводил глаз с ее груди.
– Вы хотите, чтобы мои ребятки его поколотили чуток?
– Нет!
– Такая мальчуковая поколотушка. Закалит его маленько.
– Нет. Это не его вина. Трудно расти без мужчины в доме.
– А что Лик? – Чумазый мужик задумался над собственным вопросом на секунду, но его скривившиеся губы говорили, что он невысокого мнения и о ее старшем. – Так какого хера вам от меня тогда нужно?
– Я просто вижу, какие чудеса вы творите с вашими мальчиками, – вырвалось у нее.
В этом человеке не было жалости. Его суровость, даже по отношению к собственным чадам, была в поселке притчей во языцех.
– Ну и что вы от меня-то хотите?
– Я подумала, может, я дам вам пару фунтов, а вы его возьмете в следующий раз на рыбалку. Или поучите пинать мяч?
По тому, как напряженно задвигались мышцы его лица, она решила, что он размышляет над ее предложением.
– Агнес, мне не нужны ваши деньги.
Агнес почувствовала себя идиоткой. Ей захотелось вернуться к своему пиву, чтобы залить злость и смущение.
– Да. Конечно. Извините, что побеспокоила вас. Я просто подумала. Забудьте об этом.
Она распрямила спину, готовясь перенести свой стыд на другую сторону дороги.
– Постойте. Я же не говорю, что вы ничего не можете сделать для меня.
Большой Джеймси улыбнулся, обнажил свои похожие на ножи зубы. Он сунул руку в масле под грязную жилетку. Провел ладонью по мясистому животу.
После этого с ней долго оставался запах смазки и моторного масла. Его член оказался значительно темнее его тела, словно он его испачкал или, понадеялась она, словно тот затвердел и обесцветился от чрезмерного использования. Он был темный, как куриные окорочка, и ей показалось странным, что он не стал медовым, как остальное тело.
Джеймси был еще тверд, когда застегивал ширинку и ставил Агнес на ноги. Все закончилось очень быстро, и он выпроводил ее из дома Коллин, весь из себя заискивающий и опозоренный. Он действовал как жалкий неудачник, как клиент, который сожалеет, что сделал покупку, но не может вернуть ее продавцу. Он ворчливо сказал, что возьмет ее ребенка в это воскресенье, они будут удить рыбу на канале, в котором полно мусора и щук.
Поначалу Шагги отшатнулся и посмотрел на нее так, будто никогда не слышал идеи хуже. Она тем вечером плакала в ванной, стараясь смыть масло с кожи и чувствуя себя идиоткой. Шагги слышал ее – она в слезах сидела в холодной воде. Она теперь по большей части была трезва, и для него это в лучшую сторону отличалось от ее пьяного «бедная я, несчастная». Он решил проявить интерес к рыбной ловле – что угодно, лишь бы она снова была счастлива.
Он стал планировать, как проведет этот день, составил список, что нужно сделать и что нужно проверить. Он спланировал перекус и одежду, решил, какие вещи положит в свой рюкзак, а какую мелочовку рассует по карманам: сэндвичи с помидорами, игрушечный робот для игры с мальчишками, маленькие пластмассовые очки и рождественский свисток с хлопушкой. Выложив все, что нужно взять, и аккуратно разложив по своим местам, он сел на край кровати, как маленькая терпеливая собачка.
После воскресного завтрака дом напротив начал оживать. Длинноногие мальчишки Макавенни выскочили из двери и принялись грузить пакеты и удочки в кузов отцовского ржавого грузовичка. Френсис принес опарышей в старом ведре из-под штукатурки и закинул его в кузов. Агнес услышала шум и свернула из коридора в спальню Шагги. Она изобразила радостное выражение на лице, посмотрев на потеющего, завернутого в целлофан сына.
– Видишь, я же тебе говорила! – произнесла она, испытывая большее облегчение, чем он.
Шагги не сводил глаз с грузовичка на другой стороне улицы. Он прикоснулся по очереди ко всем карманам водонепроницаемой куртки, как священник во время мессы.
– Я поймаю тебе самую большую в мире рыбу.
– Знаю, что поймаешь, – сказала Агнес, причмокнув.
– М… мне уже идти туда? – спросил он.
Агнес задумалась на секунду. Потом в ней заговорила гордыня.
– Нет, подожди здесь. Мистер Макавенни придет за тобой.
Большой Джеймси вышел на дорогу.
– Мне уже идти? – снова спросил Шагги.
Лик пытался выспаться этим утром. После недели физического труда он с нетерпением ждал продолжительного отдыха. Он слышал их препирательство и испустил приглушенный крик из-под простыней.
– Да иди ты уже, БОГА РАДИ!
– Нет! – Агнес шлепнула нескладную груду под простынями. – Я сказала, мистер Макавенни придет к нам.
Она смотрела, как темнокожий сосед широкими шагами идет по тропинке; толстой ногой он затолкал разбросанные по земле детали машины под стоявшую на кирпичах «кортину». Она чуть не до крови растерла большой палец, пока он переставлял пакеты в кузове, закреплял их шнуром, потом он прошел за машиной и появился на дороге.
Шагги в ожидании нервно ломал руки. Она поправила воротник его куртки.
– Слушай, будь хорошим мальчиком, веди себя с мистером Макавенни, как полагается. Делай, что он тебе скажет. Постарайся не быть для него обузой, договорились?