– Спокойным. – Она снова провела рукой по его влажным волосам. – Не таким дерганым, как сейчас.
Его лицо завязалось в задумчивый узел.
– Я не знаю. Я просто хочу быть с тобой. Я хочу увезти тебя куда-нибудь, где мы можем стать совсем новенькими. – Шагги ушел под воду, выплеснув через борт еще одну волну. – Он появился на поверхности, замер, держа рот чуть выше уровня воды. – Ты любишь этого гигантского пряничного человечка? – внезапно спросил он, погружаясь глубже. – Он будет моим новым отцом?
Она не ответила.
– Он из клана Макавенни, а они – свора мерзких ублюдков, – процедила Агнес сквозь зубы.
– Ну не все они плохие.
– Да все, черт бы их драл.
Он расслабился и пустил пузыри, пукнув еще раз. Смешного в этом ничего не было, но они оба попытались рассмеяться.
Она улыбалась-улыбалась, но вдруг тучи затмили ее лицо.
– Это слишком долго продолжалось – ты да я.
Шагги увидел, как ожесточилась линия ее рта. Она глубоко вздохнула, встала, взяла свои сигареты и зажигалку. Она не стала заглядывать в холодильник – посмотрела вдаль, куда уходило коричневатое торфяное поле.
– Это слишком долго продолжалось – ты да я. – Она снова вздохнула. – Неправильно это.
Агнес разорвала конверт, собираясь расплатиться по каталогу. В конверте лежало ее жалованье с заправочной станции. Она протянула ему большую голубую банкноту и разрешила потратить хрустящую пятерку на мороженое. Во всем поселке вскрывались газовые счетчики, подсчитывались бронзовые пенсы, и весь Питхед высыпал на улицы, стараясь успеть занять первое место в очереди за сладким. Грязные и счастливые детишки неслись галопом, домохозяйки спешили забавной спортивной ходьбой вперевалочку.
Фургон мороженщика успел всего раз проиграть «Цветок Шотландии»[108], а уже собралась немалая толпа, грозящая перевернуть машину. Эта большая белая жестянка выглядела так, словно ее смастерили в домашних условиях, сверяясь с детским рисунком фургончика. Машина видела лучшие дни: на бортах красовались дыры, заделанные жестяными заплатами и дощечками, просто привинченными на место пробоин. Фургон высоко стоял на колесах, и дети поднимались на цыпочки, чтобы дотянуться до окна с раздвижным стеклом. Если бы сладости не были выставлены прямо за стеклом, дети бы никогда не увидели, что им предлагается. Джино, хозяину фургона, это нравилось – лучшего места, чтобы заглядывать в девичьи топики, было не придумать.
Шагги встал в конце нервной очереди. Перед ним стояла их соседка сверху Шона Доннелли, младший ребенок Брайди и ее единственная дочка. Она повернулась, подмигнула ему, оттянула свой топик, чтобы показать розовый бантик в серединке ее девчоночьего бюстгальтера. Если у тебя четыре брата, то ты неплохо разбираешься в мужских повадках, а когда ты – единственная девочка, то тебя сам господь посылает к мороженщику Джино. Шона скорчила забавную рожицу квакающей жабы и закатила глаза.
Джинти Маклинчи принадлежала к той возрастной группе, которая покупала мятный шоколад и табачок на самокрутки. У ребят в очереди за ней не было денег, зато они принесли изрядное количество бутылок из-под шипучки стоимостью десять пенсов каждая. Звеня бутылками, они передали их в окно, а потом принялись неторопливо тратить выручку. Жвачка, леденцы на палочке со щербетной пудрой, дешевые шоколадные мышки, розовые зефирные грибочки – все это приобреталось поштучно. Шагги стоял в конце очереди, уперев руки в бока, и молча исправлял подсчеты Джино каждый раз, когда тот намеренно недодавал кому-то сдачу.
Они провели вечер, сидя на диване – смотрели мыльные оперы и заедали их шоколадными батончиками. Съев один, они тут же принимались за следующий – небрежно, радостно постанывая, разрывали блестящие обертки. Ощущение было прекрасное, они словно враз стали миллионерами. Шагги лежал на спине, запихивая шоколад в рот и глядя в лицо матери, которая смотрела телевизор в больших шестиугольных очках. Агнес поедала батончики, начиная с мятной помадной начинки, а на ее лице появлялись осуждающие выражения, отвечающие драматическим событиям на экране. Сью Эллен Юинг[109] была для Агнес ее собственным отражением, но только в кривом зеркале. Она чувствовала сродство с алкоголичкой на экране, и каждый раз, когда Сью напивалась, Агнес цокала языком и говорила Лику: «Ой-ой, ну просто я, правда?» Потом она хихикала сквозь свои зубные протезы, облепленные шоколадом. Фальшивое очарование трагедии Сью Эллен делало героиню чуть ли не примером для подражания. Агнес, обращаясь к экрану, говорила: «Это болезнь, чтоб вы знали» и «Бедняжка ничего не может с собой поделать». Шагги видел, как от притворных эмоций дрожит нижняя губа у актрисы. Все это кино было горой лжи. Куда девалась голова в духовке и дом, полный газа? Где были слезы, и полуодетые дядьки, и сестра, которая больше не вернется домой?
Занавески на окнах были раскрыты, оранжевые фонари зажглись по всему поселку. «Даллас» закончился, и малышня возвращалась с улицы домой. Они съели все шоколадные батончики и сидели теперь молча, чувствуя себя тошнотно и погано и только вполглаза поглядывая на рекламу с говорящими шимпанзе.
– Станцуй для меня, Хью, – сказала вдруг ни с того ни с сего Агнес.
– Так? – Шагги перекатился по ковру.
Лик застонал, ему не нравилось, когда она делала домашнего питомца из его брата. Мягкий мальчишка в жестоком мире – не дело это. Он ушел, оставив их заниматься глупостями. Они слышали, как он хлопнул дверью спальни, и знали, что он будет сидеть, ссутулившись в тяжелых наушниках, и чертить в своем черном альбоме.
– Ну, давай, потанцуй для меня. Я хочу, чтобы ты показал мне, как сейчас танцуют ребята.
Агнес вставила кассету во взятый напрокат магнитофон. Она натягивала себе на бедра расшитый стразами джемпер, и он видел – ее мысли витают где-то далеко.
– Значит, встаешь вроде так. – Он встал, расставив ноги на ширину плеч. – А потом… – принялся вилять задницей.
Агнес попробовала подражать ему.
– Так?
Такие движения были более естественными для нее, женщины.
– А потом нужно трясти плечами и чуть-чуть двигать руками. – Он начал дергано трясти плечами, как видел по телику, когда показывали одного черного певца с наплечниками и ирокезом в форме ананаса. – Потом немного вот так, – сказал он, двигаясь все быстрее, заводя ладони в сторону, противоположную движению бедер, – немного от лыжника, немного от эпилептика.
– Вот так? – спросила она, изображая подобие приступа.
– Ну да. Может быть. – Он не был стопроцентно убежден. – А дальше вот так.
Он задергался, как робот, принялся прыгать назад и вперед, словно затаптывал огонь.
Агнес попробовала повторить, все статуэтки в шкафчике задребезжали.
– Ты уверен, что молодежь теперь так танцует? – спросила она, раскрасневшись от заученных движений.
– О да, – сказал Шагги, опуская свои трясущиеся плечи к полу. Он сжал руками голову с двух сторон, словно его мучила мигрень. Он обучал ее азам «Контроля» Джанет Джексон[110].
– Мне нужно отдохнуть минуточку. – Она рухнула на канапе и взяла сигарету. – А ты давай танцуй – я буду смотреть. Я хочу быть хорошей танцоркой, когда поеду в город с Юджином.
Шагги почувствовал себя обманутым. Если бы он знал об этом заранее, он бы обучал ее танцу зомби под «Триллер»[111]. Вот тут бы она поняла, что к чему. Началась другая песня, и Шагги продолжил танцевать. Теперь он неуверенно танцевал шимми[112], его ладони резко раскрывались, точно фейерверки, а его голова дергалась, словно у него отросли длинные сексуальные волосы. Он наклонялся и подпрыгивал, слишком усердно для мальчика работая бедрами. Он перебарщивал эмоционально под эту песню, словно это была опера, а не захудалый третьесортный хит для тринадцатилетних девчонок.
– Блестяще! Какие ровные движения! – сказала она. – Я все это станцую на следующей неделе. Юджин просто помрет. Вот подожди – сам увидишь.
Он наслаждался ее вниманием. Что-то расцветало внутри него, он начал дергаться всем телом, как тот черный парнишка на экране. Он забыл про свою застенчивость, и крутился, и трясся, и дергался, повторяя все, что видел по телику. Он издал резкий крик, исполняя прыжок из «Кошек»[113]. Крик был высокий и женственный, он точно так же вопил, когда Лик выпрыгивал на него из темноты. Шагги замер, растопырив пальцы. Поначалу он их не заметил, и он так никогда и не узнает, сколько времени они там провели. На другой стороне улицы у окна своей гостиной стояли Макавенни. Они стояли, прижав носы к большому окну, надрываясь от смеха. Стекло подрагивало, когда они в восторге колотили по нему руками. Грязная Мышка выписывала маленькие сексуальные девичьи пируэты, и Шагги понял, что она пародирует его.
Он посмотрел на мать – когда она заметила это? Она только посмотрела на него и затянулась сигаретой. Не глядя на окно, она проговорила сквозь зубы.
– На твоем месте я бы продолжила танцевать.
– Я не могу. – Слезы подступали к его глазам.
– Ты должен знать: они побеждают, только когда ты сдаешься.
– Я не могу. – Его пальцы и руки вытянулись и застыли, словно ветви засохшего дерева.
– Не доставляй им этого удовольствия.
– Мама, помоги. Я не могу.
– Нет. Ты. Можешь. – Она все еще улыбалась сквозь зубы. – Держи высоко голову и жги. На всю. Катушку.
От нее не было никакой пользы, когда ему требовалась помощь в домашних заданиях по арифметике, а случались дни, когда ты мог помереть с голоду, но не получить от нее горячей еды, но Шагги смотрел на нее теперь и понимал: вот в чем она превосходит других. Каждый день она, причесавшись и накрасившись, вылезала из своей могилы и высоко держала голову. Опозорив себя пьянством, на следующий день она надевала свое лучшее пальто и предъявляла себя миру. Когда ее живот был пуст, а дети голодны, она причесывалась и делала все, чтобы мир думал иначе.