Шагги, сидя за телефонным столиком, снова думал о разбитой фигурке. Он слушал тихие голоса, какими взрослые всегда разговаривали по утрам, чувствовал усталость после ночной смены, одолевавшую Юджина, который на сей раз принес альбом с образцами обоев и теперь спрашивал у Агнес, какие она предпочитает – веселые полевые цветочки или широкие полоски с крохотными гербовыми лилиями. Шагги со своего места мог определить, что у его матери болит голова, и она с трудом готовит для Юджина на завтрак жареную печенку.
– Это не проблема, – радостно сказал Юджин. – Я могу за один день сделать кухню. Меня отец научил, как бороться с этой плесенью. Я могу утром зачистить стены, а обои поклеить вечером. И глазом моргнуть не успеешь – кухня будет как новенькая.
– Ну да, хорошо, пусть так, – едва слышно откликнулась Агнес.
– Ты здорова?
– Да, – ответила Агнес. – Голова немного болит.
Шагги услышал, как Юджин закрыл альбом с образцами, и представил себе, как тот кладет на альбом руки ладонями вверх.
– Знаешь, может быть, тебе лучше не выпивать сегодня. Что, если ты, когда вдруг почувствуешь, что невмоготу, выйдешь немного пройтись или что-то в этом духе?
Шагги слушал, как мать изо всех сил старается говорить ровным и спокойным голосом, сглаживая горечь сарказма.
– Прогулочка. Да, может, она все и уладит.
Несколько недель спустя, когда обои уже красовались на стенах, Шагги отметил, что Юджин перестал отговаривать Агнес от выпивки. Вместо этого он признал: если Агнес необходимо выпить, то не могла бы она хотя бы перестать звонить в диспетчерскую, разыскивая его. Шагги снова сидел за телефонным столиком и держал на коленях ее потрепанную телефонную книгу. Он взял пожеванную авторучку и изменил «шесть» в телефонном номере Юджина на «восемь». Потом он нашел список телефонов диспетчерской и старательно исправил все единицы на семерки.
Когда он поднял взгляд, Юджин стоял в дверях кухни, держа в руке крестовую отвертку. Шагги наблюдал за ним – мужчина расхаживал по всему коридору, подтягивая дверные петли так, что шурупы взвизгивали в дереве.
– Я тут подумал, – сказал он ей, – машина на следующей неделе встанет на ремонт, так что у меня будет несколько свободных дней. Как насчет махнуть куда-нибудь вечерком, на сей раз по-настоящему, так, чтоб и чуток ночи прихватить. Может быть, в тот же ресторан – закажем креветочный коктейль, который тебе так понравился. Я подумал, что теперь не буду заказывать выпивку. Может быть, в этот раз никому не надо пить.
Шагги взял грязную кружку из-под чая и проскользнул мимо Юджина на кухню. Его мать сидела за столом, обхватив голову руками, ее пальцы растирали череп, между ног у нее стояло ведро. Новые обои выглядели прекрасно, и желто-голубое поле цветов оживляло тесное пространство кухни. Юджин очень умело и аккуратно выровнял все маленькие колокольчики. Вся плесень исчезла, но теперь, когда Шагги выглядывал в окно, он видел коричневое болото, выделявшееся громадным прямоугольником рядом с приятным глазу весенним полем.
А сейчас Шагги, присев у дома Макавенни, выливал остатки новогоднего лагера в высохшую траву. От стыда он спрятал пустую банку под рубашку. Ошарашенный, он пересек улицу и увидел, что входная дверь распахнута, а в доме повсюду включен свет. Он в недоумении переходил из одной пустой комнаты в другую, все еще надеясь где-нибудь увидеть ее. Он осмотрел все пустые кухонные шкафы, нашел последнюю банку с заварным кремом, открыл ее и глубоко погрузил в нее ложку. От приторного крема лагер в его животе перестал бурлить. Шагги сел за низкий кофейный столик и принялся жадно поедать крем с ложки, в то время как подогретые алкоголем гуляки на экране телевизора стали появляться на Джордж-сквер.
Когда веселье на площади достигло своего апогея, он понял, что домой она не придет. Гуляки принялись обнимать друг друга и громко петь. Он чувствовал себя как младенец, потерявший маму. Это было несправедливо: все, кроме него, могли встать и идти куда хотят.
Шагги обыскал дом в поисках записки или какого-нибудь знака, карты, на которой она бы отметила место, куда направляется, но ничего такого не нашел. Он обыскал ее сумочку, с которой она ходила играть в бинго, нашел там все ее маркеры, потом подошел к телефонному столику в коридоре, задумался – кому бы позвонить. В красной кожаной записной книжке обитали все люди, которых знала Агнес. Она ревностно обновляла книжку, и некоторые имена были вычеркнуты, казалось, в порыве ярости. Рядом с ее аккуратным наклонным почерком словно рукой другой женщины были нацарапаны комментарии: «Нэн Фланнигэн все еще должна моей матери пять фунтов с 1978 года». А против имени Энн Мари Истон она приписала: «лицемерная шлюха». Против Дейви Дойла – «пришел на похороны моего отца в синем костюме». Против Брендана Макгоуэна – «этому была нужна только рабыня и домохозяйка».
В книжке было множество телефонов, против которых стояли только имена без фамилий. Шагги догадался, что большинство из них появились из АА. Некоторые цифры сопровождались одним именем и дополнительной описательной информацией, что позволяло отличить одну Элейн от другой[129]. Шагги показался забавным способ различения людей в АА. Может быть, это был способ защитить анонимность, поскольку фамилии не подвергались огласке, но скорее это объяснялось тем, что люди приходили и уходили, а описания были лучше, чем фамилии. Он листал страницы с известными ему именами: Понедельничный-четверговый Питер, Большой Лысый Питер, Мэри-Долл, Жанетт, подруга Мэри-Долл, Кати из Камберналда, маленькая Рыжая Джини, которая стояла почему-то на букву «Р», а не «Д». Это раздражало Шагги.
Его мать могла быть где угодно, и он запаниковал, подумав, что теперь может не увидеть ее до февраля. Он закричал на толстую записную книжку: «Где ты, блядь? Ответь мне!»
Новый год в Шотландии празднуют два дня напропалую. Агнес в Глазго праздновала Новый год бесконечно. Когда они только приехали в Питхед, мальчик видел вечеринку, которая длилась несколько дней. На шестой день Агнес все еще была пьяна. Когда Шагги одевался в школьную форму, готовясь к весеннему семестру, Лик решил: всё – хватит! Лик мог многое вынести, но шестого января он поднял жуткий крик, прошелся по дому, как ураган, с мешком для мусора и выкинул двух запаршивевших шахтеров на мороз.
Шагги не мог понять Лика, его визжащих, мигающих игровых автоматов, и потому его сердце ожесточалось. Ему надоело играть с братом в «горячую картошку»[130]. Прикусив нижнюю губу, он не спеша поднял телефонную трубку, вдохнул запах терпкого дыма и ее помады, все еще витавший над микрофоном. Чтобы было удобнее, он поднес бежевую трубку к уху, прислушался к гудку. Посмотрел на кнопочную панель и, увидев красную кнопку с надписью «повторный набор», нажал ее.
В телефоне долго раздавались гудки, прежде чем ему ответили. Шагги почти не слышал женщины на другом конце провода из-за громких звуков старомодной музыки.
– Алло. АЛЛО! Кто это? – кричала женщина голосом, хриплым от дыма и запинающимся от алкоголя.
– Ммм. Моя мама у вас? – спросил он и теперь сел прямо.
– Кто это? – Она говорила раздраженным голосом, недовольная тем, что ее оторвали от дел. – Кто твоя мама, малыш?
– Моя мама Агнес Кэмпбелл Бейн, вы можете ей сказать, что это Ша… Хью, – поправил он себя на ходу. – Вы можете ей сказать, что у меня больше не осталось заварного крема?
Женщина повернулась к празднующим.
– Эй, тут кто-нибудь знает Агнес? – спросила она у комнаты. Раздались еще какие-то голоса, потом она сказала:
– Подожди минутку, дружок. Да, с Новым годом тебя.
Он не успел ответить – она положила трубку на столик. Он слышал женский и мужской смех на заднем плане, понимая, что эти люди немолоды, потому что теперь они включили грустные шотландские песни. Шагги слушал и долго ждал возвращения женщины. Он уже уверился, что она забыла про него, когда в трубке послышалось:
– Алллё. – Голос был знакомый, запинающийся.
– Мама?.. Это я.
Голос некоторое время молчал, а когда заговорил, в нем слышалось недоумение.
– Чего ты хочешь? Который теперь час?
– Когда ты вернешься домой?
– Который теперь час?
Шагги заглянул за угол и в свете телевизора увидел циферблат маленьких часов.
– Половина один… Нет, уже почти одиннадцать часов.
Голос заговорил спокойнее. Он услышал щелчок зажигалки, звук затяжки.
– Ты уже должен спать.
– Когда ты вернешься домой?
– Слушай, не заводись. Разве мамочка не заслужила вечеринку? Давно я ничего не праздновала, Хью. – Ее голос смолк. – В прежние времена мне столько вечеринок обещали. Почему ты хочешь испортить мне настроение?
Она повторялась.
– Мама, мне страшно. Где ты?
– Я у Анны О’Ганны. Ложись-ка спать. Увидимся, когда я вернусь.
Эти слова были зловеще туманны.
Она положила трубку, а он сделал это не сразу. Шагги подумал, не позвонить ли ему еще раз, но потом понял, что она больше не подойдет к телефону. Он посидел еще немного, принюхиваясь к трубке, а потом пошел в кровать, по-прежнему полностью одетый. Свет в спальне все еще горел, а телевизор показывал шумное новогоднее празднество. С улицы доносились радостные голоса, он слышал, как дети Макавенни носятся по дороге и кричат во все горло: «С Новым годом». У них была деревянная футбольная трещотка, которую они раскручивали до оглушительного треска.
Он поднялся и снова подошел к телефонному столику. Заглянул в книжку на букву «А», потом на «О», – да, она была здесь, Анна О’Ганна. Он слышал это имя прежде. Анна не ходила в АА, она была подругой детства, а еще и дальней родственницей, хотя, может, и не родственницей вовсе. Они когда-то работали вместе в столовых ШТВ[131] и в юности ходили вдвоем на танцплощадку в Толкроссе