– Просто ты слишком спешил, ничего больше. Дай мне насладиться. У меня такое ощущение, будто я никогда не выхожу из дома. – Она отвернулась от него к огням, но волшебство исчезло. Иллюминация была дешевкой.
Агнес вздохнула.
– Выпьем немного. Чтобы холод прогнать, вдруг это поможет нам вернуть праздничное настроение.
Шаг прищурился, провел кулаком по усам, словно ловя все те жесткие слова, которые хотел сказать ей.
– Агнес. Я тебя прошу. Пожалуйста, можешь ты хоть сегодня не пить?
Но она уже шла – через трамвайные рельсы к подмигивающему ковбою.
– Здрасьте, – сказала барменша с сильным ланкаширским акцентом. – Чудненькое платьице.
Агнес устроилась на вращающемся барном табурете, изящно скрестила щиколотки.
– «Бренди Александр»[14], пожалуйста.
Шаг принялся вертеть соседний табурет, пока тот не стал выше, чем ее. Он, подпрыгнув, уселся на него, повернулся к ней – их глаза были на одном уровне.
– Холодного молока, пожалуйста.
Он вытащил две сигареты из пачки, и Агнес жестом попросила его прикурить одну для нее. Барменша поставила перед ними заказ. Молоко было в детском стаканчике, Шаг, отодвинув стаканчик от себя, попросил его заменить.
Он сунул зажженную сигарету в рот Агнес, погладил ей затылок в том месте, где из прически выбились мягкие кудряшки. Она залезла в сумочку, поправила выбившиеся прядки, потом – пш-ш-ш – закрепила их душистым аэрозольным лаком для волос. Агнес отхлебнула большой глоток сладкого коктейля, облизнула губы.
– В Блэкпуле побывала Элизабет Тейлор. Интересно, ей понравились морские улитки?
Шаг поковырял в носу своим окольцованным мизинцем, скатал извлеченную слизь между большим и указательным пальцами.
– Кто ж это знает?
Она повернулась к нему.
– Может, нам переехать сюда. Тогда все время будет как сейчас.
Он рассмеялся и отрицательно покачал головой, словно она была малое дитя.
– У тебя каждый день что-нибудь новенькое. Я уже устал под тебя подстраиваться.
Он провел пальцем по блесткам на кромке ее платья, а она перевела взгляд на толчею за дверями бара. Обычные люди, уже облаченные в зимние пальто.
– Знаешь, чего я хочу. Я бы поиграла в бинго. – Алкоголь теплом разливался по ее телу. Довольная, она обхватила себя руками.
– Столько огней. Мне сегодня повезет.
– Ты так думаешь? Я попросил зажечь эти огни только для тебя.
Принесли еще выпивку. Агнес огляделась, достала соломинку, пластиковую палочку и два кубика льда.
– Сегодня это точно. Я выиграю кучу денег. Начну жить по-настоящему. Я научу Сайтхилл процветанию. Я это просто чувствую. – Она одним глотком допила бренди.
Комната, которую они сняли, находилась на верхнем этаже викторианского дома, расположенного в трех улицах от променада. Комнатка была простовата даже для блэкпульской третьеразрядной гостинички, и пахло здесь так, как и должно пахнуть в доме, где комнаты сдаются постояльцам на день-другой, а не семьям на весь отпуск. Каждая покрытая ковром площадка имела свой стойкий специфический запах. Здесь все пропахло подгорелыми тостами и статическим напряжением телеэкранов, словно хозяйка никогда не открывала в доме окон.
В этот предрассветный час здесь стояла тишина. Агнес лежала мешком у основания лестницы, устланной ковровой дорожкой, и фальшиво напевала про себя. «Я тооолькочеловек, я тоооолькожееенщна»[15].
За закрытыми дверями двигались ноги, наверху поскрипывали старые половицы. Шаг легонько приложил руку к ее рту.
– Шшш, давай-ка тихо, ладно? Ты тут всех перебудишь.
Агнес оттолкнула его руку от своего лица, выкинула в сторону свою и запела громче «Покажи мне лестницуууу, по которой я должна подняяяяться…»
В одной из комнат зажегся свет. Шаг видел это в щель под тонкой дверью. Он сунул руки ей под мышки и попытался ее поднять, протащить вверх по лестнице. Чем больше сил он прикладывал, чтобы тащить ее, тем с большей легкостью выскальзывала она из его рук, словно бескостный мешок плоти. Каждый раз, когда он вроде бы крепко ухватывал ее, она становилась бесформенной и выскальзывала из его рук. Агнес, хихикая, бухалась на ступеньки и продолжала петь.
Англичанин в одной из комнат прошипел из-за закрытой двери: «А ну – не шуметь! Или я вызову полицию! Люди пытаются спать». Судя по тому, как человек за дверью произносил шипящие звуки, Шаг решил, что голос принадлежит какому-нибудь женоподобному карлику. Шагу хотелось, чтобы человек открыл дверь. Шагу хотелось бы поставить на его физиономию свое персональное клеймо.
Агнес изобразила обиду.
– Эй, ты, давай, звони в полицию, зануда. У меня отпу…
Шаг плотно прижал руку к ее влажному рту. Она только хихикнула. Она посмотрела на него озорным глазом и жирным языком облизнула его ладонь. Шагу показалось, что ему положили в руку теплый, влажный кусок баранины. У него желудок чуть не вывернулся наизнанку. Он покрепче ухватил ее, своими окольцованными пальцами надавил на ее щеки с такой силой, что она непроизвольно раскрыла рот. Улыбка исчезла из ее глаз. Подавшись лицом вплотную к ее, он прошипел:
– Два раза повторять не буду. Встала и пошла наверх.
Он медленно убрал руку от ее лица. На щеках остались розовые пятна от его пальцев. В ее глазах появился страх, и она снова показалась Шагу чуть ли не трезвой. Но когда он отвел руку, страх исчез из ее глаз, а демон алкоголя вернулся. Она плюнула в него сквозь керамические зубы.
– Ты что это, блядь, о себе возом…
Шаг принялся за нее, не дав ей договорить. Перешагнув через Агнес, он ухватил ее за волосы. Он запустил руку в ее пряди, и закрепленные лаком волосы затрещали, как куриные косточки. С силой, которой могло хватить на то, чтобы вырвать весь клок с корнями, он, двинувшись вверх по лестнице, потащил ее за собой. Ноги Агнес страдальчески разъехались, она молотила конечностями, как неуклюжий паук, пытаясь найти опору. Невыносимая боль обжигала ее череп, она ухватила руками предплечье Шага, чтобы подняться на ноги. Шаг даже не почувствовал, как ее острые ногти впились в его кожу. Он протащил ее по одному пролету, потом по второму, потом по третьему. Грязная ковровая дорожка жгла ей спину, обдирала кожу с загривка, срывала блестки с платья. Подсунув свою мощную руку ей под подбородок, он протащил ее по еще одной ковровой площадке. Одним движением он уронил ее на пол, достал ключ, открыл дверь, включил голую лампочку и втащил ее в комнату.
Агнес лежала перед дверью, словно брошенная драная тряпка от сквозняка. Платье в блестках задралось на ней чуть не до пупа, обнажив белые ноги. Она потрогала рукой голову в том месте, где волосы начали вырываться. Шаг пересек комнату, убрал ее руку с головы, внезапно устыдившись содеянного.
– Прекрати трогать себя. Ничего страшного с тобой не случилось.
Ее пальцы нащупали что-то липкое на голове – кровь. В ушах у нее стоял звон от непрерывного стука – ударов о каждую ступеньку. Пьяная немота покидала ее.
– Ты почему это сделал?
– Ты надо мной издевалась.
Шаг снял свой черный пиджак, повесил его на единственный стул, снял черный галстук, аккуратно скрутил его. Лицо у него раскраснелось, отчего его глаза почему-то казались меньше и темнее. Пока он тащил ее по лестнице, его волосы растрепались, открылась плешь, которую он тщательно прятал. Выбившиеся пряди висели у его левого уха, тоненькие, как мышиные хвостики. В глубине горла что-то пощелкивало, словно потрескивало электричество в плохо соединенных проводах. И тут его руки снова взялись за нее. Она почувствовала его коготь у себя на шее, другой – на бедре. Он пальцами закапывался в ее нежное тело, чтобы быть уверенным в крепкой хватке. Когда плоть стала отделяться от кости и Агнес вскрикнула от боли, он своим перстнем дважды ударил ее по щеке.
Когда она смолкла, Шаг наклонился и, вонзив пальцы в ее плечо и бедро, перебросил Агнес на кровать, как порванный мешок с мусором. Потом он взгромоздился на нее. Его лицо пылало, жидкие волосы свисали с распухшей головы. Он словно наполнялся кипящей кровью. Он придавил локтями ее предплечья, впечатал их в матрас так, что они уже готовы были треснуть. А потом всей тушей, всем весом, который набрал, ведя сидячий образ жизни, навалился на нее.
Правой рукой он залез ей под платье, нашел ее мягкую, белую плоть. Она скрестила ноги под ним, он почувствовал, как сплелись ее щиколотки. Свободной рукой он ухватил ее бедра и попытался разъединить их неподвижную тяжесть. Она не поддавалась. Замо́к был крепок. Он вонзил пальцы в мякоть ее бедер так глубоко, что ногти стали разрывать кожу, и тогда она от боли сдалась и разъединила щиколотки.
Он вошел в нее под ее плач. В ней уже не осталось хмеля. В ней не осталось сил для сопротивления. Кончив, он упал головой на ее шею. Сказал, что завтра в сиянии огней пойдет с ней на танцплощадку.
Три
То лето, когда оно наконец наступило, было душным и влажным. Для человека, который ведет ночной образ жизни, дни казались слишком долгими. Долгий световой день был подобен бесцеремонному гостю, северные сумерки не спешили уходить. Большой Шаг с трудом перемогался в летние дни. Солнце пробивалось через плотные шторы, которые в конечном счете обретали мерцающий фиолетовый цвет, а дети всегда становились наиболее шумными именно в это время, когда они были самыми счастливыми, дверь постоянно хлопала, носились как угорелые громкоголосые подростки из других квартир, с утра до вечера женщины шлялись туда-сюда по ковру в прихожей, производя равно отвратительные звуки и своими розовыми пятками в плетеных сандалиях, и своими розовыми языками.
Когда наконец наступал вечер, Большой Шаг садился за руль и описывал несколько малых, узких кругов на своем черном такси. Оно крутилось, как жирная собака, гоняющаяся за своим хвостом, потом спешило прочь из Сайтхилла. Увидев огни Глазго, он, вздохнув с облегчением, откидывался на спинку сиденья, позволяя себе расслабиться в первый раз за день. В течение следующих восьми часов город принадлежал ему, и у Шага имелись планы на этот город.