Юджин знал: если ты просишь власти найти тебе другой дом в другом районе, тебя ставят в долгий лист ожидания. Даже остро нуждающимся семьям приходится годами ждать муниципального жилья, а если у тебя таковое уже есть, то шансы твои близки к нулю. Ожидание переселения может длиться бесконечно. Поэтому, если ты уже живешь в муниципальном доме, то лучше всего попытаться осуществить прямой обмен – без лишних регистраций и раздумий. Муниципалитет против таких перемещений не возражал – это расчищало завалы, а все, что сдерживало недовольные массы от посещения чиновничьих кабинетов, приветствовалось. По их мнению, переезд из одного дома в другой только оттягивал решение проблемы, но при этом хотя бы не требовал их участия.
Юджин потянулся и попытался выпрямить сгорбленную спину. Рядом с газетой лежал старый конверт, вроде тех, в которых присылали счета за газ. Она писала на нем объявление, потом переписывала снова и снова, пока не довела текст до совершенства. Он видел, что Агнес потратила немало времени, пытаясь наилучшим образом выразить свои желания, и что постепенно, по мере приближения вечера к ночи, она становилась все пьянее. Пока она писала более или менее трезвой, текст казался почти вызывающим сочувствие и умоляющим, а по мере того как она наполнялась алкогольными парами, текст становился более требовательным. В конечном счете она слила все варианты в один. В тридцати или немногим меньше словах она обрисовала Питхед, как привлекательное загородное место, процветающее и с милыми соседями. В своем объявлении она заявляла, что готова рассматривать любые предложения. Юджин подумал, будь это объявление клуба одиноких сердец, то его можно было бы отнести к разряду безнадежных и лживых.
Он вылил остатки чая и встал, собираясь уходить. Если он уйдет теперь, то она, возможно, и не узнает, что он приходил, и он сможет мирно выспаться в своей кровати. Он повернулся к двери, но увидел на пороге мальчика. Шагги был аккуратно одет, его школьный рюкзачок плотно сидел на спине. Он приветствовал Юджина по заведенной у них традиции:
– Ночную смену сдал, сэр.
Юджин отложил свою поясную сумку. Оглашая свою часть ритуального приветствия, он старался говорить не слишком усталым голосом:
– Дневная смена приступает к исполнению своих обязанностей.
«Ты мне не нравишься, когда ты пьяная» – этими словами он объявил ей об их окончательном разрыве.
Юджин приехал, как у него уже вошло в привычку, в конце своей ночной смены, зная, что в это время наиболее высока вероятность застать Агнес трезвой. Иногда по ночам он лежал с ней, не раздеваясь, в ее теплой постели, и они разговаривали о забавных клиентах, которые попались ему, или о ярких вещицах, которые она хочет купить для нового дома. Если похмелье не слишком сильно досаждало ей, он расстегивал ширинку и взгромождался на нее. Агнес пыталась прогнать сон и не замечать болезненного трения его шерифского пояса о свой живот. Он некоторое время елозил по ней, но вскоре у них обоих возникало желание прекратить это. Он с кряхтением слезал с нее, целовал в щеку. Говорил, что у него что-то на душе неспокойно – не может он сейчас лежать в обнимку с ней, одеваться ему не нужно было, и он уходил на кухню, сидел там в темноте и ждал ее. Агнес вставала, готовила ему что-нибудь горячее на черной сковородке и заваривала две кружки крепкого черного чая. Она ставила перед ним обе кружки одновременно, одну рядом с другой, и смотрела, как он выпивает их в один присест, словно стаканы воды, хотя чай был обжигающе горячий. Они после этого еще немного болтали – так, ни о чем, он совал ей несколько банкнот, достаточно, чтобы купить буханку хлеба и, может быть, лак для волос. Потом он целовал ее – это был первый настоящий поцелуй за время его посещения, после чего он отправлялся в свой собственный дом к собственной взрослой дочери и ложился в собственную постель.
Как-то раз ночью она дождалась, когда он взгромоздится на нее и войдет, и тогда спросила тихим голосом:
– Джини. Когда я перееду, ты поедешь с нами?
Юджин остановил толчки, она почувствовала, что он вышел из нее. Его крупное лицо раскраснелось по краям. Выражение мальчишеской сосредоточенности исчезло, его черты ожесточились, готовя ее к разочарованию.
– Нет, – просто ответил он и поднялся с теплой постели.
Агнес испытала такое унижение, что даже сесть не могла. Долгое время она просто лежала там в ямке, которую они продавили. Она слышала, как он прошел на кухню, как вытащил стул и стал ждать, когда его обслужат. Ей понадобились все силы, чтобы встать. Она спустила ноги на пол так, словно была без костей. Когда она пришла на кухню, он заговорил первым.
– Ты мне не нравишься, когда ты пьяная.
Она знала, что он имеет в виду. Он сказал это так, будто они были не расстающиеся любовники, а будто он давно это обдумывал и теперь решил избавиться от ненавистной работы.
Она хотела сказать ему в ответ, что он ей не нравится, когда она трезвая, но промолчала. У нее не осталось сил на ложь. Да и лица не осталось – спасать было нечего. И потому она возила две сосиски по сковородке, пока они не лопнули. Потом она приготовила ему две одинаковые чашки темного чая, оставив чайные пакетики внутри. Он выпил их и ушел.
Шагги больше никогда не видел Юджина.
Сыновья Агнес чувствовали: что-то изменилось. Точно так же ощутима разница между костром, куда плеснули бензина, и костром, в котором горит одно дерево. Она в ярости доводила себя до тоски лагером, а покончив с печалью, переходила на водку и снова доводила себя до ярости.
Целыми неделями дверь то открывалась, то закрывалась за Джинти, Брайди, Ламби и остальными, притаскивавшими пакеты с выпивкой. Две недели Шагги не ходил в школу и старался не выпускать мать из дома. Он запирал дом и проверял все принесенные покупки. Когда она засыпала, сидя в кресле, Шагги садился за учебники, чтобы не слишком отстать от остальных.
– Я уезжаю, – выпалила Агнес как-то утром. – Вызови мне такси.
– Но куда? – спросил Шагги, отрывая глаза от учебника.
– Не спрашивай меня куда, – закричала она. – Куда угодно, куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Подальше от тебя.
Он постарался сдержаться – не вздрогнуть.
– Но что мне сказать диспетчеру?
– Скажи ему, мне нужны огни, мне нужно действие. – Она чмокнула губами. – Скажи ему, пусть отвезет меня на бинго, ебанарот.
Шагги взял телефон, сделал вид, что набирает номер. Он набрал 111–1111. Выждал минуту, а потом заговорил в трубку радостным голосом:
– Такси? Да, пожалуйста, Бейн, да правильно. Большое Бинго. О’кей, спасибо. – Он аккуратно опустил трубку на рычаг, откашлявшись, сказал: – Таксист говорит, что не ранее чем через полчаса.
Агнес уже стояла у входной двери, дергая за ручку. Она переминалась с ноги на ногу, словно хотела в туалет.
– Блядь! – Она завизжала, как избалованный ребенок. – Неужели нет никого, кто хочет, чтобы я пожила по-человечески?
– Мама, – попытался успокоить Шагги, – у тебя волосы сбились на одну сторону. Ты не можешь никуда ехать в таком виде. Иди сюда, мы их поправим.
– Нет! – зло проговорила она, проводя пальцами по спутанным клубкам волос.
– Иди сюда, выпей еще капельку.
При этих словах Агнес позволила кожаной сумочке соскользнуть с ее плеча на пол. На нетвердых ногах она прошла по коридору. Когда он усадил ее назад в кресло, ее голова уже сонно покачивалась на плечах, словно она ехала по ухабам в автобусе. Он, стоя на коленях рядом с ней, налил ей полную кружку. Водки в этой смеси было больше, чем «Айрн-Брю». Он протянул ей кружку. Она выпила содержимое, словно воду. Вдруг глаза ее широко распахнулись.
– Значит, ты собираешься поправить мне волосы?
Он уселся на подлокотник и принялся расчесывать ее черные кудри. Агнес прижала кружку к подбородку и отхлебнула сладковатую жидкость.
– Полчаса еще не прошло? – спросила она.
– Нет, мама, – вздохнул он.
– Я собиралась съездить в город и привезти тебе нового папочку.
Он проводил расческой по ее волосам, лак для волос трескался и рассыпался в воздухе мельчайшими крупинками, словно сладковатой пыльцой. Ему нравилось, что волосы смягчаются и становятся пушистыми.
– Мне и так хорошо, и никакой папочка мне не нужен.
Она скорбно покачала головой, словно в категорическом несогласии.
– Полчаса еще не прошло?
– Нет, мама.
– Полчаса еще не прошло?
– Нет, мама.
– Я хочу, чтобы ты позвонил им еще раз.
Она заснула в кресле. Ее голова упала на грудь, дыхание стало хриплым и неровным. Агнес храпела, а Шагги позволил себе выдохнуть. Он взял кружку из ее ослабевших пальцев, потом опустился перед ней на колени, осторожно расстегнул застежки на ее туфлях, аккуратно снял, чтобы пряжки не порвали ее новые колготки. Уверенными пальцами он снял ее разные сережки, унес все вещи в ее комнату в надежде, что, проснувшись, она не вспомнит о своих намерениях.
Шагги снова взял учебник и, как преданный пес, сел у ног Агнес, прислушался к ее тяжелому дыханию. В выходящее на улицу окно он видел детей, стайками возвращающихся из школы, рубашки у них были выпущены наружу, галстуки завязаны на лбах. Он просидел так рядом с матерью около часа, а потом пришел с работы Лик и хлопнул наружной дверью. Шагги нервно посмотрел на мать, потом в коридор – на брата, который вернулся с лицом, выбеленным гипсовой пылью. Агнес издала звук, похожий на скрежет запускаемого двигателя, и Шагги уронил голову себе на колени.
– Где мои родительские деньги? – это были ее первые слова, когда она открыла глаза.
Лик не ответил матери, он смотрел прямо на Шагги, словно корил его за то, что тот не помешал ей напиться в очередной раз. Он одними губами, беззвучно, произнес: «Ну молодец», развернулся, ушел в спальню и хлопнул дверью. Через стену доносились грохот гитар и голос Мита Лоуфа[144], и Шагги закинул назад голову, словно лающий пес, и прокричал в воздух: