Колючие восклицательные знаки выстроились частоколом. Вопросительные – покорно опустили головы. Местоимения – вместо имён. Грамматика осени покрылась сыпью многоточий…
Машины равнодушно скользят по бульвару. Ветер тормошит верхушки деревьев. С рекламного плаката улыбаются красивые люди, предлагая приобрести счастье в банке под проценты…
Проехала "скорая", воплем сирены взывая к Всевышнему и людям. Оглушила, ошарашила. Не заметила. Не спасла…
Они стоят полуотвернувшись друг от друга. Он курит. Она теребит сумочку. Лист каштана, словно успокаивая, упал ей на плечо. Она гладит его, лелеет, как последнюю надежду.
Он бросил сигарету, напоследок сказал что-то гневное, круто развернулся и зашагал в сторону метро. Разбившимся бокалом звякнула связка ключей, брошенная к её ногам. Она вздрогнула, выронив лист. Помедлила, и пошла. В никуда…
Матово блестят ключи от брошенного рая. Листья неторопливо ложатся рядом.
Кружатся жёлтые такси по планете. Кружатся медные ноты духового оркестра…
Где прячется Осень-лиса, где живёт? Хочу найти её, приручить, оставить у себя навсегда…
Иду по её следам. Водит меня, рыжая, кругами, запутывает. Прячется. Она везде и нигде…
Ветер разогнал набежавшую тучу. Солнце оттолкнулось от верхушек деревьев и рвануло в небо. Вспыхнула берёза, полоснув по глазам ярко-жёлтым. Краски вновь ожили, встрепенулись, засияли сочностью оттенков. Перламутровое зеркало лужи сморщилось от налетевшего ветра, потемнело, изломало отражение деревьев. Потревоженная сонная листва зашумела, завозмущалась, сбросив на головы прохожих остатки утреннего дождя. Упавший лист жёлтым корабликом пересёк лужу и замер в гавани мелководья…
Рисует Осень кончиком лисьего хвоста тонкие обводы и кракелюр на ладошках кленовых листьев. Всё меньше зелёного. Всё больше пурпурно-гиацинтового…
Развлекаясь, жонглирует ветер листьями на аллее парка. Подбрасывает в воздух десятки трепещущих желто-красных созданий и… не ловит. То вдруг пустит их каскадом, закружит маленьким смерчем, словно гоняется лиса за хвостом. И снова любуется, как листья медленно паря, успокаиваются на потрескавшемся асфальте…
Иду по следам. Ищу…
Спящими лисицами свернулись в клубки рыжие холмики листьев. Их много, не сосчитать. Лисья Осень…
Разгулялся день, распогодился. Висят в недоступной синей вышине, слегка подкрашенные розовым, перистые облака. Растопыренные, с зализанными ветром концами. Как игривые, кокетливые ресницы неба.
Мечется Осень, ищет укромный уголок. Метёт лисьим хвостом по цветникам и газонам, оставляя рыжий след….
Иду, ищу…
Кружит Осень-лиса, убаюкивает. Очаровывает шелестом нот пленительного шопеновского ноктюрна. Ускользает…
Не ручная она. Свободная…
Обязательно тебя обманет. Заворожит. Махнёт хвостом на лесном повороте и… прощай, до следующего листопада.
Она хитрая – Осень-лиса…
Октябрь. Раннее утро. За окном день-альбинос. Краски, как на проявляющейся фотографии, ещё не утвердились. Может случиться так, что день останется "недоэкспонированным". Октябрь не всегда хороший фотограф…
В комнате холодно. Москва не торопится обогреть квартиры живущих в осени. Почему-то вырвалось – "собачий день". Хм, странно, почему мы так говорим, обижая хороших животных?..
Вспомнился Воронеж, мамина колли Джина. Большая чёрно-белая собака. Она меня любила беззаветно. Приезжал я не часто. Но Джина меня помнила. Какой лай и визг поднимался, когда я возвращался из цирковых поездок!..
Рано утром она подходила к постели, клала голову мне на грудь и вздыхала. (Ну, прям, как мама!). Осторожно тыкалась мокрым длинным носом в мои руки. Бешено радовалась, когда я просыпался и гладил её. Утро начиналось с объятий!..
Нет теперь ни мамы, ни её собаки…
Хочу, чтобы все мои дни были "собачьими". Человеку очень нужно, чтобы ему кто-то клал голову на грудь. И радовался, что он проснулся…
Четыре часа ночи-утра.
Полёт между небом и землёй, между вчера и сегодня. Привычная борьба сна с упругими упрямыми ресницами полными бессонницы.
Октябрьский чёрный бархат беззвёздного неба. Звенящие, острые запахи прелых листьев. Привкус морского бриза вселенского океана, где-то дышащего в ночи.
Таинство зачатия нового летоисчисления. Зарождающаяся субстанция новой даты, состоящая из шорохов, странных незнакомых звуков и кромешной тьмы. Непорочный ребёнок ушедшего "вчера" и предрассветного "сегодня".
Через пару часов Это можно будет назвать рассветом. Через три – утром. И только с боем курантов – уверенно назвать днём.
Будущий день пока без биографии. Ещё не запятнанный, не искалеченный людьми и событиями. Радующий новизной и чистотой. Подающий надежды в осуществлении чего-то долгожданного…
Уличный фонарь, непрерывно мигая полуперегоревшей лампой, точками и тире сообщает миру о зарождающемся дне. Мрак недоверчиво и безрадостно откликается чёрными всполохами на сообщение фонаря. Зачем ему день?..
Кто-то увидит рассвет в последний раз…
Для кого-то новый день станет надеждой. Которая непременно осуществится. Иначе зачем уходит ночь?..
Кто-то встретит рассвет, задыхаясь в объятиях любви и ласках. Это будет лучший день в жизни, окрашенный улыбкой и сладкими воспоминаниями…
Где-то вспорет тишину женский крик, продолжением которого станет голос родившейся жизни…
Ветер чуть тронул листву. Невидимые предрассветные волны толкнули дремлющую темноту осеннего утра. Мрак качнулся, но устоял…
Ночь загадочно улыбается, чувствуя, как солнечные лучи на противоположной стороне планеты подталкивают земную ось к рассвету. День и Ночь играют в прятки с первой минуты сотворения мира.
Счастливой судьбы тебе, наступающий день!.. Где радость притаилась в ночи, готовая с первыми лучами солнца ворваться в этот мир. Пробежаться по крышам и верхушкам зарумянившихся деревьев, спрыгнуть на глянцевые тротуары и расцеловать каждого, кто встретиться на пути. День, который осыплет золотом каждого, кто улыбнётся ему. И даже того, кто хотя бы расправит жёсткие складки у рта.
Я обязательно дождусь тебя, Новый День.
Осталось немного…
Ветер, словно сорвавшийся с цепи пёс, ошалевший от свободы и простора, мечется, носится, завывает. Ураган рвёт доживающие свой век листья. Раскачивает пятидесятилетние стволы берёз и клёнов, пытаясь их вырвать с корнями.
Разлапистая ветка то и дело стучит в окно, царапая подоконник, словно просится в комнату от непогоды. Очередной шквал загудел, зарычал. Накинулся на ветку, нещадно бросая её вверх-вниз, мотая из стороны в сторону, как подросший щенок, с азартом и остервенением терзающий домашний тапок.
Клён охает, стонет, размахивает ветвями, словно пытается улететь куда-то от мучителя-ветра. Несколько старых деревьев не выдержали натиска стихии, рухнули, сломались. Теперь они лежат, перегородив дорогу. Редкие прохожие, прикрывая лица, переступают через стволы, матеря всё и вся…
Листья испуганными стаями носятся в воздухе, по тротуарам. Замирая и снова вздрагивая от жестоких ударов осеннего урагана.
Оторвавшийся от ветки влажный лист прилип к дрожащему оконному стеклу. Вцепился всеми своими прожилками, обожжёнными октябрём краями. Замер…
Я тоже в этой Осени, как один из опавших листьев.
Куда излить свою тоску, чтобы она не сожгла изнутри, не испепелила? Может от этого всё желтеет вокруг?..
Ожоги печали мы воспринимаем как величественную красоту осени. Красоту ухода…
Так и я, однажды сорванный осенним порывом, отцеплюсь от древа Жизни и отправлюсь в прощальный полёт. Хорошо, что мы все наперечёт у Бога…
Ветер бушует. Не утихает ни на секунду. Деревья трещат поломанными сучьями. Бурелом завалил припаркованные машины, дорогу, палисадник. Будет теперь работа дворникам!..
Соседний школьный двор, почти невидимый из-за листвы летом, теперь как на ладони. Ветер скомкал, перевернул, смешал направления и стороны света. Серое, как асфальт, небо – вверху. Огненные реки листьев – внизу…
Скоро всё успокоится. Пожухнет, померкнет, потеряет смысл.
Утихнет сгоревшая в Осени боль. Покроется бинтами первого снега…
Октябрь. Москва. Университетские сады. В мокрой, тронутой первыми заморозками траве, лежат антоновские яблоки. Сочные, сладкие, вызревшие. Их холодная тугая кожура при укусе с хрустом лопается, и яблоко истекает ароматным живительным соком. Память синей птицей летит в прошлое…
Воронеж. Центр чернозёмного края. Отцовское родовое село Перлёвка, что близ Землянска, уездного старинного городка. Яблоневые сады, бушующие по весне цветом, а осенью – урожаем. Вечные подпорки под ветки, чтобы не поломались от тяжести плодов. Старое, покорёженное временем яблоневое дерево, помнящее ещё прадеда. Оно вызывало трепет и уважение своей корявостью и бесформенностью.
– У антоновки нонча яблоки… – Радостно сообщала моя бабка Степаниха, осеняя себя крестом. Первые яблоки после Спаса бабка ела только с этого дерева.
В октябре мы с отцом на выходные приезжали к ней в гости. Шли в сад, к яблоне, собирать падалицу. Крупные, жёлтые как воск, побитые чёрными оспинками плоды, прятались в мокрой от ледяной росы траве. Степаниха вытирала о подол поднятое яблоко, долго нюхала, прикрыв глаза. Крестилась. Потом шумно и радостно выдыхала. В глазах её мелькала то ли слеза, то ли осенняя изморось…
Собирали яблоки в древнее берестяное сито. Отец всегда норовил взять ведро, но бабка Степаниха решительно заменяла "жестянку" на бересту:
– Ишь чаго удумал! Антоновку – в вядро!..
Потом, для меня, городского пацана, начиналось самое интересное. Топилась русская деревенская печь. Рождалось волшебное действо, где Степаниха, такая знакомая и родная, становилась вдруг строгим, недоступным магом-чародеем. Я сидел на лавке, в углу под образами, и, затаив дыхание, следил за каждым движением бабки.
Избу заволакивал запах горящей соломы, которая запаливала хворост и распиленные на поленья сухие ветки плодовых деревьев. Доставались из-под печи странные инструменты с замысловатыми названиями: ухваты-рогачи, чапельники-сковородники, таганки. Пахло сажей, ещё чем-то знакомым и загадочным. Степаниха неторопливо ставила противень с антоновкой в печь, что-то там длинной кочергой ворошила, подправляла. Её одухотворённое лицо озарялось колышущемся румянцем огня. Она вытирала руки о подол, и крестясь, садилась рядом со мной. Я с нетерпением ждал, когда яблочный дух заполнит избу…