— Буду как штык. Нет проблем.
Целуя его, она предупредила:
— Если опоздаешь, я, наверно, использую план «Б».
Он не понял, что она имела в виду.
— Дам ему то, чего он добивается, — объяснила она, — а уж потом отошью… — Тут он опять засмеялся — как ему сейчас стало казаться, преувеличенно-весело.
Резко опустившись на колени, он сдернул перчатки и швырнул их на асфальт, потом открыл кофр и вытащил набор инструментов.
— Давай, Сток, — сказал он себе, — работай, братишка…
Он схватился за отвертку. Чертов драндулет. Ни раньше, ни позже!
Лучше бы до его прихода она обходилась с Грэмом помягче — это в ее же интересах; они договорились, что она только объявит: мол, решила не расставаться со Стоком — и все; зачем слишком уж травмировать парня — кто знает, что он выкинет, узнав, как они водили его за нос.
— Ты дай ему отлуп, но как-нибудь помягче, ладно? — попросил он.
Она задержала на нем невозмутимый взгляд, а потом ровным тоном пообещала:
— Я дам ему отлуп.
Подняв взгляд от мотоцикла, он увидел светловолосого парня, который шел по другой стороне улицы. У него екнуло сердце: на мгновение ему померещился Грэм Парк. С облегчением убедившись, что это ошибка, он снова занялся мотоциклом и заметил нечто подозрительное на блестящей черной поверхности бензобака. Более тщательный осмотр выявил свежие царапины и щепотки белых точек вокруг хромированной крышки. Крышка легко сдвинулась с места и не защелкнулась. Белые точки на ощупь оказались липкими. «Ах, чтоб тебя…» — выдохнул он.
— Бедный Грэм, — с нервной улыбкой сказала Сэра ффитч, склонив голову набок, словно подначивая его посмотреть ей в глаза.
— А почему выбрали меня? — спросил Грэм (и едва не рассмеялся, несмотря ни на что, — такими абсурдными показались ему собственные слова, такой насквозь фальшивой и наигранной выглядела эта сцена: она походила на банальный эпизод из набившего оскомину сериала, виденного тысячу раз и допускающего лишь заданный набор вопросов и ответов).
— А почему бы и нет? — спросила вместо ответа Сэра. — Мне рассказал про тебя… Слейтер. Вот я и подумала, что тебя будет нетрудно зацепить, понимаешь?
Он кивнул:
— Понимаю. — Точка белой краски наконец-то отлепилась от черной поверхности и застряла у него под ногтем.
— Я не рассчитывала, что ты всерьез меня полюбишь, но это в каком-то смысле облегчило задачу. Признаюсь, мне тебя даже жалко. Но теперь, согласись, наши отношения продолжаться не могут.
— Конечно. Конечно не могут. Ты права. Безусловно. — Он снова кивнул, глядя в сторону.
— Похоже, тебя это… не слишком задело.
— Не слишком.
Он пожал плечами, потом покачал головой. Последняя точка краски, присохшая к столешнице, никак не отдиралась. Он убрал руку, бросил короткий взгляд на Сэру, затем втянул голову в плечи, сложил руки на груди и скрестил лодыжки, будто на него внезапно повеяло сквозняком.
— Выходит, все было разыграно как по нотам? — спросил он.
— Не совсем так, Грэм, — ответила она. Он не поднимал взгляда, но по какому-то неуловимому признаку почувствовал, как она покачала головой. — Мне, по сути дела, даже не приходилось играть. Разве что солгала разок-другой, но ведь я ничего не обещала, поэтому и притворяться не было нужды. Ты мне и в самом деле нравился. Разумеется, я тебя не любила, но ты такой добрый, такой…милый.
Он усмехнулся последнему слову — вот уж поистине жалкая похвала. А чего стоило ее «разумеется» — зачем она ввернула еще и это, словно не желая упускать ни малейшей возможности уколоть побольнее? Когда же она утолит свою жестокость? Какой реакции хочет добиться от него?
— А я тебя любил, ты казалась мне такой… — у него не хватило сил договорить. Он почувствовал: еще одно слово — и выдержка его покинет. Тряхнув головой, он скосил глаза, чтобы она не заметила в них предательского блеска.
— Да, знаю, — театрально вздохнула Сэра. — С моей стороны это было гадко. Ужасно несправедливо. Но, вообще говоря, разве в этой жизни хоть кому-то воздается по заслугам?
— Тварь. — Теперь сквозь пелену слез он смотрел ей прямо в глаза. — Сучка.
В ее лице что-то переменилось, как будто игра наконец-то стала более азартной. Возможно, она самую малость подняла брови, или чуть-чуть растянула рот в усмешке, или просто скривила губу — как бы то ни было, он ощутил это физически, словно удар. Бранные слова не принесли ему никакого удовлетворения; он осознавал, как они звучат и что за ними кроется, но они вырвались сами собой — больше ему нечего было бросить ей в лицо.
— Ну, — протянула она, — это уже что-то…
Он встал, прерывисто дыша; слезы успели высохнуть, но когда он посмотрел на нее, в глазах снова защипало. Она не шевельнулась, только глядела на него вопрошающе снизу вверх, с каким-то внезапно проснувшимся интересом, даже с опаской, отчего ее холодные, неподвижные черты приобрели некоторую живость.
— Что я тебе сделал? — спросил он, глядя на нее в упор. — Кто тебе дал право так со мной поступать?
У него бешено колотилось сердце, к горлу подступила тошнота, он дрожал от ярости, но при всем том какая-то частица его сознания с отстраненным любопытством наблюдала за этой непривычной, беспрецедентной вспышкой гнева, не без одобрения слушала его речи — это было сродни тому отношению, которое сквозило в глазах Сэры, прочитывалось на ее лице.
Она пожала плечами, проглотила комок в горле, но не отвела взгляд.
— Ты мне ничего не сделал, — медленно произнесла она, — и… Стоку тоже. Конечно, у нас не было права так поступать. Но теперь-то какое это имеет значение? Разве тебе от этого хуже? — Она смотрела на него так, словно задала серьезный вопрос, на который нельзя найти ответа без посторонней помощи.
— А тебе-то какая разница? — Грэм тряхнул головой и склонился к ней над столом.
У него блестели глаза, теперь он смотрел ей в лицо. Она выдержала его взгляд, но ее зрачки расширились, а под полуопущенными веками мелькнуло нечто похожее на страх. Он снова уловил биение маленькой жилки у нее на шее, заметил, как вздымается и опадает ее трикотажная майка под серо-зеленым комбинезоном. До него долетал аромат лосьона, которым она воспользовалась после ванны, и свежий запах ее тела. Она опять передернула плечами:
— Просто спросила — и все. Можешь не отвечать. Хотела понять твои ощущения.
— За каким чертом ты это делаешь? — Слова вырвались помимо его воли, он не мог сдержать злость и досадовал на себя, что до сих пор торчит у нее в квартире. — Чего ты хочешь… Зачем весь этот спектакль?
— Поверь, Грэм, — прерывисто вздохнула она, покачав головой. — Я не хотела оскорбить твои чувства, но когда я обдумывала, что именно скажу и, главное, как… Как-то ведь надо было это сказать. Разве не понятно? — В ее пристальном взгляде сквозило почти отчаяние. — Ты был слишком безупречен. Наши отношения должны были развиваться по определенному сценарию. Не стану объяснять тебе деталей. Ты… ты сам это провоцировал. — Он открыл рот, чтобы возразить, но она подняла руку, словно хотела поймать брошенный им предмет. — Да-да, понимаю, это звучит чудовищно, так говорят… так говорят насильники, верно? Но это правда, Грэм. Твоя непогрешимость и дала мне право так с тобой поступить. Ты провинился в том, что был самим собой. Твоя вина — в твоей невиновности.
Он так и застыл с раскрытым ртом. Потом поднялся со стула и обошел вокруг стола. При его приближении Сэра и не подумала встать, только жилка на шее забилась сильнее, а пальцы сцепились в замок на круглой черной столешнице. Она по-прежнему смотрела туда, где он только что сидел. Грэм прошел за спинкой ее стула и приблизился к окну.
— Значит, мне уйти? — негромко произнес он.
— Да, я хочу, чтобы ты ушел. — Ее голос стал пронзительным и резким.
— Неужели? — все так же тихо переспросил Грэм.
Могу, между прочим, выброситься из окна, подумалось ему, но здесь невысоко, да и ни к чему снова показывать свою боль и обиду. А еще могу задернуть шторы и прыгнуть на нее, зажать ей рот, швырнуть на стол, сорвать одежду, распнуть… короче говоря, сыграть другую роль. На суде можно будет прикрыться временным помрачением на почве ревности: нормальный судья скорее всего вынесет оправдательный приговор. Заявлю, что не применял оружия (разве что известным тупым предметом — между ног, и еще более тупым предметом — по затылку, первозданная кара, вековечная жестокость, крайняя непристойность наслаждения, радость, вывернутая наизнанку, обернувшаяся мукой и ненавистью. Да, вот именно — какая идеальная пытка, архетип всех хитроумных приспособлений, с которыми испокон веков баловались мы, парни. Разбить и уничтожить изнутри, не оставляя ни ссадин, ни кровоподтеков снаружи).
Она сама меня спровоцировала, ваша честь.
Да, сама спровоцировала, и пошли вы в задницу, ваша честь. Я этого не сделаю — ни с ней, ни с собой. По мне, прав был Пилат: умыл руки и позволил толпе вершить постыдный суд. Видишь, Слейтер, я все-таки ношу мозги там, где положено. Грэм повернулся. Он бы не удивился, замахнись на него Сэра кухонным ножом.
Но она по-прежнему сидела к нему спиной. Черные волосы были собраны на затылке и стянуты в узел.
— Ну, я пошел. — Его охватило тщетное, пустое удовлетворение от того, что голос почти не дрогнул.
Он без суеты прошагал мимо нее, ступил с линолеума на ковер, поднял папку с рисунками. У него мелькнула мысль оставить их здесь, но пластиковая папка еще могла пригодиться, бросать ее было бы глупо, а вытаскивать рисунки — тем более.
В прихожей он скосил глаза и увидел, что Сэра не сдвинулась с места. Она как каменная сидела на стуле и наблюдала за ним. Прикрыв за собой тонкую, хлипкую дверь квартиры, Грэм спустился по лестнице и вышел из подъезда. Он перешел на другую сторону, свернул на Мэйгуд-стрит и зашагал вперед. Ему хотелось надеяться, что она его позовет, окликнет из окна, но он твердо решил не возвращаться.
Однако вдогонку не донеслось ни звука, и он продолжил путь.