«Решено. Сварочный аппарат для близких контактов, Карпцова со скорчерами для умеренно паршивой перестрелки, ну и я — в качестве последнего довода».
— Алекса, так почему…
Комм-линк откашлялся и сообщил голосом Дональда:
— Алекса, Мария. Все готово.
Ну, славно. Вообще, хрень какая-то: нам бы с докторшей Донни обсудить, посплетничать, притереться, а мы тут о тайнах мироздания.
— Алекса, простите, но…
— Да забей, — отмахнулась я. — Поклонники твоей пиросимфонии вдруг начинают видеть в радиочастотном диапазоне. Планеты, где она звучит, легко меняют магнитные полюса. Ну и там генетические отклонения начинаются, ага.
Надо бы добить ее: капитана ДзюнаМакМиллана последователи объявили живым богом, они съехались со всего сектора и, не слушая несчастного идиота, отправились в поход к червоточине «Фойершельд». Их корабли загадочным образом уклонялись от атак в упор, и только сплошной заградительный огонь постов орбитальной обороны уничтожил горе-крестоносцев.
А началось все с того, что капитан уволок картину с вернувшегося судна.
Тела последователей врачи отказались считать человеческими.
Я опустила забрало и потопала к шлюзу. Сейчас будет бокс по радиосвязи.
— Алекса? — пискнула настырная докторша в наушниках. — Я не понимаю, но…
— Никаких «но». Никто не знает, почему так происходит. Изнанка и зазеркалье — вот тебе и все ответы.
Не хочу больше ничего рассказывать у порога проклятой каравеллы. Хватит, и так себя уже неплохо накрутила, аж выть хочется. Черт, я адреналинозависимая, что ли? Мысли путались, что-то было не так с моим рассказом Марии и с этими самыми мыслями, и все меньше времени оставалось, чтобы понять — что именно.
Шлюз зашипел, и ворота начали смыкаться за нашими спинами, оставляя весь уют позади, в теплом фрегате.
— Алекса…
— Заткнись. Бесишь.
— Но если все так плохо, возможно, и выжившие тоже опасны?
Возможно. Все возможно. Попутно я отметила, что Мария, судя по тону, прониклась. Может, она меня потом задолбает гипотезами и всякими там «не верю», «лишено логики», но пока что она прониклась. Когда от космоса тебя отделяет пара сантиметров наружной брони и уже стравливается воздух из шлюзовой камеры, и скафандр сообщает, что вошел в автономный режим — ты очень легко веришь в артефакты из червоточины, в корпускулярно-волновую теорию и то, что любовь спасет мир.
— Если я засомневаюсь, что все в порядке, мы никого не примем на борт.
— Погодите, но они же выжили, и по правилам космонавигации обязаны…
«О, да ладно. Ты в курсе, деточка?»
Я развернулась к ней и посмотрела в синеватое забрало.
— Мария, в том, что касается червоточин, есть одно правило: беги. И мы его нарушили, поэтому включаем Главное Правило…
Шлюз открылся, и в сорока метрах передо мной оказался другой шлюз. Сорок метров пустоты до неизвестности — какое шикарное путевое задание. Невидимое окно сквозь изнанку жгло висок своим фиолетовым безумием.
— Какое правило?
Эфир кашлянул и буркнул:
— Г-главное. «Если сомневаешься — дай п-пару залпов».
Я улыбнулась. Этот обормот порой меня поражает. Вот, завел себе зондеркоманду, теперь может отправлять в бой сразу двух женщин. Хотелось бы надеяться, что ради наших задниц он в крайнем случае рискнет третьей, а не выжмет акселераторы «Телесфора». С другой стороны, Мария дает мне гарантии: мой капитан не бросит врача своей Снежной королевы, а я уж как-нибудь и на буксире выплыву.
«Ну и хватит». Я включила маршевые двигатели скафандра, и серые чешуйки «Маттаха» начали приближаться.
«Дай пару залпов… С этими червоточинами такое дело: пока посомневаешься, стрелять останется только в себя».
* * *
— Все помнишь, фройляйн доктор? — спросила я, остужая резак.
— Да. Ничего не трогаю, держусь сзади и стреляю только по команде. И без рассуждений.
— И чтоб никакого «дружественного огня», договорились?
— Алекса… А почему мне нельзя внести вас в список автоматически игнорируемых целей?
Я не стала ничего говорить. Сама поймет, что я могу стать целью, которую нельзя игнорировать. Черт. Первое, что я увидела, когда вырезанный кусок брони ввалился в шлюз «Маттаха», это была отзеркаленная надпись. Ее исковеркало так, что прочитать не получалось: больная симметрия, больные буквы, сливающиеся в сплошную вязь, один вид которой внушал безотчетный страх. А ведь почти наверняка здесь была какая-нибудь невинная сентенция в духе: «При аварии проверните ключ до упора и зажмите кнопку «А»».
— Как это получается?
О, черт. Ученица на поводке. Надеюсь, хоть в медотсеке ты и впрямь полезная барышня.
— Уровни и направления симметрии абсолютно случайны. Здесь вот уцелел фюзеляж, но внутри все покроило. Иногда вместо корабля груда металлолома получалась. И вообще, тихо. Запоминай вопросы, на «Телесфоре» отвечу.
Давно стоило это сделать: вот еще, что за мода болтать в таких обстоятельствах.
Ко мне вернулось ощущение пространства, и я тут же об этом пожалела: сумасшедшая опасность лилась из всех стен и переборок, я чувствовала каждую искалеченную секцию каравеллы. Вот переборка рассечена неправильной трапецией, внутри все смешано несколькими линиями преломления. Вот верхняя часть двери движется по направляющим слева направо, нижняя — справа налево. А вот коридор завален по часовой стрелке градусов на тридцать. Разум отказывался это принимать.
Мария, судя по звукам, уже трижды выблевала в шлем.
«Здесь нельзя находиться, уж лучше бы все забрызгало кровью и мозгами».
— Алекса, Мария. Слева источник высокой радиации. Три с половиной метра.
А он молодец, даже не заикается, и плевать, что та же информация висит у меня на рамочных дисплеях скафандра. Давай, подбрасывай немного нагрузки на уши. Я протянула руку, чтобы взрезать заклинившую от коверкания дверь, и увидела, что тень от моей руки движется не в том направлении, в каком должна.
«О, черт. Марии лучше этого не видеть. Хотя… Мне, в принципе, тоже».
— Дональд, ты можешь связаться с этим выжившим?
— Нет. Не могу, сигнал блокируется.
— А как наш?
— Неуверенный, но проходит.
Я кивнула себе. Серые стены, ноль света, кроме наших фонарей, и дикие углы вокруг. Мне почему-то захотелось, чтобы «Маттах» сейчас оказался в прицеле, а мои руки — на гашетках «линейки». Мысль пришла — и как-то быстро исчезла.
— В атмосфере много сероводорода.
— Спасибо, Мария, я вижу, — буркнула я, выводя резаком пробную линию.
— Что?
Резак пошел хорошо, бодро так пошел. До радиорубки мне хватит даже его собственных батарей. Голубоватое пламя весело искрило, кромсая порченую органику.
— Говорю, я вижу, у меня есть данные о сероводороде.
— Но я ничего не говорила о сероводороде…
В животе взорвалась маленькая вакуумная бомба, и я медленно обернулась. В зеркальном забрале Марии отражался мой собственный аварийный «гроб», тоненькая струя плазмы из резака.
— Алекса, твоя ЧСС зашкаливает за сотню, — обеспокоенно произнесла Мария. — Что случилось?
— Ты ничего не говорила про сероводород?
— Н-нет.
«О, scheisse…»
— Дональд?
— Я тоже слышал, но у меня тут неувязка, — ровно произнес обормот. — Фоноанализ этой реплики: не отвечает голосу Марии.
Я вернулась к двери: быстрее вырежу — быстрее свалю. Быстрее разграблю бар и выжру пива в третьей позе бифудху. И главное: не думать о дерьме.
— Температура — сто двадцать три градуса, — сказал тот самый голос, который не отвечает голосу Марии. — Я не вижу… Такой туман!
Я обливалась потом и резала дверь. Девичий голос тревожно комментировал какой-то мир, какую-то атмосферу, изредка вставляя свои впечатления, все больше нервно-восторженные. Девушке было не по себе, она не впервые высаживалась на чужие планеты, но впервые — на такую.
— Алекса, что это? — шепнула Мария.
— Фантом. Заткнись.
— Как…
— Заткнись.
Шипела плазма, голос стал совсем неразборчивым, поверх него бубнили помехи, на него ложился треск, и шуршало что-то, а потом послышалась тонкая мелодия, будто запела флейта, и это уже было чересчур.
Я одним росчерком дорезала дверь — немного не там и не так, как хотела.
— Что это? — удивленно спросила девушка-фантом. — Вы слышите?
«Да. Мы слышим».
Надеюсь, Мария теперь понимает, почему люди прекратили совать руки в червоточины. Я изнанкой клянусь, эта самая дура, чей голос пойман на корабле-призраке, была на одном из миров зазеркалья.
— Теплого космоса, Эрроу.
— Спасибо, Катя. Я привезу тебе…
Скрежет. Писк сервера борткомпьютера. Свист переборок, шорох шагов.
Потревоженная каравелла оживала, бросаясь в нас кусками своего прошлого, и поверх все тяжелее ложился шум, бормотание идиота, которое почти наверняка можно расшифровать — да хотя бы просто записать и включить обратное воспроизведение.
Черт, меня тошнит.
Блики света ложились не туда, куда должны — даже свету было неловко двигаться по прямой, его тоже мутило от этого всего, потому что не должно вот так быть: темнота, обломки голосов, звучавших задом наперед, звучавших неделю назад, год назад, придуманных изнанкой и зазеркальем.
— Дональд, быстрее, свяжись с этим недоноском!
— Неуверенный, но проходит, — ответил обормот.
Я почему-то сразу поняла, что это, сразу поверила и приняла. Ну, конечно, если сигнал выжившего блокируется, то почему наш должен оставаться чистым?
— Проходит, — повторил Дональд. — Проходит. Проходит. Проходит. Про…
Я отрубила связь с кораблем и вошла в следующий блок, держа резак перед собой.
О, вот и кровища.
Линия «зеркала» прошла через помещение по диагонали, еще одна — вертикально, и человек попал под обе. По-моему, его просто вывернуло наизнанку, хотя я различала один глаз и целый ромбовидный сектор кожи, которая, видимо, была на лице. Или не на лице. В остальном тело качественно перемешалось с одеждой и вывалило наружу содержимое брюшины. Этот сектор коридора так изгваздало кровью, что выглядел он буднично и, я бы сказала, не впечатляюще.