— Ну и что ты орешь? — услышала я сквозь грохот своего пульса.
Спокойный, безучастный голос так шел мертвецу.
— Что ты здесь делаешь?
— То же, что и ты.
— А что я здесь делаю?
Можно уже шептать: сорванный голос не позволяет больше, да и расстояние между нами располагает. Я не вижу ее глаз, только призрачное свечение серебра в коже, и впиваются в мои щеки промораживающее дыхание, льдистые слова.
— Ты здесь прячешься.
— От чего?
— Вспомни, где ты была.
— Я…
— Вспомни, зачем ты туда пошла.
— Но…
— Ты прячешься от ответов.
«Я — прячусь?» Приятно слышать такое от мертвой Гончей.
— Дальше прятаться некуда.
Она встала, и ее лицо попало в поток бледного сияния обзорных экранов. Глаза бывшей старосты курса сияли звездным серебром.
* * *
Потолок медотсека выглядел до неприличия знакомым, будто я какой-нибудь «хроник» или просто неудачница. Я первым делом вслушалась в свои контрольные маячки, в показания витаконтроллера и убедилась, что с телом Алексы Люэ все хорошо. Мозги задали работу потовым железам, так что послевкусие тягучего кошмара было липким, холодным и по всему телу.
Я села и завернулась в простыню, которой меня укрыли. Отчего-то хотелось укутаться — должно быть, после мороза там, во сне. «Что ж ты повадилась мне сниться, Гончая Фокс? Что я тебе такого сделала?»
Смешок сам застрял в горле.
«Боже, я схожу с ума», — это была мысль номер один.
«Это все «Хаттам», который «Маттах». Ну, или как там правильно».
Мысль номер два оживила воспоминания, и там была странная деталь: огромная туша, из которой во все стороны торчали ленты, собранные в пучки крыльев. Мерзость противно пульсировала, и между ней и «Телесфором» распластались две тушки в скафандрах. Воспоминание было абсурдным, тревожным, но не к спеху: коль скоро я на корабле, то фрегат обормота уцелел, значит, все можно узнать.
Стоп.
А что если фрегат погиб, и я сейчас там — в ловушке из живого камня? Или я до сих пор в бреду внутри порченой каравеллы? Ладонь легла на теплую стену, и в пелене сплошной жути образовался просвет: подделать это тепло нельзя, это самое настоящее тепло.
Самое-самое-самое.
«Давай, убеждай себя», — предложил голос, подозрительно похожий на жуткий голос Джахизы. Я скрипнула зубами: так не пойдет, сука. Это никуда не годится — у меня самый настоящий шок. Посттравма? Эффекты зазеркалья? Так, ладно, разберусь со своим состоянием — и в бой, решать проблемы и разгадывать загадки.
Я встала, открыла ящик с медикаментами. Седативы, транквилизаторы — не то. Ага, нейролептики. Порывшись в пачках холодных — снова холодных! — инжекторов, я отыскала смутно знакомое наименование, и уже приставив впрыскиватель к шее, замерла. В полированной секционной дверце шкафчика отражалась перепуганная девчонка с золотой пилюлей от всех проблем. Давай, детка, активируй инжектор, и тебе даже стреляться не понадобится: оно тебя сожрет. Не это вещество с пятью корнями в названии, так другое, с семью и одной греческой буковкой в начале — ведь непременно такое будет, правда? Значит, на место эту дрянь — просто положить в пустой слот. Еще раз посмотреть в глаза своему отражению.
«Легкие пути — не твои, доченька».
Ага, мама, я помню, и никогда тебе этого не забуду. Простить — простила, а вот забыть не получилось. Потому что с этого все и началось, и кто знает, когда ты сошла с ума, мама: когда зачала свою идеальную дочь или когда увидела, какой стала твоя фройляйн Совершенство?
Я очаровательно улыбнулась своему отражению в дверце шкафчика и засунула шприц в складки простыни. В хозяйстве пригодится, станет невмоготу — закрою глаза на свою идеальность. И вообще, порефлексировали — и будет. Пора заняться своими непосредственными обязанностями.
— Алекса, вы уже очнулись?
ДокторМария, судя по ее виду, опомнилась куда раньше меня, что печально.
— Ага, — сказала я вслух. — Слушай, Карпцова, хватит мне «выкать». Блудная каравелла — это у нас пойдет в зачет как лет пять крепкой дружбы.
Мария покачала головой, подошла к медицинскому оборудованию и принялась колупаться в данных сканеров. Я наблюдала за ее действиями в отражении.
— Хорошо. Но вот дружба… Я вроде пошла с тобой по твоему настоянию, так?
Я обернулась. Ну надо же, неужели ее это задело?
— Именно. Как гарантия, что я вернусь на борт.
Мария кивнула и, широко расставив пальцы, поелозила ими по экрану, словно разминая кусок виброгеля. Б-р-р, палаческо-хирургические пальчики, прямо скажем.
— Я так и поняла. Умно. Забавные у тебя отношения с капитаном, доверительные.
— Ни единого умного слова. У тебя избыток желчи?
— Да. Это возрастное, такое часто вместе с умом приходит.
Ого, наша икающая докторша решила пошалить на моем поле, да еще и моими игрушками. Я открыла было рот, но сразу же его захлопнула: очень уж по-глупому выглядела пикировка, и судя по недоуменному взгляду Марии, она соображала в этом же направлении.
— Хм. Гм, — кашлянула Карпцова, пряча глаза. — Я, пожалуй, сооружу какой-нибудь успокоительный коктейль. У тебя нет аллергии на тета-блокаторы?
— Я даже не знаю, что это.
— Ладно.
Поцапались, помолчали. Да что ж такое? Мысль о том, что я по-прежнему внутри кошмара, снова заполошно забилась в голове.
— Как все закончилось? Наши победили, Карпцова?
Мария оживилась, колдуя над лабораторным синтезатором.
— Получилось ужас как странно. Дональд сам тебе… — Она запнулась и досадливо цокнула языком. — Ах да, забыла. Он просил тебя зайти в рубку, сразу как ты очнешься.
Ну, это мы запросто, отчего бы и не сходить в простынке и босиком.
— Тогда я пойду. Оденусь у себя и пойду.
ГолосМарии остановил меня уже у двери.
— Алекса…
— Да?
— Ты помнишь свой рассказ о червоточинах и… Ну, обо всем, что было связано с ними?
Я смотрела на сосредоточенную Марию, и очень хотелось прикусить губу. Память была услужлива, и я ничего не понимала — себя в первую очередь.
— С нами что-то произошло, так что если ты вдруг поймешь, что это не просто стресс…
Я кивнула, не оборачиваясь, и вышла. Ругаясь и отговаривая Марию, я сама полезла в невыносимый кошмар родом из зазеркалья. Перед глазами стоял посеребренный призрак Джахизы Фокс.
* * *
Помытый, одетый и бодрый бывший инквизитор — это замечательный инквизитор, не в пример инквизитору грязному, голому и уставшему. Я маршировала по коридору фрегата, жуя на ходу галету. Явиться «как только, так и сразу» один черт не получилось, поэтому я приводила себя в чувство со всей серьезностью.
И это того стоило.
Свои проблемы я рассовала по полочкам и причесала. Остались, по сути, два беспокойных вопроса, и выглядели они следующим образом. Во-первых, чем закончилась история с отзеркаленной каравеллой? Во-вторых, не схожу ли я с ума? Ответ на первый находится в конце этого самого коридора, а вот со вторым все сложно. Взять хотя бы такую незначительную деталь, как мое поведение перед высадкой на «Маттах». Берем мы эту деталь и, значит, смотрим. Смотрим, смотрим — и ничего не понимаем, потому что я, накручивая и себя, и Марию, тем не менее и мысли не допустила, что нечего людям делать на зараженном порчей корабле. И уж если Карпцова не понимала, на что идет, то я-то сама в курсе была, правда?
Тогда мне казалось, что это опасный рывок к новым ощущениям и вообще неплохо было бы разведать, что да как там. Ведь что забавно: будучи служанкой Империи, я бы в три этажа покрыла матом того, кто приказал бы мне провести досмотр вернувшегося из зазеркалья судна.
Я почему-то очень живо представляла себе это. Во всех, так сказать, красках.
Корабль, прошедший червоточину, — это не лучший повод впрыснуть себе острых ощущений.
С подобными скверными мыслями я вошла в рубку.
— А-алекса?
Дональд уже знакомым жестом похлопал по ложементу рядом с собой. «А ведь пошлый-то жест. И наглый», — подумала я, садясь.
— Что скажешь? Раздолбал неведомую дрянь? Или это все же мне привиделось?
Дональд вздрогнул, и я наконец догадалась рассмотреть его повнимательнее. Парень выглядел каким-то больным, и сразу стало ясно, что в компании психов с утра пополнение. У него легонько, едва заметно подергивалось левое нижнее веко, взгляд блуждал.
— Так-так, — протянула я. — Проблемы?
— Да.
Я осмотрела обзорные экраны: нет, мы по-прежнему болтаемся в том же секторе, и даже, если верить возмущениям изнанки, не так далеко от червоточины. Двигатели молчат, но и данных о восстановительных работах на экранах нет. Мы победили вчистую, только вот герой наш на героя не похож. Не Лиминаль же в открытом космосе порвала монстра? Прикинув картинку, я хмыкнула: а что, с той станется, ага.
А обормот между тем все молчал. Врала, по-моему, Мария: ничего он не собирался мне рассказывать. А вот посидеть и трагически помолчать — очень даже собирался.
— Мне что, ВИ «Телесфора» допросить вместо тебя?
Дональд снова вздрогнул, но голос подать соблаговолил:
— Н-не получится. Я ее отключил.
«Хах, да ладно?»
— И с чего это? Что тебе виртуал сделала?
Он твердо посмотрел мне в глаза:
— «Т-телесфор» отказался предоставить м-мне данные о сражении.
Ого. А так бывает? Я настолько поразилась факту неповиновения бортового виртуального интеллекта, что не сразу оценила первый смысловой пласт фразы.
— Так… С восстанием машин разберемся, но зачем тебе данные по сражению?..
Я смотрела в его глаза — там отражались крохотные льдистые точки звезд — и уже все понимала.
— Я н-ничего не помню.
Вот это вариант. А Дональда тем временем прорвало.
…Он орал. Он заплевал микрофон, пытаясь докричаться до нас с Марией, а порченый корабль на все лады повторял ему обрывки моих реплик, в которые вплетался тонкий перелив флейты. Несчастный обормот стискивал пульт связи, когда обшивку «Маттаха» распороло плазмакластическим ударом. Мелькнули два барахтающихся скафандра, хлынуло мертвецкое свечение из недр каравеллы — и Дональд двинул «Телесфор» юзом, понимая, что надо хотя бы втянуть нас в свое гравитационное поле, — и не прогадал.