— Почему?
— Мы должны знать все о времени твоего пребывания с Дональдом, поэтому ты пройдешь через «Мнемозис».
Я терпеливо ждала: мне надоело переспрашивать. Опротивело, пускай это и касается моей судьбы.
— Это личностный сканер, — сжалилась Кацуко-сан. — Читает память, рефлексы, эмоции — все. К сожалению, побочный эффект — психодеструкция. Если, конечно, повезет, он сразу нащупает нужный пласт… Но для тебя разницы нет, как ты понимаешь.
Конечно, нет. Черный трибунал или слюнявый идиотизм — дайте-ка подумать, что лучше.
— И когда?
Вместо ответа Трее посмотрела на стол, где бледно светилась выключенная голопанель. Я не надеялась на ответ «через полгода», но взгляд на часы едва не вышиб из меня дух.
— Через двадцать минут.
Я кивнула. В принципе, ничего особенного. Честь оказана, меня представили победительнице, и осталось только сказать спасибо. Надеюсь, ваш гребаный «Мнемозис» обломается об мои больные мозги.
— Пойдем.
— Что?
Не удержалась. Опять натупила.
— Идем, я пойду с тобой, — сказала Трее. — Провожу тебя к лаборатории «Мнемозис».
— Любите смотреть, как уничтожают ваших врагов?
Кацуко-сан улыбнулась уголком рта:
— О, даже так? Я думала, ты до предсмертной бравады не опустишься.
— Ну уж простите.
— Да ради бога, Александра, — Трее отмахнулась. — Хотя ты ошиблась.
— Неужели?
Трее набросила на плечи тяжелый церемониальный плащ и как-то очень по-домашнему возилась с застежками.
— Я тебе обязана в некотором роде, — объяснила она, оборачиваясь. — Благодаря твоему мастерству флот Империи снова прошелся по галактике — пускай и гоняясь за «Телесфором». Нас уже много где позабыли.
Лучше молчать. Молчание — золото и кратчайший путь к безболезненной смерти, меня уже и так занесло порядком. Оставалась тысяча вопросов, и даже с половиной их было бы дьявольски обидно умирать, но иногда не получается по-другому. Конвоиры однозначно на это намекали.
Коридор — видимо, осевой на линкоре — был широким и просторным, и, наверное, прежней мне даже польстило бы идти по такому к собственной смерти. Прежняя «я», нынешняя «я» — что за детский сад? Я приосанилась. Боевой линкор Империи людей, в качестве провожатого — сама Кацуко-сан, за мной — пусть и косвенно — так долго бегал звездный флот Первого Гражданина…
«Не можешь избежать — прими достойно».
Спасибо, мама, это та мудрость, которой мне сейчас не хватало.
Встречные офицеры вытягивались в струнку, тяжелыми складками покачивался плащ моей спутницы, а потом откуда-то сбоку налетел вихрь.
— Простите, Кацуко-сан, мои извинения, — бормотала девушка, собирая с пола разбросанные карты.
Трее наклонилась и, ухватив недотепу за шиворот, встряхнула:
— Валерия! Ты меня позоришь.
Взлохмаченная девушка сделала страшные глаза и затараторила в духе: никак нет, Кацуко-сан, и в мыслях, Кацуко-сан. Я отвернулась, изучая броню конвоиров. Блокмастер скучающе смотрел в потолок, а его спутник по уставу глядел перед собой и фарса словно бы не замечал. Броня у обоих тяжелая, щиты активированы, а поясные кобуры скорчеров раскрыты в положение «быстрый хват».
«Любят меня. Любят и ценят».
— Да иди уже, чудовище, — буркнула за спиной Трее.
— Кальтенборн? Кальтенборн-Люэ?
Я повернулась на каблуках. Темно-русое каре, огромные зеленые глазища — и остренький подбородок. Вечная девочка, хотя она вряд ли младше меня.
— Валерия Гинемер, капитан Люэ, — сказала девушка, явно сдерживаясь, чтобы не начать тарахтеть. — Я только хотела сказать, что я рада… Ну, то есть мне жаль, что так все получилось. Горжусь встречей с вами, Александра.
Она кивнула, взглянула на Трее и исчезла. Только глядя ей в спину, я сообразила, что на нервной девчушке форма космофлота Империи, причем, если я еще что-то соображаю, — форма летного офицера.
— Это моя ученица, — сказала Кацуко-сан, жестом показывая, что нам пора дальше. — Взяла ее, когда прежний подопечный подался в бега.
— Бумажки перекладывать?
Трее покосилась на меня и снова улыбнулась. Меня передернуло: все представлялось, что я веду кого-то на казнь и вот так светски улыбаюсь.
— Бумажки? Ты тоже купилась, Александра. Забавно. Она капитан сингл-класса «Эйринофор» и вдобавок — боевой энергетик. Таких вот парней, — Трее указала большим пальцем себе за плечо, — отделениями швыряет.
А вы ведь любите своих учеников, Кацуко-сан. Гордитесь ими — Дональдом, Валерией этой малахольной. Наверное, у вас самой какая-то несовместимость с сингл-классом, вот и компенсируете изо всех сил. Я едва сдерживала неожиданную улыбку: иду вот на стирание личности и устраиваю психоанализ карманному стратегу ЕгоМеча.
— Пришли, — Кацуко-сан остановилась у широких двустворчатых дверей.
Оттуда выкатывали бокс, и мы посторонились. Дурацкая какая-то ситуация, и пауза дурацкая: ну что мне, «до свидания» ей говорить? Я подумала и решила спросить напоследок:
— А он и правда его сын?
Трее оттянула пальцем воротник кителя и кивнула. Плащ тяжело плеснул, конвоиры вытянулись на прощание, а я даже смогла недолго посмотреть в спину уходящему войд-коммандеру. Странная она. Прощаться вот не стала.
— Вперед, — кивнул блокмастер.
В лаборатории «Мнемозис» царило оживление. У десятка голопанелей суетились люди, они обменивались отрывистыми фразами на своем птичьем языке — ненавижу жаргон научников, и вот теперь это, наверное, последние слова, которые я услышу.
И что-то мне так по барабану, что аж самой противно.
Рядом с массивной внутренней дверью, разукрашенной всевозможными «запрещено» и «соблюдайте», за отдельно стоящим столом сидела женщина и смотрела видеозапись, в отличие от остальных бездельников, ковырявших цифры, графики и прочую высшую математику.
Женщина внаглую курила — самые обычные сигареты — и терла висок.
Я даже не стала удивляться, когда меня повели именно к этой странной блондинке.
— Доктор Окамото?
Блондинка выковыряла из уха микродинамик.
— Да?
— Отступник Кальтенборн-Люэ доставлена.
Доктор загасила сигарету в пепельнице и зло сказала:
— Вы бы ее еще к вечеру привели. У меня еще Червяк на сегодня.
— Извинения, доктор, — каркнул блокмастер.
— Сейчас. Надо прогнать тест.
Женщина встала и хлопнула в ладоши. Бардак в лаборатории тотчас же затих.
— Господа, еще один образец, всем внимание! Стэн, проверьте кинематику, Такуя — низкоуровневые настройки, Мия — уровень сигма…
Она сыпала и сыпала распоряжениями по организации моей казни, а я скучала. Так и хотелось поторопить эту нудную беловолосую дуру. Я проглотила «образец», проглотила дерущие горло вопросы, на которые так и не получила ответов, — я все проглотила и теперь с любопытством изучала лабораторию. Интересно, сколько я успею тут поломать, прежде чем сработает охрана?
Будь я уверена в том, что меня убьют на месте, я бы устроила тут самый настоящий цирк даже в энергетических наручниках, а так… Перебьетесь.
Уже чуть ли не засыпая в чудовищной апатии, я зацепилась взглядом за видеозапись, которую смотрела доктор Окамото, и ощутила удар под дых: на экране в каких-то захватах билась Мария Карпцова. Ее трясло и ломало, а яркий нимб над ее головой лучился всеми оттенками зеленого. Потом гомон в лаборатории на секунду затих, и прошлый удар показался мне нежным тычком.
В брошенном на стол микродинамике бился отчаянный крик — тихий-тихий, едва различимый на фоне гудения охладителей:
«Алекса, умоляю, спаси!!»
Ты теперь знаешь, с каким боксом раскланялась на входе, правда? Знаешь, что это вывезли? Ты ведь знаешь, Алекса?
От шока я опомнилась, только обнаружив себя в захватах на каком-то стенде — точно на месте Марии. Скука. Боль — я кого-то поломала там, в лаборатории, кого-то уволокли в медчасть. Все было в прошлом, все — и все.
Дональд, Мария, Олег, Рея.
Простите меня. Я ошиблась там, где нельзя было ошибаться.
Пожалуйста, простите меня.
Глава двадцатая
Если вам доводилось испытывать фантомные боли, вы меня поймете. Даже если вам не отрезали руку или хотя бы палец, все вы когда-то кого-то любили так, что ах. Или ненавидели. И вот все уже успокоилось, утряслось, у вас верный друг, паршивых овец нет, ваша семья на хорошем счету в демографической службе, когда вот она — встреча. В монорельсе, в баре, в департаменте карточек. Неважно. Вы встретились, уже позабыв друг друга, — и что-то заныло. Можно хоть тысячу раз себя перекопать, но вы точно уверены: вам все равно.
А оно ноет, ноет, ноет… Страшная вещь — фантомная боль.
У меня болел мозг. Он не мог болеть, но болел, словно его больше не было. В голове пусто, пустоту наполняла боль, я, кажется, где-то лежала.
«Ничего не вижу».
— Какой цвет перед глазами? — спросил голос.
— Никакого, — послушно откликнулась я. — Все черное.
Голос заворчал, а я с растущим интересом прислушивалась к миру. Тишина позванивала какими-то колокольцами, однозначно намекая на глухоту. Тогда какого дьявола я слышу голос? Додумать мне не дала яркая-яркая вспышка.
— А так?
Мне не пришло в голову ничего лучше, чем заорать от боли: свет выжигал меня на радостях, словно его только что создал сам господь бог и ему не терпелось заняться чем-то. И пока я орала, перед глазами начала проявляться картинка: щедро залитая прозрачной жидкостью, неразборчивая, но все равно — картинка.
— Вижу, — сказал голос.
«Это я вижу, сволочь», — подумала я и снова заорала. Теперь кто-то воткнул в розетку другой штепсель, и ко мне возвращался слух. Вернее будет сказать, что ко мне возвращалось ощущение собственных ушей, и если им верить, мир наполняли звуки пневматических резаков, ломаемого стекла и гула.
— Образец в эфире, — сказал бесполый визгливый голос и сорвался в басовитое гудение. — Теперь можно и стимуляторы. Стэн, где мой отчет о повреждениях?