А потом оттуда начали подниматься Предвестия — одно за другим. Крылатые, похожие на кресты, непохожие ни на что живое твари. Твари, против которых я не могу применить последнюю солярную боеголовку.
— Дональд, — сказала я в ответ на участившееся дыхание, — просто веди непрерывный огонь.
— Планете вредить нельзя?
— Пока нельзя.
И маневрировать нельзя: не успеешь уйти в открывшуюся червоточину. И бояться нельзя. А можно только считать секунды, и самое обидное, что дыра в наш мир может раскрыться когда угодно, так что нет даже красивого и трагичного таймера, нет шанса на «держись! Еще три секунды… Две… Одна!».
Я выстрелила кластерными торпедами. Три группы по две, «веер» — убийственный кулак перехвата с отличным ускорением. Предвестий смяло и опрокинуло снова в кипение атмосферы.
— Две метки справа по курсу.
Огонь.
— Три метки справа по курсу.
И еще. И еще, и еще — пока не остались только бортовые лазерные установки и такие грозные, но бесполезные идиотизмы со сверхмассивными и солярными зарядами. А значит — осталось совсем немного, и все идет хорошо: или откроется червоточина, или нас уничтожат.
Вероятность — она всегда имеет вид «yes/no», а остальное придумала статистика.
«Я знаю много слов на “-изм”», — вспомнила я сама себя.
А потом у фрегата «Телесфор» выросли пылающие крылья. Над песочной планетой всходило ослепительное крылатое солнце, и это было мое последнее воспоминание о Закате.
* * *
— Доктор, она в сознании.
«Она» — это, надо понимать, я. То есть пора открывать глаза.
Надо мной мчался коридор: лампа, лампа, лампа, лампа… Коридор был длинным, как туннель в смерть, но рядом находились люди, а значит, или я участница массового побега на тот свет, или меня куда-то везут на каталке с реанимационным интерфейсом.
— Стоять, — приказал знакомый голос, и меня остановили прямо под очередной лампой. — Как тебя зовут?
— Александра Кальтенборн-Люэ. Ин… Нет, капитан имперского флота.
Голос получился очень даже симпатичный. Ничего такой голос.
— Хорошо, — сказало склонившееся надо мной лицо. — Как зовут меня?
Я прищурилась, разглядывая лицо против света. Глаза слушались меня неуверенно, а маячки во всем теле пели приятную песню о том, сколько в меня вкатали анестетиков. Где-то внутри росло раздражение: да она что, издевается, сука?
«“Издевается”, “сука”— ба, да это же ключевые слова».
— Доктор Окамото.
— Молодец, родная моя, — произнес голос без нотки родственного тепла. — Посадите ее.
Каталка с жужжанием наподдала мне в спину, и там, в поясничном отделе, в густом тумане проснулась тупая боль.
— Что со мной?
— Последствия перегрузок. Восемь секунд тридцатисемикратной.
Восемь секунд — это в кашу, в кисель. Глаза, небось, спешно регенерировали, чтобы я с ума не сошла.
— Пока ты не начала спрашивать, скажу кратко.
В дымке щелкнула зажигалка, и я наконец рассмотрела окрестности. Коридор на почтенном расстоянии заполняли люди, рядом стояли санитары, одетые в многолапые медицинские экзоскелеты. Оперировали меня на ходу, я так понимаю.
Доктор Линда Окамото прикуривала, глядя в сторону. «Линда, Линда… У нее же на бейдже написано имя».
— Кратко?
— Да. А ты дополнишь. Во-первых, «Тень» успешно достигла Заката.
Я прикрыла глаза. «Тень».
…Громада сверхдредноута валилась нам навстречу из фиолетовой бездны, корабль с ходу открыл заградительный огонь, позади меня кого-то порвало в клочья, а я чувствовала только боль-боль-боль рвущего жилы корабля…
— Понятно, — сказала я, задирая голову. Лампа по контрасту с силуэтом СД выглядела как взрыв солярной боеголовки. — «Дыроколы» сработали через семь минут тридцать две секунды.
— Вероятно, какой-то временной сдвиг, — пожала плечами Окамото.
Ну, конечно. Почему бы и нет, подумала я, пытаясь ощутить хоть одну конечность. Судя по тому, что шея двигалась, что-то у меня осталось. Если так разобраться, то у меня при любом раскладе осталась я, остался обормот, а остальное дорастят и отрегенерируют.
«Обормот?..»
— Что с Дональдом? — спросила я.
— А это надо уточнить у тебя.
Я посмотрела в облако дыма, почти скрывающее лицо доктора Окамото.
— Объясните, — потребовала я.
«Дональд, черт. Ты ведь должен был вернуться, идиот. У тебя же должно было хватить везения на нас на всех».
— Фрегат «Телесфор» сильно поврежден, стоит сейчас в шлюзе, но мы не смогли в него попасть.
— Что?!
Окамото пожала плечами:
— Он держит полное силовое поле, связи с ним нет. Дистанционно управлять мы почему-то не можем.
«Интересно, почему бы это», — стиснула зубы я. Корабль в ходе миссии получил высшие коды доступа, то есть, пока пилот и корабль едины, никто другой вмешаться в систему не может. Значит, он хотя бы жив. Значит, все…
Я запнулась. В моих воспоминаниях зажглась крылатая звезда.
…А потом у фрегата «Телесфор» выросли пылающие крылья.
Когда ослепшие глаза пришли в себя, я вызвала Дональда, но на экране были только помехи. Предвестия поднимались к нам все выше, Предвестия опускались к нам все ниже, а «Телесфор» горел звездой, и наконец связь установилась.
Запуская пинками застывшее сердце, я смотрела на финал своего давнего кошмара.
Горящая белым пламенем последняя из Лиминалей привлекла к себе обормота и поцеловала его в губы. Я уже слышала треск рвущейся кожи, слышала фарфоровый звон лицевых костей, и длилось это звенящую вечность, и, кажется, в меня попали, и еще раз, а потом все закончилось, и я тупо смотрела, как между губами отстранившихся Дональда и Реи тянется тоненькая ниточка слюны.
«Прости меня».
Я вздрогнула. Голос шел отовсюду, и градары взбесились: вокруг «Телесфора» из кипящего газа появлялись нечеткие силуэты, огромные призраки. Они обретали плоть Заката и становились кораблями.
«Я предала тебя твоему отцу. Я боялась за тебя».
Корабли рождались между крыльями, растущими из «Телесфора», и устремлялись в разные стороны. Дикой формы, древние, снятые давно с вооружения эсминцы, крейсера, тактические корветы, корабли РЭБ — я смотрела на эту рухлядь и понимала только одно: это все суда планетарной обороны.
«Я обманула тебя, чтобы быть рядом».
Эсминец поймал лобовой выстрел Предвестия, но все равно вышел к нему вплотную и вспух во взрыве собственного реактора. Прямо надо мной еще одно судно перехватило плевок врага, дало бортовой залп, уже исчезая в облаке рвущегося сквозь обшивку газа.
Мне только и оставалось, что вздрагивать от оглушительного шепота исповеди, исповеди вечной тихони, и вертеть головой, наблюдая за самым невероятным массовым самоубийством. Вокруг «Телесфора» в лучах крыльев кружились дома, мосты, пусковые мачты противоорбитальной обороны, кружились облака мусора, который когда-то был планетой.
Планетой, так и не закончившей свой бой с «Тенью»…
— Доктор Окамото! Мы получили телеметрию!
Я открыла глаза. Черт, я способна до сих пор что-то видеть, и это поистине великолепно.
Офицер подал Окамото планшет и почтительно отскочил в сторону, косясь на меня. Нашел чудо зазеркальное, подумала я и с удивлением поняла, что меня еще что-то в этом мире раздражает. Тоже, если разобраться, здорово — в этом сером коридоре, под этими тусклыми-тусклыми лампами.
А еще я спокойна, как корабль без запал-карты. Все равно мне все расскажут. Тянулась пауза, тянулись удары сердца, размазанные химией. Кстати, да: это же круто — у меня есть сердце. Ну, или что-то, к чему смогли прицепить водитель ритма.
— Хорошо, — сказала Окамото и посмотрела на меня. — «Телесфор» впустил наши программные модули, прошел проверку. Там некритичные повреждения, щиты до сих пор работают. Вопрос времени.
— В задницу ваши повреждения, — сказала я. — Экипаж?
— Десант не пережил перегрузок. Дональд Эшспэрроу стабилен, но самое интересное, что Лиминаль разобрала себя не полностью.
— Разобрала?
Окамото посмотрела на меня и кивнула, ища, куда бы деть докуренную сигарету.
— Разобрала. Мария Карпцова очень любила термин «дизассемблирование», — чертова доктор загасила окурок пальцами и сунула его в карман халата. Вот так взяла и сунула в карман. — Но Рея не прошла полного процесса.
— И сейчас она…
— Она в коме.
Я откинулась в своей каталке. К телу возвращалась боль, и в руку тотчас же что-то тупо толкнуло: кто-то из медиков вколол в меня добавки.
— Редкостный засранец этот ЕгоСын, — сообщила я потолку.
— Что ты имеешь в виду, моя родная?
— Ну, вы подумайте, с чего «Телесфор» вдруг впустил ваши программные щупы, но не убрал щиты.
Окамото бросила взгляд на планшет и вдруг сорвалась с места. Она бежала среди расступающейся толпы безликих солдат, и я в жизни не видела ничего прекраснее, а потом загремела тревога, толпы не стало.
— Хрень какая-то, — с чувством сказал один санитар другому.
— Не иначе. А с ней-то что делать?
— «Ее» можете и спросить, идиоты, — вздохнула я.
Страшно неохота думать о тревоге, о том, что Дональд — говнюк, что все так обернулось и вообще — я набор мясной вырезки, наполовину прооперированный, наполовину слепленный так, чтоб не развалился.
— Виноват, — сказал первый санитар. — Еще укольчик?
— Себе поставь. За мой счет.
Санитары хмыкнули.
— Вас в медотсек, видимо?
— Ну, мне кажется, да. Но вам виднее, — я замолчала: как-то вдруг сообразилось, что я до сих пор не знаю, где нахожусь. Тревога отзвучала, над головой снова мелькали лампы, в животе что-то больно-пребольно дергалось, будто полуоторванное.
— Что это за корабль? Где мы?
— Это «Джаганнатха», госпожа капитан, — откликнулись слева.
— «Джаганнатха»? А где сейчас войд-коммандер Трее?