– Какие уколы? – насторожился Логов.
– От давления. Я не знаю, что за лекарство.
Сашка негромко напомнила:
– Она не от укола умерла, ее зарезали…
– Точно, – признал он с сожалением. – Это из разных опер.
Голубые Сашкины глаза холодно засветились:
– Но Роксану ведь кто-то наколол снотворным. У Светланы они под рукой.
– Ладно, это мы выясним… А Ромка с отцом не скандалил? У подростков бывает…
– Ромка?! – Мила так и ахнула. – Ну вы его видели? Это же солнышко… И они с дядей Пашей просто вот так были, – она показала два тесно прижатых друг к другу пальца. – Они этот свой Парк монстров чуть ли не собственными руками построили. Каких-то рабочих нанимали, конечно, но очень многое прям сами сделали.
Сашка уточнила:
– А Светлана в этом не участвовала?
– Она же работает, когда ей…
– И то верно, – пробормотал Артур.
Настроение у него было скверное: опрос ничего не дал. У всех алиби и никакого намека на мотив. Кроме Светланы, конечно, которой наверняка хотелось свернуть Пашке шею… Только она оба раза находилась в санатории, есть свидетели, так что фактически не могла убить ни мужа, ни свекровь.
Оставалось ждать, когда Роксана придет в себя и сможет хоть что-то прояснить. Артур запер ее в гостевом домике, который они сняли, и велел отсыпаться. Он очень надеялся, что утром девушка все вспомнит и сможет рассказать им, как оказалась в замке.
Даже не знаю, зачем Артур вечером затащил меня в маленький павильончик с надписью «Фиш-спа» возле набережной. Может, чтобы отвлечь меня от мыслей о неудачах, которые мы терпели одну за другой. Или ему просто хотелось помолчать и подумать?
Я еще никогда не доверяла ноги рыбкам, но Артур божился, что это фантастически приятно. До сих пор у меня не было ни одного повода усомниться в его словах, так что и в этот раз я доверилась с легкой душой.
Усталая неулыбчивая армянка встретила нас без особой радости, хотя мы были у нее единственными посетителями.
– Явно она не хозяйка бизнеса, – шепнул мне Артур, когда мы разувались. – Никакой заинтересованности…
– Э, а что это там у вас? – внезапно проснулась она. – Пластырь?
На днях Артур стер мизинец, и мы не сразу нашли аптеку в Евпатории, чтобы заклеить его.
– Кровь не пойдет? Мои рыбки погибнут, если наглотаются крови! А я без работы останусь.
Судьба этой грубой тетки меня не особо волновала, но рыбок было жаль, поэтому я тоже придирчиво проследила, как Артур отклеивает пластырь, и убедилась, что мозоль отвердела достаточно, чтобы не кровить.
– Ладно, – буркнула армянка. – Мойте ноги.
Мне уже хотелось уйти из этой каморки, но дома у нас дрыхла Роксана, возвращаться туда тянуло еще меньше. К тому же Артур поставил у домика полицейского, чтобы охранял ценного свидетеля…
Отчасти в этой истории Роксана была жертвой, но меня даже имя ее бесило, ведь оно так походило на мамино, а они были с разных полюсов. Я догадывалась, что у Артура тоже язык немеет, когда приходится называть любовницу Павла по имени. И всякий раз эти звуки бередят незажившую рану, пробегая острым арпеджио.
Этот термин я помнила, хотя училась музыке всего год: мама решила не мучить меня больше, ведь кроме пьески про воробушка, которую можно было сыграть одним пальцем, мне продвинуться не удалось. Мама тогда проявила великодушие не только по отношению ко мне: у моей учительницы музыки начинался нервный тик, когда меня приводили на занятия…
Усевшись на твердую скамью, я проследила за действиями Артура и тоже опустила ноги в стеклянный сосуд, в котором сновали косяки рыбешек. К волосатым конечностям Артура они приблизились настороженно – куснут и отплывают. Зато меня неожиданно облепили всей стаей!
– Нежная кожа, – заметила армянка, как мне показалось, неодобрительно. – Для них это десерт.
Поначалу было ужасно щекотно, потом стало приятно до того, что потянуло закрыть глаза и растечься по этой скамье. По-мальчишески хихикнув вначале, Артур тоже умолк и погрузился в размышления. Его рыбки не отвлекали, а мне никак не удавалось сосредоточиться… Поэтому я тупо наслаждалась, решив, что у меня еще будет время подумать. Почему-то самые интересные идеи и умные мысли навещали меня перед сном, когда я уже укладывалась в постель. Приходилось делать заметки в телефоне, чтобы прочесть их утром. Так что без него я спать не ложилась…
– Ну как? – неожиданно ласково спросила заклинательница рыб и даже улыбнулась мне, хоть и криво.
Я не стала вредничать:
– Приятно…
– Папа знал, куда тебя привести. Папа? – она бросила на Артура косой взгляд, но тот весь ушел в свои мысли.
«Вот что тебя интересует», – догадалась я.
Можно было поддразнить ее и предстать несчастной Лолитой, которую истязает старый извращенец. Но даже в шутку мне не хотелось мазать Артура грязью. Я слишком дорожила нашей дружбой…
Поэтому ответила:
– Папа. Не похожи? Я вся в маму.
– А мама-то где?
– В гостинице осталась. У нее страшенный токсикоз… Скоро братика мне подарит. Думали, от морского воздуха маме легче станет, но тут такая жарища!
Очнувшись, Артур уставился на меня с изумлением, но в разговор влезать не стал. Мы давно договорились: если я вру кому-то напропалую, он меня не сдает.
К тому же армянка так и расчувствовалась от моих откровений:
– Бедняжка… Гранатовый сок ей купите. Он кисленький, хорошо от тошноты. Да и вообще от него сплошная польза.
– Купим, – заверил Артур. – Я и сам его люблю.
Она зыркнула на него:
– Тебе-то не обязательно. Ты свое дело сделал…
Не выдержав, он рассмеялся, сразу став красивым настолько, что даже ее это проняло. Хотела бы я посмотреть на женщину, которая не расцветет от улыбки Артура Логова!
Провожала она нас уже как родных и уговаривала заходить еще – с мамой:
– Мои рыбки ее в момент расслабят, полегчает!
Я опасалась, что Артур мне все же выговорит, когда мы останемся вдвоем, но он не сказал ни слова. И я догадалась: он принял мои фантазии за озвученную мечту… Правда, при маме я даже не мечтала о братике, но почему бы и нет? Он мог быть забавным и улыбчивым, с пухлыми ножками. Говорят, от волос младенцев исходит сладкий молочный запах… Доведется ли мне узнать его хоть когда-нибудь?
Мы молча вышли на набережную, где бродили толпы отдыхающих, с разных сторон доносилась музыка и витал запах керосина – след файер-шоу, которое, похоже, только завершилось.
– Дело пахло керосином, – пробормотал Артур.
– Тугое дело, да? – подхватила я с облегчением.
Видимо, он не собирался сейчас говорить о маме. И все же нотка печали, которую она оставила в нас навечно, прозвучала:
– Хуже нет, чем расследовать убийство близкого человека.
В этот момент он говорил, конечно, о друге, но мамина тень качнулась в свете фонаря, к которому доверчиво прижался скорбный кипарис. В саду дачи Чехова в Гурзуфе растет такое же дерево, посаженное Ольгой Книппер после смерти мужа. Я поверить не могла, что ему уже сто семнадцать лет! Правда, в Никитском ботаническом саду есть деревья и постарше…
Хотя в целом этот сад, куда мы заехали после Гурзуфа, в этот раз не произвел на меня впечатления. В памяти он оставался цветущим Эдемом с того далекого дня, когда мы побывали там с мамой. Помню, как упивалась ароматом роз и цветущих деревьев, как фотографировала все подряд, ведь вокруг была сплошная красота!
Но с Артуром нас ожидало полное разочарование… Нам нахамили уже на входе, я уронила билеты, сама природа Никиты показалась мне скудной и обыкновенной. В любом уголке Южного берега Крыма было не хуже. Пожалуй, лишь бамбуковые заросли впечатлили и тис ягодный, смертоносный долгожитель, который может расти до четырех тысяч лет. Страшно представить, чьи только руки не прикасались к его коре…
Надеюсь, никто не скончался тут же в жутких муках, ведь на табличке значилось, что все части этого дерева содержат алкалоид таксин, но смертельно ядовит лишь сочный присемянник. Артур оживился, прочитав это, а я выудила из памяти, что древнейший тис ягодный растет в Шотландии. В тех местах до сих пор бытует легенда, будто в тени этого дерева играл в детстве… Кто бы вы думали? Понтий Пилат! И почему бы тису было не рухнуть на него еще тогда?!
Мы пустились рассуждать, как двояко можно воспринимать гибель ребенка. Нет сомнений, что для каждой матери (если она не крокодилица в человеческом обличье!) это чудовищное горе. И миллионы женщин в отчаянии упрекали самого Бога… Разве им в такие минуты приходит в голову, что гуманнее очистить мир от их малыша, пока он не вырос новым Гитлером? Или Чикатило? А там, в небесах, это уже известно…
– Если б я не знал тебя, то решил бы, что рядом со мной идет кровожадная уничтожительница младенцев, – проговорил Артур с деланым страхом.
– Да ладно тебе! Я же с философской точки зрения. Если бы Понтий Пилат погиб еще в детстве, никто не обрек бы на казнь Христа. Скажешь, не так?
Он покачал головой:
– Ты сама себе противоречишь. Говоришь, что предопределение существует и потому умирают младенцы…
– Не все! – спохватилась я. – Большинство малышей все-таки невинные души…
– Согласен. Но в отношении некоторых работает принцип неизбежности. Тогда смерть Понтия Пилата в детстве была бы бессмысленной, ведь самопожертвование Иисуса Христа тоже было необходимо с точки зрения спасения человечества. Он должен был отдать свою жизнь за нас и сделал это. Личность Понтия Пилата не играла никакой роли. Не он отправил бы Христа на Голгофу, так другой бы…
Возразить на это было нечего. Я только спросила:
– А у тебя при мысли, что все предопределено, не опускаются руки? Какой смысл вообще делать что-либо, бороться, к чему-то стремиться, если даже ни один волос с головы не упадет без воли Божьей?
– Думаю, речь о глобальном замысле, а не о твоем конкретном волоске, – бесстрастно возразил Артур. – Внутри этого великого плана каждый из нас все же обладает определенной свободой. И может испохабить собственную жизнь так, как ему заблагорассудится… Или же спасти свою душу раскаянием. Искренним.