Он попробобовал, но освободиться не смог. Иконка шмякнулась со стены. Шакал замер.
– Что с ней?
– Гвоздик трухлявый.
– Ага. Не надо было трогать.
109
– Как там? – спросил Петя Бецкой.
– Там порядок. Будем вынимать?
– Вынимай, если смелый.
Все трое знали, что Валерий, кроме денег, прихватил с собой пистолет; никто не хотел лезть под пули.
– Ладно, – сказал Шакал, взял в руку грабли и подошел к сеновалу.
Стояла лесенка с двумя деревянными ступеньками, остальные были веревочными, для экономии материала. Он поднялся на одну ступеньку и пошевелил граблями сено над головой. Он ожидал выстрела. Выстрела не было.
– Осторожный, гад, – спокойно сказал Бецкой.
Шакал поднялся еще на три ступеньки и заглянул наверх.
Наверху было темно, пыльно, пахло соломой, мертвыми цветами и чем-то далеким, из детства. Опасно. Человек с пистолетом, спрятавшийся в соломе, обязательно подождет, пока ты подойдешь совсем близко, и только тогда выстрелит. Попробуй угадай, в каком месте он зарылся. Хорошо хоть то, что отсюда не уйдешь. Значит, если все делать аккуратно…
– Что, боишся? – спросил Бецкой.
– Лезь сам, если смелый.
– Не, не полезу.
– Быстрее думайте, – сказал Гныря, я с вечера не ел, есть хочу.
Он вошел в сарай и нашел на окне надкушенную свежую буханку. На буханке были следы помады.
– Надеюсь, бабуля не красится? – спросил он.
Петя Бецкой подошел и посмотрел. Он был специалистом по женщинам – огоньки в глазах, в словах и в кончиках пальцев.
Он мог раскрыть женщину по следу помады, как Холмс раскрывал преступление по волосинке кенгуру. В отличие от Шерлока, он не пользовался лупой.
– Что скажешь?
– Она не одна. Только что целовалась. Накрасилась с утра, а целовалась только что. Здесь.
– Эй! – закричал Шакал и выстрелил в сено наугад.
Никакой реакции.
– Тогда я попробую, – сказал Петя Бецкой и щелкнул пальцами. Между пальцами вспыхнул огонек. Задул. Щелкнул.
Снова задул.
– Ну и на что мне твои фокусы?
– Сено нужно поджигать, – сказал Бецкой с такой интонацией, будто уточнял что-то, и снова щелкнул пальцами.
– А деньги?
– Деньги сгорят, – сказал Гныря, прожевав кусок, – Из чего они делают хлеб, из опилок? Тьфу!
– Деньги не сгорят, – сказал Петя, – я подожгу так, что гореть будет медленно и очень больно. Никто не выдержит поджаривания на медленном огне. Они обязательно выскочат: все выскакивают. И вообще, какой идиот будет брать деньги на сеновал? На сеновал с женщиной идут не для того, чтоб деньги считать.
– Ты уверен?
– А я когда-нибудь ошибался?
Он обошел сарай по кругу и поколдовал. Особенно долго он колдовал у задней стены. Стена была кирпичной; и кирпичом была выложена узкая дорожка, отделявшая сарай от соседнего дома; дорожка поросла огромными лопухами; лопухи были мокрыми из-за тенистоти места; по листьям лопухов ползали здоровенные улитки, которые назывались Большой Прудовик. Впрочем, насчет названия Петя был не слишком уверен.
Повозившись минут десять, он поджег и с этой стороны.
Дым начал подниматься к небу – медленным, величественным столбом. В столбе сквозило желтое солнце. В соседнем доме заголосили. Петя отошел в сторону, любуясь красотой выполненной работы. Приятно чувствовать себя мастером.
– Долго ждать? – спросил Гныря.
– Час или два – насколько у них хватит терпения.
– Я с голода умру!
– Да, надо бы поесть, – согласился Шакал.
– Спроси в доме, – сказал Петя, пожал плечами и вышел из ворот.
Народ стекался.
Первыми стеклись четыре армянки: старшей было под восемьдесят, младшей – под восемь. Невооруженным взглядом заметно, как разбавлялась с годами армянская кровь кровью славянской – у младшенькой уже почти светлые волосы.
– Тушить надо? – спросила молодая.
– Не надо.
– А если на нас перекинется?
– Не перекинется, – сказал Петя Бецкой, – я обещаю.
Огонь разгорался чуть медленнее, чем Петя ожидал; это раздражало.
Вторым притек местный сумасшедший – прибежал, прыгая как кузнечик, вскидывая колени до пупка.
– Война, война!!! – заорал сумасшедший.
– Не война, а учения, – сказал Бецкой.
– А я хочу войну! – сказал сумасшедший тоном обиженного ребенка. Он говорил невероятно громко, но не напрягая голос.
Голос был слышен, наверное, даже за рекой, блестевшей у дальних огородов.
– Ты что, Шаляпин? – спросил Бецкой.
Сумасшедший застеснялся, поковырял пальцем в зубе и замолчал.
Из двора выкочил испуганный Гныря.
– Не волнуйтесь, – сказала старшая армянка, увидев пистолет, – у них просто голос такой; у всех в семье. Он говорит, а все думают, что орет.
– Баредзэс, – сказал Гныря.
– Шалом, – ответила армянка.
Третьим притек одноногий старичок – тот, который сидел на бревнышках на краю улицы. Старичок был переодет в светлый чистый костюм, причесан и напоминал дедушку Павлова, академика, на портретах тридцатых годов – в ту пору, когда светило физиологии уже затмило будущее науки лет на пятьдесят вперед.
– А я всегда говорил, – сказал старичок, – что иметь два сарая – это пожароопасно. Один обязательно нужно сжечь. Вот ты, Клавушка, и доигралась.
Пятьдесят три года назад он делал Клавушке предложение, но получил отказ по причине малого роста. Теперь, наконец-то, он был отмщен.
– Третий подъезд, квартиры сорок один тире шестьдесят! – заорал сумасшедший.
– Вчерась из города вернулся, – объяснила самая маленькая армянка.
Народ продолжал сходиться. Сарай хорошо разгорелся. Самое время выскакивать. Или решили потерпеть, пока лопнут глаза? – все равно выскочат, все выскакивают.
110
Главный милиционер Гриша был на своем посту. У милиции работа такая: и днем, и ночью на посту. Ночной пост милиционера Гриши был в богатом доме местного фермера: фермера Гриша посадил, но ненадолго, а за «ненадолго», выговорил себе право жить в фермерской усадьбе и с фермерской женой; впрочем, жена была похожа на сырое тесто, разве только готовила вкусно. Посему, фермерской женой милиционер Гриша почти не пользовался.
Во двор вбежал сумасшедший, прыгая кузнечиком.
– Война!!! – орал сумасшедший.
Главный милиционер Гриша заткнул уши – это ж надо так орать.
– Не ори, а то застрелю!
– Война!!! – продолжал сумасшедший.
– Ты че орешь! – заорал Гриша.
– А я не ору, это голос у меня такой!!! – еще громче сказал сумасшедший.
– А я говорю, не ори, не доводи до греха, – сказал милиционер Гриша и прицелился для страху.
– Война!!! – снова заорал сумасшедший.
Главный милиционер Гриша был в плохом настроении: вчера скончался от разрыва печени колхозник, избивший главного агронома. Конечно, агроном был сам виноват – бил женщин коровьм кнутом, чтобы работали. Колхозник был молодым; не разумел дисциплины, вступился и отобрал кнут. После колхознику объяснили, что нужно тикать. Он и утек было, но главный милиционер Гриша поймал его у самого города и поучил дисциплине. Учил не сам, а с четырьмя помощниками.
Колхозник повалялся в больнице и помер. Хорошо, хоть говорить не мог, а правую руку Гриша ему сломал – чтобы не дал письменных показаний. Совсем народ распустился, сладу нет.
Гриша выглянул в открытое окно и увидел вдалеке столб дыма.
– Пожар, что ли? – спросил он.
– Пожар!!! – заорал сумасшедший.
Гриша надел фуражку и поправил ее молодецки перед своим отражением оконном стекле. Красавец. Голова ровная, стрижен под горшок, шея в одну линию с плечами и макушкой – настоящий казак, таких в пивных на вывесках рисуют. Только что без усов. Отрастить бы надо.
Милицейский Бобик был в ремонте, а ремонт грозил затянуться – ремонтировали в городе, а городские плевали на Гришкину власть. Пришлось идти в конюшню.
В конюшне оставалась всего одна кобыла (остальных разобрали по случай сельхозработ). Кобыла была черной, только на носу розовая полоса, да в ухо воткнута белая тряпочка, видно, больное ухо. Кобыла была стара и костлява, но вынослива, как трактор. Никто в селе не помнил, сколько кобыле лет – казалось, что она так и стояла всегда в конюшне, привязанная.
Гриша надел седло, взгромоздился и поехал. Кобыла шла довольно резво. Рядом бежал сумасшедший, подкидывая коленки.
Он молчал, напрягаясь до белизны в скулах – старался обогнать кобылу. Несмотря на все старания, бежал наравне.
– Чего тут таково? – спросил Гриша властно и народ сразу расплылся.
Сарай пылал, почти догорев, крыша уже обрушилась. У ворот стояла машина, у машины стояли трое.
– А ну чего тыт такого, я спрашиваю!!! – снова сказал Гриша и народ совершенно исчез. Последним обратился в бесплотный пар одноногий старичок.
Высокий молодой человек отошел от машины и подошел к Гришиной кобыле.
– Смотри-ка, тут еще и до сих пор на конях катаются!
– Ну! – сказал Гриша.
– Ты милиционер, да? – спросил человек.
– Ага.
– Тогда пошел отсюда.
Гриша огляделся: вокруг никого не было, только сумасшедший прыгал по кругу (помня, что после бега нельзя быстро останавливаться) и у колодца несмышленыш лет десяти боксировал с деревом. Валялся утерянный в спешке костыль. Никто ничего не слышал.
– Ну! – сказал человек.
И Гриша уехал.
111
– Их здесь не было, – сказал Гныря, – успели уйти.
– Может быть, – ответил Бецкой. – Это ведь человек, который сумел ограбить Хана. Это тебе не кто попало.
– Я есть хочу.
– Ладно, – сказал Бецкой, взял вилы и наколол поросенка Федю, спавшего в луже у колонки. Поросерок Федя верещал и дергал ножками.
– Ух, тяжелый, килограмм двадцать будет! – он бросил поросенка в угли вместе с вилами. – Этот быстро спечется.
Несмышленыш лет десяти подошел и теперь боксировал с сумасшедшим. На несмышленыше были боксерские перчатки, а сумасшедший кричал и отбивался зеленым кульком, подобранным в канаве.