Вроде матерится.
Шакал пошел помогать, а Петя забился в камыши и стал пробираться к противоположной стороне озера. Не вышло.
Заметили. Автобус чуть повернул и пошел на Петю; Петя бросился в воду.
Они сидели в воде рядышком, все втроем; машину уже засосало болото. Автобус стоял невдалеке, поджидая.
– Он нам ничего не сделает, – сказал Гныря.
– У него оружие, – ответил Шакал.
– Тогда почему он не стреляет?
– Хочет помучить.
– Подумаешь, мучение – в жаркий день в водичке посидеть!
– Нет, он что-то все же задумал, – сказал Петя Бецкой. – нам лучше побыстрее смотаться. Поплыли на ту сторону. Я поплыл.
– Здесь трясина, – сказал Шакал, – посмотри на машину.
На месте машины поднимались грязные пузыри, вонючие, большие, будто намыленные.
– Какой парень! – сказал Гныря, – как он нас всех делает, даже Хана делал; я хочу с ним дружить!
– Пойди и подружись.
Немного они посидели молча. Вода была теплой, светило солнышко. Что-то нежно трогало за ноги.
– Я понял, – сказал Петя Бецкой, – я понял, почему он ждет. Здесь полно пиявок!
Только сейчас он понял, что означали постоянные ползающие прикосновения к его ногам. Ползающие твари пробирались под штанинами все выше и выше.
– Сейчас они мне откусят!!! – заорал Гныря.
Автобус проехался вперед-назад, как нетерпеливый хищник.
– Кто что-нибудь знает о пиявках? – спросил Шакал.
– Такие червячки, – сказал Гныря, – они пьют кровь. Но они маленькие, насмерть не загрызают.
Петя Бецкой поморщился.
– Насколько я знаю, пиявки не такие уж безобидные червячки…
– А вот на мне маленький сидит! У, гад!
– Это не маленький, а просто голодный. Когда он напьется крови, то растянется. Он растягивается как мешок. По-моему, у них три челюсти – такие, как диафрагма в фотоаппарате – и двадцать глаз вокруг рта. Они будут пить твою кровь, пока не надуются до отвала. А потом отвалятся.
– А потом?
– Приплывут новые. Здесь целое болото голодных пиявок.
Штук сто точно хватит, чтобы высосать всю твою кровь.
– И что будет? – отказывался понимать Гныря.
– Ты станешь синим и холодным, и пойдешь на дно.
– Давайте выбираться!
– Как выбираться?
– И это еще не все, – продолжал Петя, – после укуса твоя кровь перестает сворачиваться. Даже если тебя просто покусают пиявки, кровь будет течь и течь, пока не вытечет вся.
– Не отрывается! – закричал Гныря.
– Конечно, не отрывается. Пока она не наелась, ее можно вырезать только с собственным куском мяса. Мы уже почти трупы.
Шакал отделился от остальных и стал медленно передвигаться в сторону. Грязь засасывала ноги – достаточно одного неверного движения. Что хуже – утонуть в болоте или быть заживо высосанным?
Он отошел уже метров на десять и стал входить в камыши.
Автобус заметил маневр и занервничал. Петя Бецкой стал отползать в противоположную сторону. Автобус рванул на Шакала и Петя успел выбраться. Штанины распухли, полные черных гадин, кружилась голова от потери крови. Уже бесполезно, думал он, уже слишком поздно, их слишком много, слишком…
Он выбрался на дорогу и побежал.
Кажется, они занялись Шакалом. Шакал здоровый и быстрый, его будут долго убивать…
Он бредил и понимал, что бредит. Небо стало зеленым и заиграло оттенками как хамелеон. На деревьях появились ящерицы, висящие на хвостах, шевялящие лапками. Вдруг пошел снег, потом дождь. Дождь был приятен. Сзади ревел мотор, было похоже на рев быка, только не страшно. Чего бояться, если все так хорошо. Ой как много лягушек. Я не люблю лягушек, они мокрые! Они плохо горят!
В камышах квакакли довольные лягушки, они выползали под дождик, чтобы подрасти, и некоторые успевали вырасти до размеров подошвы от детского ботинка. Земля в наших местах богата и плодородна. Во, на глазах растут! Лягушки были очень толсты и не боялись Петю, а одна даже увязалась за ним из любопытства, но вскоре отстала из-за лени.
Бецкой выбрал клочок леса приблизительно в гектар и поджег его в нескольких местах. Не буду рассказывать как ему это удалось потому что он всегда хранил профессиональные тайны и было бы неэтично с моей стороны раскрывать их. Чесно говоря, просто не знаю. Главное в том, что лес все же загорелся.
Заскакали лягушки, спасаясь от огня, закурлыкали мокрые голуби, застрекотали белки. Водилось множество всякой мелкой живности.
Убедившись, что лес не погаснет, Бецкой направлися назад, к электричке. По дороге он встретил знакомую лягушку и лягушка посмотрела на него осуждающе. Лягушки обычно выглядят тупо, но иногда их взгляд может выражать порицание. В этом они всегда напоминали Бецкому начальников. Начальники в наших местах разводятся так же обильно как и лягушки, они тоже в основной массе мелкие и тоже хотят подрасти, очень.
Подойдя к станции, Бецкой увидел пучеглазую девочку Надю.
Надя сидела мокрая на мокрой каменной скамье (справка: скамья каменная чтобы не украли) и сосредоточенно вращала глазами.
Прилипшее к телу тонкое платье выдавало вполне сформировавшиеся округлости с двумя сосками как темными пуговичками.
– А мама твоя где? – спросил Бецкой.
Рано развитое создание посмотрело на него с неожиданным гневом в газах и ответило:
– Не твое дело.
Вокзал задрожал и растаял в воздухе. Девочка Надя вытянула себе нос, как пластилиновый, чихнула, отчего на носу появились дырочки, и начала дудеть носом популярную песню.
Он упал. Мотор был все ближе и ближе. Что это за звук? Это самолет, трактор или бой быков? Ой, вот и коррида! А почему у меня нет мулеты (или как оно называется) и красного плаща? А что это на мне шевелится? Почему на песке кровь? Чья это кровь? Неужели моя? Почему ее так много? Он пришел в себя и отполз за дерево. Голова кружилась так, что он не различал верх и низ. Страх совсем пропал, в крови закипала неожиданная и неуместная лихость. А, вот как умирают Бецкие! На, подавись! Но мозги снова заработали четко. Со мной все кончено, – подумал он. Ну и что же. Когда-нибудь все там будем. Я прожил неплохую жизнь. Чего я в жизни не имел? Не вспомнить. Было все. Только омаров не пробовал.
Не подумал вовремя. Никогда не знаешь, когда приходит смерть. Никогда не знаешь, когда уходит детство или молодость. Никогда не знаешь, о чем ты вспомнишь в последнюю минуту. Все это из одного мешка…
Он лежал за яблоней. Автобус делал круг и Петя тоже делал круг. Автобус не мог его взять. В этом есть какая-то честь и честность – в том, чтобы стоять до конца. Правда, они могли бы просто выйти из автобуса и добить; но у них тоже есть какая-то честь. Когда с жизнью поконченно, остается только честь. Я заставлю их выйти, я не позволю раздавить меня как лягушку сапогом. Пусть мне это зачтеться на том свете. А на том свете я попаду к чертям. С ними я сумею договориться.
Черти меня не напугают, а эти в автобусе – тем более. Он попробовал плюнуть на траву, но плевка не получилось – больше не оставалось жидкости, черные твари высосали все. А пиявки уже поотваливались. Ага, если бы была передышка, то снять штаны и вытрусить. Они ведь не выползут сами – в штанинах мокро, а снаружи жарко. Они на солнце не полезут. Нужно раздеться и выбросить. Если они только не успели мне все отгрызть…
Одной рукой он стал расстегивать штаны. Вытащил и выбросил несколько сытых пиявок, упругих, как надувные шарики.
Остальные пока не отрывались; пока были голодны. Штаны насквозь пропитались кровью; кровь уже высыхала и ткань начинала коробиться. Что-то темное шевелилось, шевелилось.
Слишком много…
Он потерял сознание и автобус пошел прямо на него.
116
– Раздавить не раздавлю, а в трясину закопаю, – согласился водитель. – А что же люди?
– А людей надо напугать. До смерти.
– Есть. Будет до смерти! – обрадовался водитель. – Но сначала деньги.
Валерий отсчитал несколько сотен. Толик в красных трусах следил немигающими глазами, глазами дохлыми, как у лежалой рыбы.
– Что смотришь?
– Я тоже пригожусь.
– Когда пригодишся, тогда и получишь.
– Ты потише, мужик.
– Это ты мужик, а я хозяин, – сказал Валерий.
– Что же, мне перед тобой шапку ломать?
– Если заплачу, то и поломаешь.
– Не дело столько денег при себе держать, – сказал Толик.
Трое сидели на траве у болотца и доедали половину поросенка. Взяли половину, потому что целого все равно не съешь. Поросенок плохо пропекся – слишком горячие угли.
Совсем расслабились, страх потеряли.
– Мы не для этого уезжали, – сказала Тамара.
– Сейчас это моя игра, – ответил Валерий. – Помолчи.
– Но товарищи, мальчики, господа! Нам нужно в город!
Она посмотрела на лица мужчин. В каждом мужчине сидит хищник. Волк, лев, орел, шакал, шавка, крыса. В каждом остался инстинкт охоты. Если жертва бежит, ее нужно преследовать и добивать.
– Эти трое убили старую женщину сегодня в Новопавловке, – сказал Валерий каменным голосом, – они сожгли ее дом и убили ее. Клавдию.
– Какую Клавдию? – спросил водитель, вдруг становясь тоже очень спокойным, ледяным.
– Мою бабушку.
– Не бойся, милая, они не уйдут.
Он рванул с холма; дорога была вполне деревенская, с наклоном; по такой только детишки колеса пускают; нормальные машины ездят в обход.
– Тише! – заорал Толик.
– Щас им будет тише!
Удар, скрежет; Тамара упала на пол, поднялась, со лба сочилась кровь:
– Есть чем-нибудь перевязать?
– Вот аптечка.
В аптечке нашлись два полувысохших тюбика йода, коробка новеньких пузырьков с зеленкой и два бинта. Еще много просроченных таблеток; на некоторых даже не читалось название. Над аптечкой голая женщина, полусодранная.
Теперь те трое сидели по грудь в воде. В грязной луже.
– Так и будем ждать? – спросил Валерий.
Водитель двинул автобус туда-сюда.
– Что я могу сделать?
– Там полно пиявок, – откликнулся пассажир, через полчаса пиявки высосут их, как паук муху. В том году коня заели, помнишь? Даже наглотался воды с пиявками и они прогрызли его из желудка, изнутри. Совхозного коня.