акануне. Когда лодка поравнялась с Рафаэлем, ему поклонилась только компаньонка этой дамы, бедная девушка из хорошей семьи, которую он как будто видел впервые. Лодка скрылась за мысом, и через несколько минут Рафаэль уже забыл о дамах, как вдруг услышал возле себя шелест платья и шум легких шагов. Обернувшись, он увидел компаньонку; по ее смущенному лицу он догадался, что ей надо что-то ему сказать, и подошел к ней. Особа лет тридцати шести, высокая и худая, сухая и холодная, она, как все старые девы, смущалась из-за того, что выражение ее глаз не соответствовало ее походке, нерешительной, неловкой, лишенной гибкости. Старая и вместе с тем юная, она держалась с достоинством, давая понять, что она высокого мнения о своих драгоценных качествах и совершенствах. Притом движения у нее были по-монашески осторожные, как у многих женщин, которые перенесли на самих себя всю нерастраченную нежность женского сердца.
– Ваша жизнь в опасности, не ходите больше в курзал! – сказала она Рафаэлю и тотчас отошла назад, точно она уже запятнала свою честь.
– Сударыня, прошу вас, выскажитесь яснее, раз уж вы так добры, что явились сюда, – с улыбкой обратился к ней Валантен.
– Ах, без важной причины я ни за что не решилась бы навлечь на себя недовольство графини, ведь если она когда-нибудь узнает, что я предупредила вас…
– А кто может ей рассказать? – воскликнул Рафаэль.
– Вы правы, – отвечала старая дева, хлопая глазами, как сова на солнце. – Но подумайте о себе, – добавила она, – молодые люди, желающие изгнать вас отсюда, обещали вызвать вас на дуэль и заставить с ними драться.
Вдали послышался голос пожилой дамы.
– Сударыня, благодарю вас… – начал маркиз.
Но его покровительница уже исчезла, заслышав голос своей госпожи, снова пискнувшей где-то в горах.
«Бедная девушка! Несчастливцы всегда поймут и поддержат друг друга», – подумал Рафаэль и сел под деревом.
Ключом ко всякой науке, бесспорно, является вопросительный знак; вопросу: как? – мы обязаны большею частью великих открытий. Житейская мудрость, быть может, в том и состоит, чтобы при всяком случае спрашивать: почему? Но, с другой стороны, выработанная привычка все предвидеть разрушает наши иллюзии. Так и Валантен, обратившись без всякой философской преднамеренности блуждающими своими мыслями к доброму поступку старой девы, почувствовал сильную горечь.
«Что в меня влюбилась компаньонка, в этом нет ничего необыкновенного, – решил он, – мне двадцать семь лет, у меня титул и двести тысяч ливров доходу! Но что ее госпожа, которая по части водобоязни не уступит кошкам, прокатила ее в лодке мимо меня, – вот это странно, вот это удивительно. Две дамы приехали в Савойю, чтобы спать как сурки, спрашивают в полдень, взошло ли уже солнце, – а нынче встали в восьмом часу утра и пустились за мной в погоню, чтобы развлечься случайной встречей».
Старая дева со своею сорокалетнею наивностью вскоре стала в глазах Рафаэля еще одной разновидностью коварного и сварливого света, стала воплощением низкой хитрости, неуклюжего коварства, того пристрастия к мелким дрязгам, какое бывает у женщин и попов. Была ли дуэль выдумкой, или, быть может, его хотели запугать? Нахальные и назойливые как мухи, эти мелкие душонки сумели задеть его самолюбие, пробудили его гордость, затронули его любопытство. Не желая ни остаться в дураках, ни прослыть трусом и, видимо, забавляясь этой маленькой драмой, Рафаэль в тот же вечер отправился в курзал. Опершись на мраморную доску камина, он стоял в главном зале, решив не подавать никакого повода к ссоре, но он внимательно разглядывал лица и уже своей настороженностью в известном смысле бросал обществу вызов. Он спокойно ждал, чтобы враги сами к нему подошли, – так дог, уверенный в своей силе, не лает без толку. В конце вечера он прогуливался по игорному залу, от входной двери до двери в бильярдную, поглядывая время от времени на собравшихся там молодых игроков. Немного погодя кто-то из них произнес его имя. Хотя они разговаривали шепотом, Рафаэль без труда догадался, что стал предметом какого-то спора, и наконец уловил несколько фраз, произнесенных вслух.
– Ты?
– Да, я!
– Не посмеешь!
– Держу пари.
– О, он не откажется!
Когда Валантен, которому не терпелось узнать, о чем идет спор, остановился, прислушиваясь к разговору, из бильярдной вышел молодой человек, высокий и широкоплечий, приятной наружности, но со взглядом пристальным и нахальным, свойственным людям, опирающимся на какую-нибудь материальную силу.
– Милостивый государь, – спокойно обратился он к Рафаэлю, – мне поручили сообщить вам то, о чем вы, кажется, не догадываетесь: ваше лицо и вся ваша особа не нравятся здесь никому, и мне в частности… Вы достаточно воспитаны для того, чтобы пожертвовать собою ради общего блага, поэтому прошу вас не являться больше в курзал.
– Милостивый государь, так шутили во времена Империи во многих гарнизонах, а теперь это стало весьма дурным тоном, – холодно отвечал Рафаэль.
– Я не шучу, – возразил молодой человек. – Повторяю: ваше здоровье может пострадать от пребывания в курзале. Жара, духота, яркое освещение, многолюдное общество вредны при вашей болезни.
– Где вы изучали медицину? – спросил Рафаэль.
– Милостивый государь, степень бакалавра я получил в тире Лепажа, в Париже, а степень доктора – у короля рапиры Серизье.
– Вам остается получить последнюю степень, – отрезал Валантен. – Изучите правила вежливости, и вы будете вполне приличным человеком.
В это время молодые люди, кто молча, кто пересмеиваясь, вышли из бильярдной; другие бросили карты и стали прислушиваться к перебранке, тешившей им душу. Одинокий среди враждебных ему людей, Рафаэль старался сохранить спокойствие и не допустить со своей стороны ни малейшей оплошности, но когда противник нанес ему оскорбление в форме чрезвычайно резкой и остроумной, Рафаэль хладнокровно заметил:
– Милостивый государь, в наше время не принято давать пощечину, но у меня нет слов, чтобы заклеймить ваше низкое поведение.
– Будет! Будет! Завтра объяснитесь, – заговорили молодые люди и стали между противниками.
Оскорбителем был признан Рафаэль; встреча была назначена возле замка Бордо, на поросшем травою склоне, неподалеку от недавно проложенной дороги, по которой победитель мог уехать в Лион. Рафаэлю оставалось только слечь в постель или покинуть Экс. Общество торжествовало. В восемь часов утра противник Рафаэля с двумя секундантами и хирургом прибыл первым на место встречи.
– Здесь очень хорошо. И погода отличная для дуэли! – весело сказал он, окинув взглядом голубой небосвод, озеро и скалы, – в этом взгляде не было заметно ни тайных сомнений, ни печали. – Если я задену ему плечо, то наверняка уложу его в постель на месяц, – продолжал он, – не так ли, доктор?
– По меньшей мере, – отвечал хирург. – Только оставьте в покое это деревце, иначе вы утомите руку и не будете как следует владеть оружием. Вместо того чтобы ранить, вы, чего доброго, убьете противника.
Послышался стук экипажа.
– Это он, – сказали секунданты и вскоре увидели экипаж с четверкой лошадей в упряжке; лошадьми правили два форейтора.
– Что за странный субъект! – воскликнул противник Валантена. – Едет умирать на почтовых…
На дуэли, так же как и при игре, на воображение участников, непосредственно заинтересованных в том или ином исходе, действует каждый пустяк, и оттого молодой человек с некоторым беспокойством ждал, пока карета не подъехала и не остановилась на дороге. Первым тяжело спрыгнул с подножки старый Ионафан и помог выйти Рафаэлю; старик поддерживал его своими слабыми руками и, как любовник о своей возлюбленной, проявлял заботу о нем в каждой мелочи. Оба двинулись по тропинке, которая вела от большой дороги до самого места дуэли, и, скрывшись из виду, появились много спустя: они шли медленно. Четверо свидетелей этой странной сцены почувствовали глубокое волнение при виде Рафаэля, опиравшегося на руку слуги: исхудалый, бледный, он двигался молча, опустив голову и ступая, как подагрик. Можно было подумать, что это два старика, равно разрушенные: один – временем, другой – мыслью; у первого возраст обозначали седые волосы, у молодого возраста уже не было.
– Милостивый государь, я не спал ночь, – сказал Рафаэль своему противнику.
Холодные слова и страшный взгляд Рафаэля заставили вздрогнуть истинного зачинщика дуэли, в глубине души он уже раскаивался, ему было стыдно за себя. В том, как держался Рафаэль, в самом звуке его голоса и движениях было нечто странное. Он умолк, и никто не смел нарушить молчания. Тревога и нетерпение достигли предела.
– Еще не поздно принести мне самые обычные извинения, – снова заговорил Рафаэль, – извинитесь же, милостивый государь, не то вы будете убиты. Вы рассчитываете на свою ловкость, вы не отказываетесь от мысли о поединке, ибо уверены в своем превосходстве. Так вот, милостивый государь, я великодушен, я предупреждаю вас, что перевес на моей стороне. Я обладаю грозным могуществом. Стоит мне только пожелать – от вашей ловкости не останется и следа, ваш взор затуманится, рука у вас дрогнет и забьется сердце; этого мало: вы будете убиты. Я не хочу применять свою силу, она мне слишком дорого обходится. Не для вас одного это будет смертельно. Если, однако, вы откажетесь принести мне извинения, то, хотя убийство – привычное для вас дело, ваша пуля полетит в этот горный поток, а моя, даже без прицела, – попадет прямо вам в сердце.
Глухой ропот прервал Рафаэля. Говоря с противником, он не сводил с него пристального, невыносимо ясного взора; он выпрямился, лицо у него стало бесстрастным, как у опасного безумца.
– Пусть он замолчит, – сказал молодой человек одному из секундантов, – у меня от его голоса все переворачивается внутри!
– Милостивый государь, довольно! Вы зря тратите красноречие! – крикнули Рафаэлю хирург и свидетели.
– Господа, я исполнил свой долг. Не мешало бы молодому человеку объявить свою последнюю волю.