И кончиком кисти он указал художникам на густой слой светлой краски…
Порбус похлопал старика по плечу и, повернувшись к Пуссену, сказал:
– Знаете ли вы, что мы считаем его подлинно великим художником?
– Он более поэт, чем художник, – сказал серьезно Пуссен.
– Тут вот, – продолжал Порбус, дотронувшись до картины, – кончается наше искусство на земле…
– И, исходя отсюда, теряется в небесах, – сказал Пуссен.
– Сколько пережитых наслаждений на этом полотне!
Поглощенный своими мыслями, старик не слушал художников: он улыбался воображаемой женщине.
– Но рано или поздно он заметит, что на его полотне ничего нет! – воскликнул Пуссен.
– Ничего нет на моем полотне? – спросил Френхофер, глядя попеременно то на художника, то на мнимую картину.
– Что вы наделали! – обратился Порбус к Пуссену.
Старик с силой схватил юношу за руку и сказал ему:
– Ты ничего не видишь, деревенщина, разбойник, ничтожество, дрянь! Зачем же ты пришел сюда?.. Мой добрый Порбус, – продолжал он, поворачиваясь к художнику, – а вы, вы тоже насмехаетесь надо мной? Отвечайте! Я ваш друг. Скажите, я, может быть, испортил свою картину?
Порбус, колеблясь, не решался ответить, но на бледном лице старика запечатлено было столь жестокое беспокойство, что Порбус показал на полотно и сказал:
– Смотрите сами!
Френхофер некоторое время рассматривал свою картину и вдруг зашатался.
– Ничего! Ровно ничего! А я проработал десять лет! – Он сел и заплакал.
– Итак, я глупец, безумец! У меня нет ни таланта, ни способностей, я только богатый человек, который бесполезно живет на свете. И мною, стало быть, ничего не создано!
Он смотрел на свою картину сквозь слезы. Вдруг он гордо выпрямился и окинул обоих художников сверкающим взором.
– Клянусь плотью и кровью Христа, вы просто завистники! Вы хотите внушить мне, что картина испорчена, чтобы украсть ее у меня! Но я, я ее вижу, – кричал он, – она дивной красоты!
В эту минуту Пуссен услышал плач Жиллетты, забытой в углу.
– Что с тобой, мой ангел? – спросил ее художник, снова ставший любовником.
– Убей меня, – сказала она. – Любить тебя по-прежнему было бы позорно, потому что я презираю тебя. Я любуюсь тобой, и ты мне отвратителен. Я тебя люблю и, мне кажется, уже ненавижу тебя.
Пока Пуссен слушал Жиллетту, Френхофер задергивал свою Катрин зеленой саржей так же спокойно и заботливо, как ювелир задвигает свои ящики, полагая, что имеет дело с ловкими ворами. Он окинул обоих художников угрюмым взором, полным презрения и недоверчивости, затем молча, с какой-то судорожной торопливостью проводил их за дверь мастерской и сказал им на пороге своего дома:
– Прощайте, голубчики!
Такое прощание навело тоску на обоих художников.
На следующий день Порбус, тревожась о Френхофере, пошел к нему снова его навестить и узнал, что старик умер в ночь, сжегши все свои картины…
Париж, февраль, 1832 г.[155]
Вера Мильчина. «Шагреневая кожа» и «Неведомый шедевр»: страсть или жизнь?
Даже те, кто толком не читал Бальзака, слышали, скорее всего, что он написал много томов под общим названием «Человеческая комедия» и что он был реалистом. Если первое сведение совершенно справедливо, то второе нуждается в существенных уточнениях. Конечно, Бальзак изобразил современное ему общество, столицу Франции и провинциальные города, нравы журналистов и финансистов, светских красавиц и актеров, ростовщиков и художников и многих других с такой подробностью, что его произведения до сих пор служат подспорьем для историков. Однако Бальзак был не только бытописателем, и нельзя не согласиться с его младшим современником, замечательным поэтом и умным критиком Шарлем Бодлером, который в 1859 году, в очерке, посвященном другому прекрасному французскому литератору, Теофилю Готье, писал:
«Я множество раз поражался тому, что в Бальзаке ценят прежде всего великого наблюдателя; мне же неизменно представлялось, что главное его достоинство – фантазия, и фантазия страстная. Все его персонажи наделены той жизненной силой, что отличала его самого. Все его вымыслы ярки и красочны, как мечты. Все актеры “Комедии”, от аристократической верхушки до плебейских низов, более деятельны и изворотливы в борьбе, более терпеливы в несчастье, жадны в наслаждении, кротки в самопожертвовании, чем в реальной комедии, разворачивающейся перед нашими глазами. Словом, у Бальзака все персонажи, вплоть до привратниц, гениальны. Все души у него самые настоящие сгустки воли. Каждый из его героев – это Бальзак собственной персоной. И поскольку все существа из внешнего мира представали перед его внутренним оком рельефно, контрастно, с характерными гримасами, он судорогой сводил им лица, чернил тени, ярким пламенем усиливал цвет. <…> Эта удивительная природная предрасположенность не один раз рождала чудеса. И тем не менее ее причисляют к недостаткам Бальзака. А ведь на самом деле в ней заключается его достоинство. И правда, кто другой так счастливо одарен, что может похвалиться умением преображать простую обыденность, уверенной рукой заливая ее светом и облачая в пурпур? Кому это доступно? А ведь тот, кому недоступно это, по правде говоря, достигает немногого».
Бальзак – это постоянное, не только в каждом произведении, но и на каждой странице, сочетание двух несхожих стихий: бесчисленных бытовых подробностей и беспредельной, преувеличенной, поистине романтической всепоглощающей страсти. Эти свойства бальзаковской прозы прекрасно видны в одном из первых его произведений – романе «Шагреневая кожа». Мы читаем его, зная, что Бальзак – великий писатель, автор монументальной, состоящей из почти сотни томов «Человеческой комедии». Но в 1831 году, когда «Шагреневая кожа» впервые вышла в свет, положение Бальзака было совсем иное, хотя он уже стал к этому времени довольно известным литератором. Вот короткий очерк его жизненного пути до 1831 года.
Оноре Бальзак родился 20 мая 1799 года в Туре. Отец его, Бернар-Франсуа Бальсса (впоследствии изменивший фамилию на Бальзак), выходец из богатой крестьянской семьи, служил по ведомству военного снабжения; доморощенный философ, он в старости много размышлял о проблемах здоровья и долголетия (сын унаследовал от него интерес к этим темам). Воспользовавшись сходством фамилий, Оноре Бальзак на рубеже 1820—1830-х годов стал возводить свое происхождение к дворянскому роду Бальзак д’Антрег и, самовольно прибавив к своей фамилии дворянскую частичку «де», превратился в Оноре де Бальзака. Мать будущего писателя была моложе мужа на тридцать лет и изменяла ему; младший брат Бальзака, Анри, любимец матери, был побочным сыном владельца соседнего замка. Многие исследователи полагают, что внимание романиста к проблемам брака и адюльтера объясняется не в последнюю очередь атмосферой, царившей в его семье. В 1807–1813 годах Бальзак – пансионер коллежа в городе Вандом, в 1816–1819 годах учится в Школе правоведения и служит клерком в конторе парижского стряпчего (отсюда – блестящее знание юридических тонкостей, которое он выказывает во многих своих романах). Впрочем, уже в 1820 году Бальзак отказывается от юридической карьеры и решает посвятить себя литературе.
До 1829 года он ищет свой путь: выпускает под псевдонимами остросюжетные романы и сочиняет нравоописательные «кодексы» – остроумные пособия о том, как не попасться на удочку мошенникам или не быть обманутым женой. Период анонимного творчества кончается в апреле 1829 года, когда за подписью «Бальзак» выходит в свет роман «Последний шуан, или Бретань в 1800 году» (впоследствии печатался под названием «Шуаны» и вошел в «Человеческой комедии» в раздел «Сцены военной жизни»). В самом конце 1829 года выходит в свет книга «Физиология брака, или Эклектические размышления о радостях и горестях супружеской жизни, изданные молодым холостяком». Имени Бальзака на обложке не значилось, но эту книгу, в отличие от ранних романов, Бальзак был готов признать своей и прямо объявил о своем авторстве уже в предисловии к следующему крупному произведению – книге, вышедшей из печати в августе 1831 года под названием «Шагреневая кожа». В первом издании на титульном листе в подзаголовке был обозначен жанр: «философский роман», который Бальзак в следующих изданиях убрал. Впоследствии, в письме к Еве Ганской от 22 января 1838 года, он протестовал даже против причисления «Шагреневой кожи» к романам, а в «Предисловии к “Человеческой комедии”» (1842) отнес ее к «фантазиям». По всей вероятности, тем самым Бальзак хотел подчеркнуть отличие «Шагреневой кожи» от других романов и повестей из современной французской жизни, которые начиная с 1830 года публиковал под общим названием «Сцены частной жизни», или от более поздних романов, которые он объединил в циклы «Сцены парижской жизни» или «Сцены провинциальной жизни» (а эти различные «Сцены», в свою очередь, вошли в «Этюды о нравах»).
В самом деле, поначалу может показаться, что «Шагреневая кожа» еще один из многих – тех, что уже вышли в свет, и тех, что выйдут позже, – романов о молодом человеке, который не находит себе места в жизни (у французов не было понятия «лишний человек», которым мы обязаны И. С. Тургеневу, но по сути это именно он). Рафаэль де Валантен учится праву и ведет аскетический образ жизни – сначала по воле отца, воспитавшего его в строгости, а затем, осиротев, – оттого, что в результате длительного судебного процесса потерял все свое состояние. Он работает над философским произведением, которое должно принести ему и славу, и богатство, но не может устоять перед искушениями парижской жизни. Искусителем выступает Растиньяк (хотя «Шагреневая кожа» написана прежде романа «Отец Горио», где изображены первые шаги этого персонажа в Париже, здесь мы видим более поздний этап его жизни: он уже не тот благородный юноша, который некогда искал свой путь в столице, а закоренелый циник и прожигатель жизни).