Растиньяк убеждает Рафаэля, что гениальный человек обязан быть немного шарлатаном и, главное, сорить деньгами; это, говорит он, единственный способ преуспеть в парижском свете. Растиньяк знакомит Рафаэля с Феодорой – «женщиной без сердца», светской красавицей, которая холодна, как мраморная статуя, и не отдается никому, чтобы сохранить поклонников всех до единого. Ради Феодоры Рафаэль бросает отшельническую жизнь ученого, тратит последние деньги – но не получает ничего, кроме равнодушной учтивости. Убедившись в крахе своей любви, Рафаэль хочет покончить с собой, и Растиньяк предлагает ему утонченный способ самоубийства – погрузиться в глубочайший разгул и убить себя невоздержанностью. Однако самоубийство тем самым оказывается лишь отсроченным: войдя в долги, преследуемый кредиторами и нуждой, Рафаэль принимает решение утопиться в Сене.
И вот здесь повествование внезапно переходит на совершенно иной уровень – тот самый, благодаря которому «Шагреневая кожа» прославила Бальзака и стала одной из его визитных карточек. Перед смертью Рафаэль заходит в лавку антиквара; этот загадочный старик, которому, если верить его собственным рассказам, много больше ста лет, показывает юноше кусок кожи. Он утверждает, что кожа эта обладает магическим свойством: всякое желание ее владельца будет исполняться, но всякое исполнение желание будет уменьшать не только размер кожи, но и срок жизни, отмеренный этому владельцу. Рафаэль не верит рассказу антиквара, но подарок берет.
Дальнейшее действие развивается именно так, как, по классическому определению французского литературоведа Цветана Тодорова, должна развиваться настоящая фантастическая история: все происходящее можно объяснить одновременно и реальными жизненными обстоятельствами, и волшебством (примерно так же построена и пушкинская «Пиковая дама»: с одной стороны, Германн проиграл, потому что сам «обдернулся», взял не ту карту; с другой стороны, может показаться, что причина его несчастья – «тайная недоброжелательность» графини, вредящей ему с того света). Рафаэль желает разбогатеть – и очень скоро получает известие о причитающемся ему огромном наследстве. Рафаэль желает победить на дуэли – и убивает соперника метким выстрелом. В чем причина этих событий – в магической коже или просто в везении и меткости героя? С каждым исполненным желанием кожа уменьшается в размерах, а Рафаэль чувствует себя все хуже и хуже; но возможно, у него просто чахотка, которою человек может заболеть без всякого волшебства? Эта двусмысленность заложена уже в названии романа; вообще-то шагреневая кожа, как уверяет героя ученый натуралист, это просто-напросто кожа дикого осла, однако французское слово chagrin имеет два значения: это не только дикий осел, но еще и печаль. Если это просто ослиная кожа, то несчастья Рафаэля с ней не связаны, но если она вдобавок еще и воплощенная печаль?
Однако было бы, конечно, лукавством утверждать, что два объяснения – реалистическое и фантастическое – в тексте абсолютно равноправны. Конечно, вначале и сам Рафаэль не верит в волшебство и лишь удивляется «тому, как естественно сплетаются события». Но когда выясняется, что кожа не подчиняется земным законам: ее невозможно растянуть ни физическими, ни химическими средствами, – ему приходится поверить, что это в самом деле магический талисман. Рафаэль понимает, что, взяв кожу, уподобился Фаусту и заключил договор с дьяволом (недаром старик антиквар напоминает ему Мефистофеля).
Впрочем, как показывает Бальзак читателю, дело не только в коже и даже совсем не в коже. Кожа – всего лишь зримое воплощение заветных идей самого Бальзака, которыми он наделил своего героя. Бальзак и вслед за ним Рафаэль убеждены в материальности идей: «воля человеческая есть сила материальная, вроде пара»; «наши идеи – организованные, цельные существа, обитающие в мире невидимом и влияющие на наши судьбы» (именно это определение перефразировал Лермонтов в «Княжне Мери»: «Идеи – создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие…»). Такими же деятельными, и притом губительными, силами оказываются и желания Рафаэля де Валантена (антиквар недаром говорил ему: «желать сжигает нас, а мочь разрушает»). Опасность мыслей, посещающих Рафаэля, подчеркивается с самого начала, в его рассказе о ранней юности: мечты о «прегрешениях, свойственных его возрасту» он называет «умственным распутством, подобия которому не найдешь ни в прихотях куртизанок, ни в сновидениях девушек». Разрушительные страсти владеют героем и в более поздние годы. Рафаэль не просто бедный юноша, желающий разбогатеть и преуспеть, он человек, постоянно объятый страстью: страстью к богатству, страстью к славе, страстью к Феодоре. И губит его именно это. Во время влюбленности в Феодору его мучила «не Феодора живая», а «моя Феодора, которая вот здесь» (восклицает он, ударяя себя по лбу). Сходным образом, когда он получает от антиквара кусок кожи, его начинают губить собственные желания.
Характерно, что могущество Рафаэля, на первый взгляд безграничное, ограничено его собственными умственными и душевными возможностями; в конце жизни он приходит к выводу, что он «мог все, но не свершил ничего», не пожелал ничего истинно великого: могущественная кожа сообщала ему лишь ту пустяковую власть, которую он мог помыслить.
Впоследствии, когда Бальзак начал объединять отдельные произведения в циклы, он долго колебался относительно места, которое «Шагреневая кожа» должна занять в «Человеческой комедии», и называл ее «своего рода связующим звеном» между «Этюдами о нравах» и «Философскими этюдами». Почему он колебался, понятно: в тексте «Шагреневой кожи» едва ли не в равной степени важны и философская составляющая, и составляющая описательная.
Бальзак осознавал, что трудно «рассказывать сказки», то есть предлагать фантастические сюжеты, поколению людей, которые «видели Бонапарта, стояли бивуаком в Кремле и ночевали в Альгамбре [испанском дворце]», людям, развращенным духом анализа, которые спрашивают, в согласии с каким химическим процессом горела лампа Аладдина и что бы произошло, если бы Рафаэль пожелал, чтобы шагреневая кожа увеличилась в размерах. Тем не менее именно такую «сказку» Бальзак и попытался рассказать в «Шагреневой коже». В этом произведении он создал современный миф – миф о разрушительности человеческого эгоизма и человеческого желания. Волшебная кожа – это овеществленная воля самого героя, и каждое изъявление этой воли приближает его к смерти.
Но не менее сильна в романе описательная стихия. Многостраничные описания лавки антиквара и оргии в особняке банкира Тайфера – два типичных примера бальзаковской манеры, которая вызывала язвительные насмешки у одних критиков и читателей, но неизменно поражала и восхищала других. Более того, в «Шагреневой коже» очень сильно ощутимо плотское начало, которое даже шокировало некоторых современников. И утро после оргии, когда гости и куртизанки просыпаются с помятыми лицами и растрепанными прическами, и Рафаэль, который, спрятавшись в спальне Феодоры, наблюдает за ее отходом ко сну, и возлюбленная Рафаэля Полина, которая, не дожидаясь свадьбы, прячется в постели любимого и ждет его там, и, наконец, смерть Рафаэля в объятиях Полины в момент высшего наслаждения – все это воспринималось многими читателями 1831 года как нарушение норм приличия.
Таким образом, «Шагреневая кожа» все время как будто колеблется между двумя полюсами: фантастическим и реальным, философским и плотским.
Но еще существеннее колебания, которые лежат в основе практически всех произведений Бальзака, вошедших в состав «Человеческой комедии», – это колебания, касающиеся выбора одной из двух жизненных стратегий. Что лучше – жить страстно и коротко, тратить жизненную энергию безоглядно, не скупясь, или же, напротив, жить бесстрастно и долго? Первую стратегию отстаивают присутствующие на оргии в доме Тайфера куртизанки Евфрасия и Акилина; одна говорит: «Лучше уж не терять своей свободы, любить тех, кто нравится, и умереть молодой»; другая подхватывает: «К тому же за один день мы переживаем больше, нежели честная мещанка за десять лет». Обретя богатство, дарованное волшебной кожей, Рафаэль в то же самое время слышит свой смертный приговор: от любого его желания, пусть даже непроизвольного, кожа сокращается и с нею укорачивается его жизнь. Но теперь, став богатым, Рафаэль уже не хочет умирать, и, стремясь застраховать себя от изъявления каких бы то ни было желаний, «отказывается от жизни, чтобы жить, и отнимает у души всю поэзию желаний»; экономя жизненные силы, он превращается в автомат, «оскопляет свое воображение»; дабы избежать смерти, вынуждает себя «находиться как бы вне жизни», воздвигает между собой и миром преграду в виде старого слуги Ионафана, который обязан предугадывать его желания и исполнять их прежде, чем они будут высказаны.
Такое поведение всегда завораживало самого Бальзака, хотя он и не получал ни от кого волшебной кожи. В трактате «Теория походки», написанном через два года после «Шагреневой кожи», он с нескрываемом восхищением пишет о французском философе XVIII века Фонтенеле, который прожил чуть больше ста лет: «Фонтенель перешагнул вековую грань благодаря жесткой экономии, с которой он распределял свое жизненное движение. Он больше любил слушать, чем говорить. <…> Фонтенель произносил слова, которые подводили итог беседе, но никогда не принимал участия в разговоре. Он прекрасно знал, как много жизненного флюида уходит на колебание голосовых связок. <…> Он не ведал страстей. <…> Фонтенель мало ходил, его всю жизнь носили. <…> Он отступал перед любым препятствием. <…> Он основал секту философов и не вошел в нее. Он никогда не проливал слез, никогда не бегал, никогда не смеялся. <…> Этот маленький хрупкий механизм, который все считали обреченным на скорую смерть, прожил таким образом больше ста лет». Но счастлива ли такая жизнь? Пример Рафаэля, который, решив экономить жизненные силы, стал похож на «скованного Прометея», «свергнутого Наполеона», а вернее всего – на «живой труп», свидетельствует об обратном. Желания гибельны, но жизнь без желаний пресна и убийственна ничуть не менее.