ты…
Мой взгляд цепляется за листок у него на столе, придавленный стопкой книг по шахматам. Папа так же свалил бы все книги в одно место, чтобы я смогла присесть на диван.
Рекламка немецкой шахматной федерации. Из Торонто. Оставшаяся после того вечера, когда мы…
– Крестики-нолики.
– Что? – Нолан подходит к столу и встает позади меня. – О, ну да.
Он хранил эту бумажку как трофей. Привез из Торонто в Москву, затем в свою квартиру в Нью-Йорке, а потом сюда. Внутри меня разливается тепло.
Я сопротивляюсь. Кусаю щеку изнутри. Затем сдаюсь и спрашиваю:
– Почему ты ее сохранил?
– Она напоминала мне о тебе.
Нолан обхватывает меня за ребра, прямиком под грудью, и я закрываю глаза.
– Почему ты хранишь что-то, что напоминает обо мне?
Даже стоя к нему спиной, я чувствую, как он пожимает плечами.
– Потому что я все равно о тебе думаю, Мэллори.
Я поворачиваюсь. Заставляю его отпустить меня. Это невыносимо. То, как близко он стоит. Как упорно меня тянет к нему, несмотря ни на что. Вот чего я избегала – того, что рано или поздно закончится ложью и предательством. Я видела, как это происходит.
– Чего ты хочешь от меня, Нолан? И пожалуйста, перестань улыбаться.
– Я не улыбаюсь, – его улыбка становится шире.
– Я серьезно, если ты не перестанешь улыбаться.
– Такая себе угроза. Тем более так не говорят, это грамматически неверно.
– Что тебе от меня нужно? Что мы… – Я прячу лицо в ладонях. Я слишком уязвима. Неопытна. Все это слишком рискованно и постоянно заставляет меня в себе сомневаться. – Я не понимаю, почему ты все время в моей голове.
– Ты тоже все время в моей голове. Но я знаю почему.
Я издаю стон и заставляю себя посмотреть на него. Он больше не улыбается.
– Просто… что тебе от меня нужно?
– Всё, – произносит он спокойно. Словно это неоспоримый факт. Он словно обнажен, но это не имеет ничего общего с тем, что на нем нет одежды. – Я весь твой. – Нолан медленно опускает голову, пока наши лбы не соприкасаются. Его глаза сливаются в один, прямо на носу.
Теперь я слышу только наше дыхание, и что-то внутри меня встает на свое место.
– Как насчет тебя, Мэллори?
Я молчу. И вместо ответа делаю то, что умею лучше всего: задираю подбородок, чтобы поцеловать Нолана, и это работает так же, как слова.
Ощущения даже лучше, чем вчера. Он так крепко держит меня, что я оказываюсь прижата к шкафу и руками обвиваю его за шею. На мне футболка, а на нем сверху совершенно ничего нет, так что я могу касаться его спины – мягкой и солнечно горячей. Я приоткрываю рот, и Нолан облизывает мою нижнюю губу, после чего его язык скользит вдоль моего. Неуклюже, возбужденно, настойчиво, восхитительно. Беспомощные, горячие, гортанные звуки, которые из нас вырываются, наверное, кого-то смутили бы, но мне все равно.
Все равно, даже если я больше никогда не смогу дышать.
– Давай немного помедленнее, – прошу я. – Давай просто…
– Я думаю об этом каждую секунду каждого дня. – Его ладонь скользит вверх по моей спине, и я ощущаю себя пешкой в его руках.
Нолан помогает нам развернуться и опуститься на незастеленную кровать. Смятые простыни впиваются мне в позвоночник.
– Ты играешь в самые красивые шахматы, которые я когда-либо видел, и я все время представляю тебя под собой. Это, твою мать, сбивает с толку.
На нас обоих слишком много одежды, и внезапно мне не хватает терпения. Мне нужна нагота. Нужна кожа – больше кожи. Я хочу, чтобы Нолан был ближе, чтобы было непонятно, где заканчивается мое тело и начинается его, чтобы нам обоим стало жарко. Я чувствую, как он возбужден. Эта близость кажется такой знакомой и душераздирающе интимной, как ничто в моей прежней жизни.
– Ты… – Я скольжу рукой по его прессу, опускаясь до края джинсов, и вот они – легкое сомнение, неуверенность, что я от него ожидала. – Нет? – спрашиваю я.
Его кадык вздрагивает, когда он сглатывает. На долю секунды я вижу, как дрогнули полные губы.
– Ты правда здесь? – Воздух между нами колеблется. – Порой мне страшно, что я выдумал тебя. Иногда я думаю, что ты существуешь только в моей голове.
– Здесь, – выдыхаю я и вся превращаюсь в жидкий жар.
– Я понятия не имею, что делаю, – произносит Нолан, мягко касаясь губами впадины у меня за ухом.
Я дрожу.
– Могу помочь, – говорю ему, несмотря на то что все мои нейроны превращаются в одно сплошное месиво.
– Слушаю.
– Это вроде как шахматы. Я делаю ход… – Медленно расстегиваю верхнюю пуговицу его джинсов. Скорее чувствую, нежели слышу, что он на мгновение задерживает дыхание. – Затем ты делаешь свой, – продолжаю.
Нолан приподнимается на локтях и смотрит на меня сверху вниз, будто раздумывая, где начать. Указательным пальцем он цепляется за край моей футболки, тянет ткань вверх и останавливается прямо перед бюстгальтером. Целую вечность изучает мой пупок и только затем говорит:
– Раз уж это мой первый раз, мне нужно преимущество.
– Дать тебе фору?
– Два хода.
Я смеюсь. И тут же перестаю, когда он заводит руки за мою голову, как бы говоря, что пусть толком и не знает, что делает, но у него есть планы, фантазии, стратегии – богатый внутренний мир, который он был бы не прочь сейчас задействовать.
– Надеюсь, – произношу я серьезным тоном, – что тебе понравится не меньше, чем шахматы.
– Думаю, – говорит мне Нолан с легкой улыбкой на губах, – что мне уже нравится не меньше, чем шахматы.
Глава 22
Мы просыпаемся рано утром. В полусонном состоянии делаем разные приятные штуки, которые требуют рук и не требуют презерватива. У меня был только один, завалявшийся в рюкзаке с доисторических времен. У Нолана их вообще не было. Судя по всему, нам действительно удалось обмануть самих себя и убедить, что ничего подобного не произойдет. Я засыпаю у него на груди, в его объятиях, чувствуя, как его частое дыхание замедляется, а затем становится совсем размеренным, – он заснул и утягивает меня за собой.
Вибрация телефона Нолана на прикроватной тумбочке будит нас, когда солнце уже высоко. Широко зевая, он берет трубку.
– Да? – его голос слишком громкий. Или нет. Может, так кажется, потому что мы лежим переплетенные, как морской узел, кожа к коже, непонятно, где чьи ноги. Свободной рукой Нолан зарылся в мои волосы и удерживает меня у изгиба плеча. – Это потому что я спал. Ага. Да. Конечно. – Кажется, он не впечатлен. Голос Нолана – прекрасная, теплая версия того, как в три часа ночи он приказывал мне перестать ворочаться. – Э-э.
Я отстраняюсь, чтобы полюбоваться на его полуприкрытые, уставшие глаза и опухшие губы. Пахнет он просто фантастически. Я хочу забраться ему под кожу. Хочу оказаться у него между ног и существовать только тогда, когда расширяется его грудная клетка. Я…
– Конечно. Она здесь. Сейчас спрошу.
Нолан прижимает телефон к плечу. Я расширяю глаза.
– Что? – шепчу я. – Зачем ты сказал, что я здесь! Можно подумать, я…
Нолан растерянно смотрит на меня:
– Что ты здесь?
Я издаю стон и вновь прячусь у него на шее.
– Тут намечается одно благотворительное мероприятие. Кто-то хочет, чтобы мы сыграли вместе против… – Нолан снова прикладывает телефон к уху. – Так против кого мы будем играть?
До меня доносится оживленный женский голос.
– Кто-то из компьютерной индустрии, – сообщает мне Нолан и в очередной раз переключается на собеседника. – Что, это Билл Гейтс? Эль, он вообще не умеет играть в шахматы. Я не могу специально растягивать игру – да я за минуту… Понял. Я тебе перезвоню.
Он отбрасывает телефон и притягивает меня ближе, накрывая нас с головой одеялом.
Весь остальной мир перестает существовать.
– Кто такая Эль? – интересуюсь я.
– Мой менеджер. – Нолан заправляет мне выбившуюся прядь за ухо. – Что ей сказать?
– Когда будет это мероприятие?
– Не раньше весны.
– Почему компьютерная индустрия?
– Там куча народу дрочит на шахматы, судя по всему.
Удивительно, но это даже кажется логичным.
– Зачем тебе менеджер?
– У всех профессиональных игроков они есть. Тебе тоже понадобится.
Я не собираюсь играть профессионально, Нолан. И ты это знаешь.
– Рекомендуешь обратиться к Эль?
– Черта с два. Беги от нее, пока можешь.
Я смеюсь:
– Могу я… подумать? Про эту благотворительную игру.
– Конечно.
Мы замолкаем, близко прижавшись друг к другу и укутавшись мягким хлопком простыней.
«Неужели прошлая ночь была правдой? – вопрошаю я, чувствуя, будто застряла во сне. – Почувствовал ли ты то же, что и я?»
Затем Нолан бормочет:
– Доброе утро. – И запечатлевает поцелуй у меня на лбу.
Тогда мне начинает казаться, что я в безопасности, что все подозрительно хорошо, что все по-настоящему.
Нолан вообще не умеет делать лицо кирпичом. Он попросту неспособен лгать, хитрить или что-то скрывать. Хотя и не собирается.
Каждый раз, когда я отхожу от доски, чтобы налить себе стакан воды, Нолан следит за моими движениями с легкой улыбкой. Он целует меня у холодильника, в то время как трое гроссмейстеров обсуждают французскую защиту в пяти футах от нас. Он берет меня за руку и заставляет выйти из дома, чтобы прогуляться по снегу перед заходом солнца, будто внезапно заделался сторонником здорового образа жизни.
Как бы я хотела сказать, что мне все это не нравится, но я наслаждаюсь каждой секундой.
Нолан обладает притягательной, болезненно искренней уверенностью в себе. Прошлой ночью все прошло прекрасно – по-настоящему прекрасно, – но в то же время это был его первый раз, наш первый раз: беспорядочный и несовершенный, полный заданных на выдохе вопросов, проб и ошибок. Его руки смело исследовали мое тело, хотя в отдельные мгновения я могла почувствовать его неуверенность и неопытность. Другие парни утонули бы в своей хрупкой маскулинности, но Нолан кажется глубоко, по-настоящему счастливым.