твои партии, и я сомневаюсь, что он думает, будто ты не станешь…
– Нет, – заявляю я в последний раз, и Дефне понимает, что спорить со мной бесполезно. – Давай продолжим, как планировали.
Дефне хмурится. Но все равно кивает.
У меня явные проблемы с консолидацией[55].
Я атакую слишком рано. Или слишком поздно.
Я слишком нерешительна, а когда наконец на что-то решаюсь, то теряю с трудом заработанное преимущество.
Не могу нормально перейти к эндшпилю.
Чересчур сильно полагаюсь на свои любимые дебюты – непростительный грех, если учесть, что предсказуемые игроки – слабые игроки.
Я должна сосредоточиться на периферии, чтобы занять центр.
И еще:
– В партии против Чуанга, – говорит Оз, – твой ферзь стоял совершенно беззащитный. Я не советую полностью уйти в защиту, но…
– Ладно. Ладно, я… – Тру глаза. – Ты прав. Давай вернемся к программе. Мне кажется, я…
– Уже за полночь, Мэл, – Дефне качает головой. – Пора спать.
Черт.
– Ладно. Завтра утром…
– Мы заперты здесь уже два дня, Мэл.
И это правда. С короткими перерывами на еду и немногочисленных посетителей. Мама зашла, чтобы поцеловать меня в лоб. Сабрина ворвалась во время анализа важной позиции, чтобы показать мне статью из «Ката», где журналистка молила меня «жать на газ». Дарси заглянула, чтобы спросить, не лежит ли ее синий топик у меня в чемодане (так и оказалось), и похвастаться новым кулончиком.
«Вообще-то это называется муррина!»
«Очень красиво, – я рассматриваю цветные кружки из цветов. – Откуда это у тебя?»
«Н… Мама мне купила!»
– Думаю, пора прерваться, – предлагает Дефне.
– В смысле?
– Завтра утром можешь отдохнуть. Поспи подольше. Сходи куда-нибудь с сестрами. До матча остались сутки, и на общение с журналистами уйдет полдня, не меньше.
Я бросаю гневный взгляд на Оза и Дефне:
– Вы без остановки твердите, что я ставлю фигуры в центре так близко, словно играю в шашки.
– Да, но с этим уже ничего не поделать.
– Ладно. Хорошо. Возможно, вы и правы.
Направляясь к двери, сдерживаюсь и не ною из-за отсиженных ляжек.
– Эй.
Оборачиваюсь. Оз собирает фигуры и выключает компьютеры. Я замечаю фото Маркуса Сойера на заднем плане – его волосы сильно отличаются от коротких волос Дефне.
– Слушаю?
– Я тебе уже говорила, но на случай, если ты забыла, повторю. Думаю, ты способна выиграть чемпионат мира. Думаю, ты можешь добиться всего, чего захочешь.
Со слабой улыбкой покидаю комнату.
Не уверена, что могу с ней согласиться. Почти уверена, что нет.
В отель начинают прибывать люди, и их довольно много. Куда бы я ни пошла, кто-то все время пытается взять у меня импровизированное интервью или автограф. Некоторые ходят в футболках с моим чертовым лицом. Это одна из причин, почему я все реже покидаю тренировочную комнату. Чем ближе чемпионат, тем больше я чувствую себя самозванкой. Мне кажется, я ребенок, которого посадили за один стол со взрослыми, будто я не стою даже чернил, которыми всюду напечатано мое имя. Я недостаточно хороша. Я ничего этого не заслуживаю. Моя ночная атака против защиты Каро – Канн – полный отстой. Однажды я услышала, как кто-то произнес: «Первая женщина на чемпионате мира», и с тех пор пытаюсь не думать об этом. Если я проиграю, то подведу всех женщин на свете? Я – это не просто я, а нечто большее? У меня нет ни ответов, ни желания их искать. Именно поэтому я концентрируюсь на варианте Рафаэля, о котором не знала до сегодняшнего утра.
Ведь именно об этом я сейчас должна думать, да?
Уже поздно, поэтому в отеле царит такая же умиротворяющая тишина, как тогда, когда мы только сюда приехали. Я прохожу мимо ресепшена, и девушка за стойкой машет мне рукой.
– Ваш сосед приехал, – сообщает она. – Из Соединенных Штатов.
Я резко останавливаюсь:
– Прошу прощения?
– Ваш друг приехал, – она указывает на лифт.
Кажется, у нас тут случай языкового барьера.
– Я… Что? Где?
Девушка улыбается:
– В вашей комнате.
Мое сердце бьется как сумасшедшее, пока я мчусь по лестнице. В моей комнате правда кто-то есть? Только один человек мог прилететь сегодня из Америки.
Но это не он.
Он бы не стал.
Мы даже толком не поговорили.
Я сказала то, о чем сильно жалею, и он, возможно…
Глядя на дрожащие ладони, чувствую, как раскручиваются спирали моего ДНК. Чтобы наконец покончить с испепеляющей неизвестностью и не дать какой-нибудь аневризме уничтожить мой мозг, я хватаюсь за ручку и распахиваю дверь.
На моей застеленной кровати действительно распластался человек.
Мое сердце замирает.
А затем вновь начинает биться со смесью облегчения и чего-то еще – неизвестного.
А потом падает в пропасть.
– Мэл, комната просто потрясная! – говорит мне человек на кровати. – Смотрю, ты хорошо устроилась, сучка. И все благодаря тому, что я вовремя рассказала тебе о том, как важно поддерживать людей с непереносимостью глютена.
Закрываю глаза. Делаю глубокий вдох. Открываю.
И скорее хнычу, чем спрашиваю:
– Истон?
Глава 28
С августа ее волосы сильно отросли и теперь уже ниже плеч. Они выглядят более темными и блестящими, чем летом, после того как кончики выгорели на солнце, а морская вода сделала их более пушистыми. По-хорошему, я должна удивиться, как она изменилась, но удивляться тут нечему. Спасибо сталкингу в соцсетях.
– Зачем… Что ты здесь делаешь?
Истон перекатывается на кровати и приподнимается на локтях, чтобы лучше видеть меня.
– Сабрина мне написала.
– Сабрина?
Она кивает:
– Ну, такая, высокая? Достигшая половой зрелости? Жутко замкнутая?
– Я знаю, кто такая Сабрина, – трясу головой. – Она тебе написала?
– Это была моя ошибка – я дала ей свой номер, перед тем как уехала из Нью-Джерси. В ту самую неделю, когда ты заставила меня везде их подвозить. До сих пор не могу тебе простить.
– Ты переписывалась с моей пятнадцатилетней сестрой?
– Нет. Я не отвечала ей, когда она присылала мне тиктоки с танчиками, на которые мне плевать, или тиктоки с роллер-дерби, на которые мне плевать еще больше. Но несколько недель назад она написала про тебя. Так что я ответила.
Я постепенно прихожу в себя после полуинсультного состояния. Истон приехала. Она здесь, на моей кровати, и даже не сняла обувь, перед тем как туда плюхнуться. Мы не общались сто лет. Тысячелетие.
Возможно, я немного злюсь.
Я скрещиваю руки на груди:
– Разве ты не должна быть в Колорадо?
– Колорадо-шмолорадо.
Я прищуриваюсь. Возможно, «злюсь» не совсем правильное слово.
– Удивительно, что ты смогла бросить свой драгоценный колледж. Ты же его так любишь, – мой голос полон язвительности и обиды.
Истон наклоняет голову:
– Не помню, чтобы говорила подобное.
– Тебе и не нужно было.
– Ты умеешь читать мысли?
– Я умею читать то, что ты пишешь в соцсетях.
– Ну да, – она с мудрым видом кивает. – Я обнажаю там свою душу и рассказываю обо всех своих невзгодах.
Я опускаю взгляд, чувствуя себя жалкой идиоткой.
– Я хочу сказать, – добавляет Истон, пожимая плечами, – что понимаю, откуда у тебя такие мысли. Я думала о тебе примерно то же самое.
– Правда? – я сердито поднимаю брови. – Я не обновляла свои соцсети с того момента, как три года назад увидела этого гигантского леопарда.
– Так и есть. Но чтобы следить за великой Мэллори Гринлиф, сегодня не нужно подписываться на ее аккаунты. Например, на «Джезебел» есть целая статья про твой гардероб.
– Нет там никакой статьи, – выдыхаю я. Черт. – Или есть?
– Штуки четыре точно. Короче. – Она перекатывается на кровати и наконец садится на самом краю. – Невероятно унизительно узнавать из интернета о том, что твоя лучшая подруга, с которой ты дружишь много лет, с кем-то впервые в жизни встречается и даже не почесалась рассказать об этом…
– Я ни с кем не…
– …или она забыла упомянуть, что выиграла Открытый чемпионат Филадельфии, ее пригласили на Турнир претендентов и она в десны целуется с лучшим шахматистом в мире и выступает против него на чемпионате мира… Мне продолжать?
Я не отвечаю. Просто смотрю, как Истон встает и подходит ко мне. Десятки маленьких кусочков мозаики наконец соединяются в голове.
– Знаешь что? – она чешет висок. Красивые карие глаза смотрят на меня со всей серьезностью. – Когда ты начала писать мне все реже, я подумала, что ты забыла обо мне. У тебя теперь эта суперкрутая стипендия, реально горячий парень, призовые деньги. Боже мой, Мэл, ты теперь знаменита, и это так странно. Я подумала: ты решила, что я для тебя пройденный этап. Что ты переросла меня.
– Я…
– Но затем, – Истон поднимает указательный палец, – Сабрина написала мне, какой несчастной ты стала, и я вспомнила кое-что важное.
Я сглатываю:
– И что же это?
– Что ты идиотка.
Я вздрагиваю.
– Ты всегда была такой, – продолжает она, – и я понятия не имею, как могла об этом забыть. Ты никогда не хотела быть обузой даже до истории с отцом. Ты не хотела навязываться. Всегда бросала людей раньше, чем они успевали бросить тебя. Мне следовало быстрее осознать, что ты творишь, если бы я не увязла в собственных мыслях, – она облизывает губы. – В колледже… непросто. Порой очень даже невесело. А еще очень одиноко. Я потолстела почти на три килограмма. Мне теперь лифчик натирает.
– Ауч.
– Все в порядке, я заказала новый. Хочу сказать, что была слишком занята, чтобы понять: ты просто пыталась предугадать мой следующий шаг в своем шахматном мозге. – Она прерывается.
Я наблюдаю, как она с помощью пальцев ног избавляется от обуви.
– Думаю, когда я уехала, ты испугалась, что я забуду тебя. Так что ты решила забыть меня первой.
– Я не…
– Возможно, неосознанно, но…