«Как ты пошел, супруг мой, как пришел?
Да будешь ты далек от бед и зол!
Седого Заля каково обличье?
Престол его влечет, гнездо ли птичье?
Видны ли человека в нем черты?
Отважно ль сердце? Помыслы чисты?»
Михраб ответил на слова царицы:
«Платан мой среброгрудый, лунолицый!
Во всей вселенной нет богатырей,
Подобных Залю силою своей,
Нет росписи и нет дворца такого
С изображеньем храбреца такого.
Пред ликом Заля никнет аргуван,
Он молод, бодр и счастьем осиян.
Один порок, что голова седая:
Так скажет муж, придирчиво взирая,
Но знай, что Заля красит седина,
Сказал бы, что чарует нас она!»
Отцу внимала Рудаба с волненьем,
Краснея, вспыхнула цветком весенним.
Она теперь покоя лишена:
Душа любовью к Залю зажжена!
Страсть воцарилась в сердце, свергнув разум,
И нрав и мысли изменились разом.
А было у нее служанок пять,
Пять любящих рабынь, тюрчанок пять.
Сказала тем служанкам несравненным:
«Хочу поведать вам о сокровенном.
Наперсницы, пред вами не таюсь,
Я с вами всеми тайнами делюсь.
Узнайте же, внимая мне с участьем,—
Да озарятся ваши годы счастьем,—
Я влюблена. Любовь моя сильна,
Как моря непокорная волна.
Сын Сама овладел моей душою,
Он и во сне стоит передо мною.
Люблю его и думаю о нем,
К нему и ночью я стремлюсь и днем.
Надумать способ вы должны, рабыни,
Чтоб я от мук избавилась отныне».
Служанки подивились тем словам:
Такие речи для царевны — срам!
Вскочили, будто бесы в них вселились,
С упреками к царевне обратились:
«Венец владычиц мира, ты светло
Вздымаешь над царевнами чело,
Ты славишься от Хинда и до Чина,
Блестящий перстень, красоты вершина!
Где кипарис, чей тонок стан, как твой?
Лучи Плеяд затмил твой лик живой!
Индийский раджа, полон восхищенья,
Кейсару шлет твое изображенье.
А ты? Не знаешь, видно, ты стыда,
Отца ты обесчестишь навсегда!
Того ты любишь, кто творцом отринут,
Того, кто был своим отцом покинут,
Кто птицей был вскормлен в гнезде глухом,
Кого клеймят на сборище людском.
Нигде от женщин старцы не родятся,
А если родились, так не плодятся.
Весь мир в тебя влюблен, тобой сражен,
Во всех дворцах твой лик изображен,
Твои глаза увидев, стан упругий,
Светило дня пойдет к тебе в супруги!»
Повеял ветер, на огонь дыша,—
Так у царевны вспыхнула душа,
И отвернулась от служанок дева,
Закрыв глаза, исполненные гнева.
Придя в себя, от ярости бледна,
Нахмурив брови, крикнула она:
«Нелепа ваша речь, глупа, незрела,
Таким речам внимать — пустое дело!
Ни раджу, ни хакана не хочу,
Царя царей Ирана не хочу,
Я только одному женою стану,—
Плечистому, высокому Дастану!
Слывет он старцем или молодым —
Соединю я душу только с ним!»
Услышав сердца страстного, больного
Смятенный крик, в одно сказали слово
Прислужницы: «Ты — наша госпожа,
Тебя мы любим, преданно служа.
Исполним, что велишь, без промедленья,—
Да приведут к добру твои веленья.
Когда тебе потребна ворожба,
Мы целый мир обманем, Рудаба,
В колдуний превратимся мы, в газелей,
Взлетим к пернатым ради наших целей».
Раскрыла Рудаба свои уста,
Улыбкой озарилась красота:
«Когда вы слово в дело обратите,
Вы древо плодоносное взрастите,
Как яхонт, будет ценен каждый плод,
И те плоды наш разум соберет».
Прислужницы расстались с госпожою,
Ей послужить желая всей душою.
Служанки Рудабы встречаются с Залем
Убрав цветами косы и надев
Парчу из Рума, пять прекрасных дев
Пошли к реке, пошли тропой прохладной.
Равны весне — цветущей и нарядной.
Был месяц фарвардин, был новый год.
На правом берегу прозрачных вод
Сидели Заль, и витязи, и слуги,
На левом были девушки-подруги:
Цветы срывая, шли среди кустов,—
Скажи: цветы в объятиях цветов!
Спросил Дастан, не отрывая взгляда:
«Откуда эти пять поклонниц сада?»
Ответствовал слуга богатыря:
«То из дворца кабульского царя,
То Рудаба, Кабула месяц нежный,
Служанок посылает в сад прибрежный».
Влюбленного потряс ответ такой.
Он запылал, он потерял покой.
Узрев служанок красоту девичью,
Взял у слуги он лук, пошел за дичью.
Пошел пешком — и видит: над травой
Склонился сокол с черной головой.
Он выждал, чтоб в полет пустилась птица,
И вот его стрела вдогонку мчится.
Он сбил стрелою птицу, и тогда
От крови красной сделалась вода.
Приказ Дастана услыхали девы,
Чтоб дичь слуга отнес на берег левый.
Одна из дев, чей сладок был язык,
Слугу спросила, глядя в юный лик:
«Кто этот витязь мощный, слонотелый?
Какого племени властитель смелый?
Какой из лука ловкий он стрелок!
Он смерти всех врагов своих обрек!
Всех всадников красивей этот воин,
И меток он, и ловок он, и строен!»
Тот, закусив губу, ответил ей:
«Так о царе ты говорить не смей!
Нимрузский шах, он Сама сын единый,
Его зовут Дастаном властелины.
Пускай объездит всадник целый свет —
Такого; как Дастан, на свете нет!»
А та, взглянув на отрока с улыбкой,
Ответила: «В твоих словах — ошибка!
В чертогах у Михраба есть луна,—
Затмила твоего царя она.
Слоновой кости — цвет, а стан — платана;
Венец волос — как мускус богоданный;
Глаза — нарциссы томные; калам
Серебряный — опора двум бровям;[13]
Сжат нежный рот, как сердце, что в несчастье;
Сравню я кудри с кольцами запястий;
Сквозь ротик даже вздоху не пройти,—
Таких красавиц в мире не найти!»
Смеясь, вернулся отрок тонкостанный.
Услышал он от славного Дастана:
«Чему ты засмеялся, мой слуга?
Зачем зубов открыл ты жемчуга?»
Слуга его порадовал ответом,
И сердце Заля озарилось светом.
Проворному слуге он дал приказ:
«Пойди скажи служанкам, что сейчас
Из цветников им уходить не надо:
Вернутся с самоцветами из сада!»
Потребовал динаров, жемчугов,
Парчи золототканой пять кусков,
Сказал: «Тайком служанкам подарите,
Об этом никому не говорите.
Пускай с известьем тайным от меня
Пойдут к царевне, верность мне храня».
Пошли рабы с открытою душою,
С каменьями, динарами, парчою,
Пять луноликих щедро одаря,
Сказали им наказ богатыря.
Одна, слугу заметив молодого,
Сказала: «Тайной не пребудет слово.
Есть тайна двух, но тайны нет у трех,
И всем известна тайна четырех.
Посол, совету моему последуй:
Коль слово — тайна, мне его поведай!»
Обрадовалась, на ухо слова
Шепнув подругам: «Мы поймали льва!»
Назад вернулся вестник черноглазый,
Что витязя исполнил все приказы
И тайну эту должен был беречь,—
Поведал обольстительницы речь.
Дастан пошел в цветник: луна Кабула
Теперь ему надеждою блеснула!
Таразские кумиры подошли,
Дастаиу поклонились до земли,
Услышали они вопрос Дастана
О блеске, стане и лице платана.
Сказал: «Правдивым внемлю я словам,