Но смерть моя Рустама сохранит.
Кто я? — восьмидесятый сын Гударза,
Я младший сын прославленного барса.
Пусть будет круг богатырей счастлив,
Пусть будет жив завоеватель Гив,
Пусть вечно не увянет мощь Бахрама,
Пусть не падет вовек звезда Руххама!
Пусть я умру, они же устоят
И за меня туранцам отомстят.
Что жизнь мне, коль Иран постигнут беды?
Я помню, как учили нас мобеды:
«Коль кипарис поднимет к небу стан,
То на кустарник не глядит фазан».
И молвил он Сухрабу: «Ты упрямо
Меня расспрашиваешь про Рустама,—
Отколь такая ненависть к нему?
Зачем тебе он нужен, не пойму?
Зачем ты к неизвестному стремишься
И в гневе мне расправою грозишься?
А если хочешь голову мне снять —
Руби, не надо повода искать.
Не обольщай себя мечтой незрелой.
И если здесь Рустам слоновотелый,
Поверь — он пред тобою устоит,
И сам тебя во прах он превратит».
Миниатюра из рукописи «Шах-наме» XVI века.
Нападение Сухраба на шатер Кей-Кавуса
Как услыхал Сухраб ответ такой,
К Хаджиру повернулся он спиной.
Скрыл от него лицо свое сурово
И больше не сказал ему ни слова.
Ударил кисти тыльной стороной,
Сбил с ног его, в шатер вернулся свой.
Один там, ночи пасмурной угрюмей,
Он долго предавался некой думе.
И встал и препоясался на бой,
Снял с головы венец он золотой,
Надел взамен индийский шлем булатный,
Облек могучий стан кольчугой ратной.
Взял меч, копье и палицу свою,
Как тяжкий гром разящую в бою.
От ярости и гнева весь кипел он,
На скакуна играющего сел он,
И, кажущийся мчащейся горой,
Как опьяненный слон, помчался в бой.
Пыль до луны, как облако, всклубил он —
Ворвался в средоточье вражьих сил он.
Как стадо ланей перед ярым львом,
Войска бежали пред богатырем.
Бежали храбрые пред закаленным
Копьем, в скопленье войска устремленным.
Щит поникал, роняла меч рука,
Страх обуял иранские войска.
Средь боя на совет сошлись вельможи,
Сказали: «Если он не Сам, то кто же?
Вежд на него без ужаса поднять
Нельзя!.. Кто ж битву может с ним принять?»
Тут загремел Сухраб, как гром небесный:
«Эй, Кей-Кавус, коварный шах бесчестный!
За все грехи ответишь ты сейчас!
Как чувствуешь себя ты в этот час?
Увижу я теперь не льва, а труса,
Когда метну аркан на Кей-Кавуса!
Как в ход пущу я меч свой и копье,
Я истреблю все воинство твое.
Когда лазутчик твой в наш стан прокрался,
Убил Жанду, — я солнцем дня поклялся,
Что перебью вас всех своим копьем,
А шаха на аркан возьму живьем.
Так что ж хвалился ты богатырями?
Где львы твои с могучими когтями?
Где Фарибурз, где Гив, Гударз и Тус,
Где славный лев — Рустам твой, Кей-Кавус?
Где богатырь Занга — любимец битвы?
Пусть выйдут! Не помогут им молитвы!
Что прячутся они? Пускай в бою
Покажут мощь хваленую свою!»
Умолк Сухраб. Мгновенья миновали.
В ответ иранцы в ужасе молчали.
Тут молча лев-Сухраб на холм взошел.
Где был шатер Кавуса и престол.
Ударил. Кольев семьдесят опорных
Свалил под грудою ковров узорных!
Карная рев над войском загремел,
Но шах Кавус собою овладел.
И возгласил: «Эй вы, столпы Ирана,
Скачите в стан Рустама Тахамтана!
Скажите: несказанна мощь его,
И выйти некому против него!
Не выстоит никто против удара
Туранца, кроме сына Зали-Зара».
Помчался в стан Рустама старый Тус,
Все рассказал, что приказал Кавус.
Рустам в ответ: «Всегда, когда владыка
Меня зовет пред царственное лико,—
Я знаю — будет битва. Он всегда
Зовет меня туда, где ждет беда».
Велел Рустам, чтоб Рахша оседлали,
Чтоб воины в готовности стояли.
Взглянул он в поле, видит: полем Гив
Куда-то скачет, густо напылив.
Вот взял Рустам седло из серебра.
Сказал Гургин: «Поторопись, пора!..»
Вот крепко подтянул Рустам подпругу,
А Тус помог надеть ему кольчугу.
Покамест сборы их на битву шли,
Они карнай услышали вдали.
И дрогнула душа у Тахамтана,
Сказал он: «Это битва Ахримана!
Поистине в день Страшного суда
Не над одной душой висит беда!..»
Тут поясом злаченым Тахамтан
Свой препоясал тигровый кафтан.
На Рахша сел Рустам и в путь собрался.
В шатре с войсками Завара остался.
Сказал Рустам: «Здесь будешь ты внимать
Нам издали, как любящая мать».
И понесли знамена пред Рустамом,
Свирепым в гневе и в бою упрямым.
Когда Сухраба увидал Рустам,
Он дрогнул духом: «Впрямь — он воин Сам,
Ни у кого нет груди столь широкой,
Могучих плеч и выи столь жестокой…»
Сказал Рустам Сухрабу: «Отойдем,
В открытом поле ратный спор начнем».
Услыша слово честное такое,
Отъехал в степь Сухраб, взыскуя боя.
Потер ладони он, оружье взял
И так Рустаму весело сказал:
«Поедем, муж! И пусть толкуют люди
О нашем ратоборстве, как о чуде.
Иранцев и туранцев не возьмем,
Мы в поле выедем с тобой вдвоем».
Любуясь, как Сухраб взирает гордо,
Как на коне своем сидит он твердо,
Рустам сказал: «О юный витязь мой,
Над этой степью, хладной и сухой,
Как нынче тепел ветерок весенний!..
Я много на веку видал сражений.
Я не людей — драконов убивал,
И поражений в битве я не знал.
Чудовищ Нила клал я на лопатки,
Ты поглядишь — каков я буду в схватке.
В ущельях снежных гор, в волнах морей
Разил я дивов — не богатырей.
Мне звезд поток — свидетель неизменный,
Что мужеством потряс я круг вселенной.
И сколько видели боев моих,
Не меньше числят и пиров моих.
К тебе во мне вдруг жалость возгорелась,
Мне убивать тебя бы не хотелось.
Таких, как ты, не порождал Туран,
Тебе подобных не видал Иран.
В тебе мне солнце новое явилось!»
Сухраба сердце тут к нему склонилось.
Сказал Рустаму: «Молви правду мне
До основанья о твоей родне.
Скажи мне о Дастане и о Саме,
Порадуй сердце добрыми словами!
Мне кажется, что предо мной Рустам,
Заль-Зара сын, чей предок был Нейрам».
Рустам сказал: «Ты видишь не Рустама,
Я не из рода Сама и Нейрама.
Рустам ведь богатырь, Ирана свет,
А у меня венца и трона нет».
И от души Сухраба отлетела
Надежда, будто солнце потемнело.
Он молча в руку взял свое копье,
Хоть вспомнил мать и все слова ее.
Первый бой Рустама и Сухраба
Так в степь они решили отдалиться,
И на коротких копьях стали биться.
Разбились в щепы древки копий их.
Налево повернув коней своих,
Индийские мечи герои взяли
И сшиблись. Искры сыпались из стали.
Казалось, в мире Судный день настал,
Так пламень их мечей во мгле блистал.
Мечи их зазубрились, искрошились.
За палицы тогда они схватились
И сшиблись снова яростней судьбы.
Заржав, их кони встали на дыбы,
Заржали страшно в бешеном испуге,
Разорвались на витязях кольчуги.
Сломались палицы у них в руках,
Рассыпались доспехи на конях.
По телу кровь лилась. Так сшиблись дважды,
Их языки потрескались от жажды.
И стали — юноша и исполин.