«Нет, шах мой, ни в Туране, ни у нас
Ни дива я не знал, ни крокодила —
Столь храброго, с такою дивной силой.
Он молод, но искусно бой ведет,
Он так высок, что звездный небосвод,
Казалось, мне, плечами подпирает,
Так грузен он, что землю прогибает.
Как конское бедро, его рука.
Но более могуча и крепка.
Оружье от меча и до аркана
Все в ход пустил я против льва Турана.
Я вспомнил, скольких сбрасывал с седла,—
Ведь мощь моя былая не ушла.
И за кушак его со всею силой
Схватил, рванул я. Да не тут-то было.
Его с седла всей силой рук моих
Хотел я сбросить наземь, как других.
И понял я — ничто пред ним та сила,
Что мощь Мазандерана сокрушила.
Он был подобен каменной скале,
Не пошатнулся он в своем седле.
Стемнело уж, когда мы с ним расстались,
В высоком небе звезды загорались.
И мы уговорились меж собой,
Что завтра вступим в рукопашный бой.
А завтра, шах мой, только день наступит —
Бесчестье, может быть, Рустам искупит.
Кто победит? Не ведаю конца.
Судьба в руке предвечного творца…»
Сказал Кавус: «О муж, молю Йездана,
Чтоб истребил ты тигра из Турана.
Я наземь ныне упаду лицом,
Молиться буду я перед творцом.
Чтобы Йездан развеял наши беды,
Чтоб силу дал тебе он для победы.
Чтоб вновь звезда Рустамова зажглась,
Чтоб слава по вселенной пронеслась!»
Рустам ответил: «Внемлет пусть предвечный
Твоей молитве, шах чистосердечный!»
И встал он. И, печальный брося взор,
Ушел Рустам, вернулся в свой шатер.
Вернулся, полон горестных раздумий,
С душою, ночи пасмурной угрюмей.
Рустама встретив, Завара спросил:
«Добром ли день нас этот осенил?»
Еды спросил сперва Рустам. Насытясь,
От горьких дум освободился витязь.
И все он брату рассказал потом,
Что было с ним на поле боевом.
Хоть было два фарсанга меж войсками,
В ту ночь не спали люди под шатрами.
И так Рустам промолвил Заваре:
«Опять я в битву выйду на заре.
А ты меня спокойно ожидай,
Будь мужествен, в смятенье не впадай.
Веди мои войска, неси знамена,
Ставь золотое основанье трона.
Перед шатрами в поле жди меня,
Я отдохну до наступленья дня.
Чтоб в силе быть и духом укрепиться,
Не нужно мне на битву торопиться.
А если завтра свет затмится мой,
Не подымайте воплей надо мной.
Пусть я паду, ты — и во имя мщенья —
С туранцами не начинай сраженья.
В поход обратный собирай свой стан,
К Дастану поспеши в Забулистан.
Пусть ведает отец наш престарелый,
Что сила Тахамтана отлетела.
И, знать, угодно было небесам,
Чтоб юношей был побежден Рустам.
Утешь, о брат мой, сердце Рудабы!
Что слезы перед волею судьбы?
Скажи, чтоб воле неба покорилась,
Чтоб неутешной скорбью не томилась,
Я львов, и барсов, и слонов разил,
Меня страшились див и крокодил,
Тяжелой палицей крушил я стены,
Служило счастье мне без перемены.
Но тем, кто часто смерть привык встречать,
Придется в двери смерти постучать.
Хоть сотни лет мне счастье верно служит,
Но мир свое коварство обнаружит».
Так долго вел беседу с братом он,
И лег потом, и погрузился в сон.
Второй бой Рустама с Сухрабом
Лишь, грифу ночи разорвавши горло,
Над миром солнце крылья распростерло,[26]
Встал с ложа сна могучий Тахамтан,
Надел кольчугу, тигровый кафтан
И, шишаком железным осененный,
Сел на коня, как на спину дракона.
Сухраб сидел беспечно за столом
С красавицами, с музыкой, с вином.
Сказал Хуману: «Этот лев Ирана,
Что выйдет в бой со мною утром рано,
Он равен ростом мне. Как я — силен,
В бою, как я, не знает страха он.
Так станом, шеей схожи меж собой мы,
Как будто в форме вылиты одной мы.
Внушил приязнь он сердцу моему.
И я вражды не чувствую к нему.
Все признаки, что мать мне называла,
Я вижу в нем. Душа моя вспылала,—
Поистине — он, как Рустам, на вид.
Уж не отец ли мой мне предстоит?
Томлюсь я тяжкой мукой и не знаю,
Не на отца ли руку подымаю?
Как буду жить я? Как перед творцом,
Предстану с черным от греха лицом?
Нет, и под страхом смертного конца,
Не подыму я руку на отца!
Иль светлый дух навек во мне затмится,
И мир весь от Сухраба отвратится.
Злодеем буду в мире наречен,
На вечные мученья обречен.
Душа в бою становится суровей,
Но зло, а не добро в пролитье крови».
И отвечал Хуман: «За жизнь свою
Рустама прежде я встречал в бою.
Ты слышал ли, как пахлаван Ирана
Твердыню сокрушил Мазандерана?
А этот старый муж? Хоть с Рахшем схож
Могучий конь его — не Рахш он все ж».
Весь мир уснул. Свалила всех усталость,
Лишь стража на стенах перекликалась.
Сухраб-завоеватель той порой
Встал с трона, удалился на покой.
Когда же солнце встало над землей,
Он поднялся от сна на новый бой.
Кольчугою стальной облек он плечи,
Надел доспехи, взял оружье сечи.
Витал он мыслью в поле боевом,
И сердце радостью кипело в нем.
И прискакал он в степь, щитом сверкая,
Своей тяжелой палицей играя.
Рустам был там. Как ночь, он мрачен бы
Сухраб его с улыбкою спросил:
«Как отдыхал ты ночью, лев могучий?
Что ты угрюм, как сумрачная туча?
Скажи мне правду, витязь, каково
Теперь желанье сердца твоего?
Отбросим прочь мечи свои и стрелы
И спешимся, мой ратоборец смелый.
Здесь за беседой посидим вдвоем,
С лица и сердца смоем хмурь вином.
Потом пойдем к иранскому владыке
И перед ним дадим обет великий.
Кто б на тебя ни вышел — мы на бой
Пойдем и вместе победим с тобой.
К тебе мое невольно сердце склонно,
Кто ты такой? — я думаю смущенно,—
Из рода славных ты богатырей?
О родословной расскажи своей.
Кто ты? — вопрос я многим задавал,
Но здесь тебя никто мне не назвал.
Но если вышел ты со мной на бой,
Ты имя мне теперь свое открой.
Не ты ли сын богатыря Дастана,
Рустам великий из Забулистана?»
«О славы ищущий! — сказал Рустам,—
Такие речи не пристали нам.
Вчера мы разошлись и дали слово,
Что рано утром бой начнем мы снова.
Зачем напрасно время нам тянуть?
Не тщись меня ты лестью обмануть.
Ты молод — я зато седоголовый.
Я опоясался на бой суровый.
Так выходи. И будет пусть конец
Такой, какой предначертал творец.
На поле боя — всякий это знает —
Мужам друг другу льстить не подобает.
Я многих на веку сразил врагов
И не люблю коварных льстивых слов».
Сухраб ответил: «Тщетны сожаленья,—
Отверг мои ты добрые стремленья.
А я хотел, о старый человек,
Пред тем как мир покинешь ты навек,
Хотел я, чтобы разум возвратился
К тебе, чтоб ты от злобы отрезвился
И чтобы мы могли тебя почтить
Пред тем, как в землю черную зарыть.
Ну что ж — я силой рук и волей бога
Твой разум нынче просветлю немного».
И вот бойцы, уже не тратя слов,
Сошли с железнотелых скакунов.
И пешие — на бой в открытом поле —
Сошлись они, полны душевной боли.