На дочери владыки нет вины.
Познал я муки плена в полной мере:
Я — жертва колдовства коварной пери».
Афрасиаб сказал ему в ответ:
«Настал твой горький день, погас твой свет!
Иранец, ты за славой боевою
С арканом поскакал и булавою,
Теперь, подобен связанной жене,
Как пьяница, болтаешь ты о сне.
Чтобы спастись, хитришь передо мною?
Мол, колдовской обман всему виною!»
Сказал Бижан: «О государь, сперва
Спокойно выслушай мои слова.
По-разному сражаются с врагами:
Когтями лев силен, кабан — клыками,
Чтоб недругов насмешливых рассечь,
Отважному нужны стрела и меч.
Но голый пленник победит едва ли
Противника, на ком наряд из стали.
Пусть в сердце льва — победоносный гнев,
Но без когтей что может сделать лев?
О, если хочет шах, стремясь ко благу,
Чтоб выказал я здесь свою отвагу,—
Коня и меч подай мне поскорей,
На тюркских двинусь я богатырей.
Коль всех не уничтожу до едина,
То я готов признать: я не мужчина!»
Властитель на Бижана бросил взгляд,—
Стал темен ликом, яростью объят.
Затем он бросил взгляд на Гарсиваза
И гневно вымолвил слова приказа:
«Сей Ахриман, что в мерзости погряз,
Смотри, злоумышляет против нас.
Того, что натворил, мерзавцу мало,—
Он бранной славы жаждет для кинжала!
Вот так, в цепях, злодея уведи,
Ты землю от него освободи.
Ты виселицу у ворот построишь,
Со всех сторон ты к ней проход откроешь.
Знай, что излишни разговоры здесь:
Преступника ты сразу же повесь.
Иранцы устрашатся этой кары,
Не подойдет к нам близко недруг старый!»
Увел назад Бижана Гарсиваз.
У пленника текла вода из глаз,
Смешалась со слезами пыль дороги,
И в той грязи его увязли ноги.
Сказал он: «Если суждено творцом,
Чтоб в день печальный стал я мертвецом,
То не боюсь, что я погибну рано,—
Боюсь насмешек витязей Ирана:
«Как труса, заарканили его,
Повесили, не ранили его!»
Пред шахом, предками, везде и всюду
Я после смерти опозорен буду.
Перед отцом исполненный стыда,
Куда мой дух сокроется, куда?
Увы, обрадуется враг в Туране,
Увы, умру я, не свершив желаний,
Увы, далек я от царя царей.
От Гива, от друзей-богатырей…
Помчись в Иран, о ветер быстроногий,
Скажи владыке в царственном чертоге,—
Скажи: «Бижан уже едва-едва
Трепещет в лапах яростного льва.
Скажи Гударзу, что я мир покину,—
Проклятие бесчестному Гургину:
Меня в такую он поверг беду,
Что я уже защиты не найду».
Скажи Гургину: «Витязь безрассудный,
Бижану что ты в день ответишь Судный?»
Пиран просит Афрасиаба пощадить жизнь Бижана
Но сжалился над молодостью бог,
От гибели страдальца уберег.
Вбивали в землю два столба глубоко,—
Как вдруг Пиран примчался издалека.
Увидел в землю врытые столбы,
Услышал на дороге шум толпы:
То виселица высится сурово,
Петля на перекладине готова.
Спросил Пиран: «Кого сейчас казнят?
Кто перед нашим шахом виноват?»
Ответил Гарсиваз: «Бижан лукавый!
Он к нам попал из вражеской державы».
К Бижану скакуна погнал старик.
Был пленник наг, он головой поник,
Закован в цепи, за спиною — руки,
Рот пересох, и взор исполнен муки.
Спросил Пиран: «Как в наш попал предел?
Иль ты кровопролитья захотел?»
Бижан правдиво старику поведал,
Как спутник обманул его и предал.
Заплакал старец, витязей глава,
Когда Бижана выслушал слова.
«Повремени, — сказал он Гарсивазу,—
Ты пленника не должен вешать сразу.
Поговорю с царем. Уверен будь,
Наставлю я царя на добрый путь».
Чтобы спасти Бижана от расправы,
Отправился Пиран к царю державы.
Вошел, потупив перед шахом лик,
И руки на груди скрестил старик,
Приблизился, почтительность являя,
Афрасиаба громко восхваляя.
Не сел пред шахом богатырь седой,
А простоял, как долг велит святой.
Шах понял, что, рожденный для свободы,
Недаром не присел седобородый.
Спросил, смеясь: «Ты с чем сюда пришел?
Мне честь твоя дороже, чем престол!
О царстве ты мечтаешь? Иль о злате?
О дорогих камнях? О грозной рати?
Мне для тебя моих богатств не жаль:
Они дешевле, чем твоя печаль!»
Когда Пиран услышал слово шаха,
Устами сей мудрец коснулся праха:
«Вовеки троном золотым владей,
Вовеки будь счастливей всех людей!
Ты внемлешь государей славословью,
И солнце о тебе поет с любовью.
Благодаря тебе я всем богат:
Есть кони, люди и в руке — булат.
Не о себе прошу с тоской глубокой,
Нет бедных под рукой твоей высокой,
Мне больно, шах, из-за твоей страны
И знатных, что для счастья рождены,
Мне больно, что меня ты не тревожишь,
Мое, пожалуй, имя уничтожишь!
Не я ли шаху в прежние года,
Как поступить, советовал всегда?
Но ты отверг, о шах, совет мой правый,
И удалился я от дел державы…
Надеясь на твою любовь, пришел
К нам Сиявуш, чей жребий был тяжел.
Сказал я: «Сиявуша ты не трогай,
Не то Рустам воздаст нам карой строгой,
Настанет для туранцев смертный час,
Иранские слоны растопчут нас!
Но, влагу жизни напитав отравой,
Убил ты Сиявуша в день кровавый.[38]
Иль ты забыл, свой трепет притаив,
Что доблестен Рустам и грозен Гив?
Иль ты забыл о той несчастной брани,
Когда Иран торжествовал в Туране,
Когда стонали нивы и луга,
Растоптанные конницей врага?
Опомнись, шах, твои надежды ложны
На то, что меч Дастана спрятан в ножны.
С мечом отца нагрянет вновь Рустам,
И кровь туранцев брызнет к небесам.
О царь, покоем жертвовать не надо,—
Ты нюхаешь цветок, что полон яда!
Убьешь Бижана — сразу хлынет рать,
Чтоб за него туранцев покарать.
Ты — царь, покорны мы твоим приказам.
Так поступай, как наставляет разум.
Ты вспомни: пострадал ты, зло творя,
Ты месть познал иранского царя.
Живешь покуда мирно с ним в соседстве,
Но станет плодоносным древо бедствий.
О государь, глаза свои открой:
Грозит нам гибель от войны второй!
Ты знаешь лучше всех, как бьются в сече
Отважный Гив, Рустам широкоплечий.
Могучий, грозный, прянув, словно барс,
За внука отомстит тебе Гударз!»
Пытался пламя погасить вельможа,
Но шах ему ответил, гнев умножа:
«Не знаешь ты, что мой позор глубок,
Что на меня Бижан его навлек.
Смотри, я стар, а ныне обесчещен
Я дочерью, презреннейшей из женщин!
На поруганье отдала она
Тюрчанок непорочных имена!
Престол мой опозорен, и повсюду
Страной и войском я осмеян буду.
Когда Бижана смерти не предам,—
Весть грянет по селеньям, городам,
Тогда я кончу дни свои в позоре,
Я буду слезы лить в тоске и горе».
Сказал Пиран, владыку восхвалив:
«О шах, ты счастлив, мудр и справедлив.
Согласен я с реченьями твоими:
Лишь доброе ты защищаешь имя.
Но все-таки разумен мой совет.
Подумай прежде, чем ты дашь ответ.
Да, приговор ты изреки суровый,
Но виселице предпочти оковы:
Иранцам ты урок хороший дашь,