Вести беседы, чинно пировать.
Предрек Джамасп, — да будет это имя
Навеки проклято людьми живыми! —
Что мой Бахман для славных дел рожден.
Что всей вселенной править будет он,
Что слава мира процветет в Бахмане,
Великим будет Кеев род в Бахмане!..»
И внял ему, встал из последних сил
Рустам и руку к сердцу приложил;
Сказал: «Слова твои приму, как душу!
Исполню все! Веленья не нарушу!
Я сына твоего в свой дом возьму,
Венец его до солнца подыму!»
Исфандиар, услыша речи эти,
Сказал: «О муж, звезда шести столетий![54]
Свидетель в том Йездан, зиждитель мой.
Защитник мой, руководитель мой,—
Хоть много добрых ты свершил деяний
И нет тебе ни западней, ни граней,—
Но станет слава добрая дурной
И злой молвой наполнит мир земной.
Увы, Рустам! Ты сам погибнешь скоро.
То воля звезд, с ней не подымешь спора».
И молвил брату: «Умираю я!
Теперь лишь саван нужен мне, друзья.
Когда уйду из жизни невозвратно,
Ты — брат мой, уведи войска обратно.
Ты передай слова мои отцу:
«Вот — свиток дней моих пришел к концу…
Все по твоим желаньям совершилось,
Печатями твоими утвердилось!
О царь, что ты задумал — то случилось,
А сын твой не надеялся на милость.
Был мной оплот неверья сокрушен
И светоч правосудия зажжен.
Когда Зардушта веру восприял ты,
Мне власть и трон Ирана обещал ты.
На подвиги меня ты посылал,
А втайне погубить меня желал.
Отец, добился ты всего, — будь счастлив!
Убил ты сына своего — будь счастлив!
Теперь не страшен целый мир тебе.
Веселье подобает, пир тебе.
Тебе — престол, мне в бой идти упрямо!
Тебе — венец, мне гибель, смерть и яма.
Сказал мудрец: «Что людям гром хвалы?
Все сгинет — даже острие стрелы».
Ты, гордый шах, на трон не полагайся,
В пути грядущем чутко озирайся.
Умрешь — предстанем вместе мы с тобой
Пред вечным справедливым судией!»
И так еще он говорил Пшутану:
«Все кончено… Я скоро прахом стану.
Ты молви слово матери моей:
«Я был силен, судьба была сильней.
Противоборца мощь моя не знала,
Булатный щит стрела моя пронзала.
Мы в небе скоро встретимся с тобой.
Так не томись напрасною тоской!
Пусть скорбь твоя от всех сокрытой будет,—
Тебя никто на свете не осудит!
Молю на лик мой мертвый не смотреть,
Зачем печалью тщетною гореть?..»
Снеси поклон жене и сестрам милым.
Ведь в жизни я всегда защитой был им!
Скажи зиждителям, чья мысль тверда,
И мудрецам: «Прощайте навсегда!
Из-за тщеты, из-за короны пал я.
Ключом ворот сокровищницы стал я.
Пусть будет ключ Гуштаспу возвращен.
Пусть черным сердцем устыдится он!»
Смолк Руинтан. И тяжко застонал он:
«Отцом убит я!.. Если б это знал он!..»
И рухнул наземь витязь, не дыша,
И к небу унеслась его душа.
Рустам свои одежды раздирал,
Рыдал, землею темя осыпал,
Взывая: «О мой шах! Воитель славный!
Где в мире муж тебе найдется равный?
Я горд был добрым именем своим,—
И мой позор теперь неизгладим!»
И долго плакал он, и молвил слово:
«Ты был как солнце бытия земного!
Твой дух к престолу вечного пойдет,
А враг твой жив, он твой посев пожнет!»
И Завара сказал: «О брат любимый,
Щадить врагов природных не должны мы.
Ты помнишь — вещий нас учил мобед,
А это — древней мудрости завет:
Кто львенка в доме у себя взлелеет,
Пусть помнит тот, что лев заматереет.
В стальную клетку ты запри его,
Иль разорвет тебя он самого!
Вражда — не заживающая рана —
Источник бедствий будущих Ирана,
Ведь был тобой Исфандиар убит,
И о тебе душа моя скорбит.
Умрешь ты — нас постигнет месть Бахмана;
Он истребит мужей Забулистана.
Не успокоится душою он,
Пока отец не будет отомщен».
Рустам сказал: «Когда судьба восстанет,
Ни злой, ни добрый не противостанет.
Я поступаю, как велит мне честь.
Постыдна добрым низменная месть.
Кто зло творит — падет, сражен судьбою…
Ты не крушись над будущей бедою».
Пшутан привозит тело Исфандиара к Гуштаспу
Табут железный тут соорудили,
Китайским шелком дорогим покрыли.
И был пропитан амброй и смолой
Исфандиара саван гробовой.
Покровы сшили из парчовой ткани.
Рыданья не смолкали в ратном стане.
Рустам царя парчою облачил,
На голову корону возложил.
Тяжелой крышкой в темном саркофаге
Сокрыли древо царственной отваги.
Верблюдов привели, как надлежит,
В попонах драгоценных до копыт.
На мощного с двумя горбами нара
Поставили табут Исфандиара.
По сторонам его верблюды шли,
А следом войско двигалось в пыли.
Все головы под зноем не покрыты,
И в кровь у всех истерзаны ланиты.
Пшутан перед иранским войском шел,
Коня богатыря пред войском вел.
Ступал понуро прежде горделивый
Скакун, с отрезанным хвостом и гривой,
Покрытый перевернутым седлом,
В броне, в оружье шаха боевом.
В Иран ушли войска. Бахман остался.
Все дни он плакал, все не утешался.
Рустам увез Бахмана в свой дворец.
Берег его, как любящий отец.
И вот к Гуштаспу весть гонцы примчали,
И царь поник в смятенье и в печали.
И разодрал свои одежды шах,
Короной и главой повергся в прах.
Плач поднялся в Иране. И все шире
Весть о несчастье расходилась в мире.
Князья снимали пышные венцы,
Унынием наполнились дворцы.
Гуштасп взывал: «О, сын мой — светоч веры!
Убит… О, скорбь! О, мука мне — без меры!
От Манучихра и до наших лет
Тебе подобных не было и нет.
Твои деянья были беспримерны,—
Ты сокрушил твердыни зла и скверны».
Князья, не в силах более молчать,
Пришли к Гуштаспу, принялись кричать:
«Эй ты, несчастный! Алчный грешник старый!
За что ты погубил Исфандиара?
Ты в пасть дракона сам послал его,
Чтоб не отдать престола своего.
Тебе прощенья нет! Позор тебе!
Твой трон — проклятье и укор тебе!»
И всеми сразу был Гуштасп покинут.
Был свет его звезды во тьму низринут.
Та весть сестер и матери сердца
Сожгла. И с плачем вышли из дворца.
Шли босиком, волос не покрывая,
Румийские одежды разрывая.
Шагал Пшутан пешком — в слезах, в пыли…
Вели коня, железный гроб везли.
И говорить не в силах от рыданий,
Повисли мать и сестры на Пшутане.
Молили: «Крышку с гроба снять вели,
Чтоб видеть мы лицо его могли!»
А муж Пшутан — как будто ум терял он —
Бил по лицу себя, рыдал, кричал он.
«Зубила принесите, — он сказал,—
Откройте гроб! Мой Судный день настал!»
Вот крышку гроба тяжкую открыли,
И зарыдали все и завопили.
Любимого увидев своего —
Лицо, как мускус — бороду его,—
И мать и сестры разум потеряли,
Без памяти на гроб его упали.
Когда сознанье возвратилось к ним,
Как будто жизни весть явилась к ним.
На тот железный гроб глядеть не в силе,
Они коня, рыдая, обступили.
По гриве мать трепала скакуна
И прахом осыпала скакуна,
Ведь дорожил конем он — сын любимый.
И был убит на нем он — сын любимый.