– Здравствуй, Диана, – тихо ответил я.
Она вопросительно посмотрела на стул напротив меня, и я указал на него рукой. Тоже дань приличиям. Бывает, наступает момент, когда два человека вынуждены отдавать дань приличиям.
Мы одновременно сели. Диана окинула мимолётным взглядом дыру в моей рубашке, пятно на моём пиджаке. В руках у неё был бумажный стаканчик со средним латтэ. Она поставила его на стол, протянула руку к салфетнице, достала несколько штук и не слишком спешными движениями протёрла мою сторону столика. Бумага впитала в себя пролитый мною кофе, а поверхность стола осталась влажной.
Нечасто бывали ситуации, когда я не знал, что сказать или как начать разговор. Немного было на свете людей, с которыми у меня происходили такие ситуации. И ещё реже, происходили встречи с подобными людьми.
– Не ожидал тебя здесь увидеть, – сказал я.
– Да? Я тоже.
Пауза на несколько секунд.
– Ты ведь в пригороде живешь, – спросил я, – или перебралась обратно в город?
– Нет, – она поджала свои губы, которые были спелые как первые ягоды клубники в году, которые только что созрели, – у меня сегодня кое-какие дела в городе, потому приехала, а вообще не часто сюда выбираюсь.
– А я нечасто выбираюсь в пригород, – сказал я, и мой ответ тут же показался мне дурацким и неуместным.
– Конечно, зачем тебе это? – Диана улыбнулась, и мне показалось, что мир на миг стал теплее, – ты Глава Ассоциации, город, как и всегда – это твоя стихия.
– Ты живёшь одна?
– Одна.
– Справляешься?
– Приходится.
– Ты очень хорошо выглядишь.
– Ты тоже, – она усмехнулась и кивнула на мою рубашку, мой пиджак.
– Мы давно не виделись.
– Да, – согласилась она, – с того дня.
Да, мы не виделись с того дня, когда на свежей земле возвышался камень, на котором было высечено «Лэндон Донован», а мой костюм был чёрным, как смола.
– Как твоё здоровье? – спросил я.
– Всё хорошо, спасибо, Томас. Тебе нравится твой новый этап в жизни?
– Да. Наверное, нравится.
– А твой тщеславный блеск в глазах горит так же ярко, как и раньше. Этим вы и были схожи с Лэндоном. И многим другим.
Я не нашёлся что ответить, повисла пауза. Я смотрел на неё, а она смотрела на свой бумажный стаканчик с латтэ, водя по нему пальцами, словно в этом заключался высший смысл. Молчание наше сейчас было неловким, и оба это прекрасно осознавали. Я понимал, что наш разговор в любой его вариации уходил бы в тупик, и изменить это было нельзя. Я понимал, что сейчас наступит момент, она возьмет свой стаканчик с латтэ, встанет и уйдёт, и другого быть не могло, но я хотел оттянуть это насколько возможно. Я не знал, что сказать. И всегда в таких случаях я не говорил ничего, и это всегда было самым умным решением. Но если сейчас помолчать ещё немного, она встанет и уйдёт.
– В вашем пригороде скоро появятся роботы-полицейские, – улыбнулся я.
– Ну, – протянула она, – твоими стараниями.
– Тебе они, роботы, не по душе?
– Ты знаешь, я нейтральна к роботам. А ты их всегда любил.
И только я хотел возразить, она тут же себя исправила:
– Уважал, если быть точнее. Восхищался?
– Точно, – я улыбнулся.
Она в ответ не улыбнулась. Лишь посмотрела на меня долгим пристальным взглядом, который я никогда не мог разгадать.
– Когда тебя ранили, я хотела позвонить. Но у меня нет твоего номера.
– Я тебе его дам, – с энтузиазмом сказал я, но она пресекла меня:
– Не нужно, Томас.
И мы опять сидели в молчании. И вновь смыслом мироздания для неё было водить пальцами по стаканчику с кофе из которого она ещё ни разу не отпила.
– Всё могло сложиться иначе, – с горечью в голосе проговорил я эти слова, как какое-то заклинание, после которого всё могло измениться и действительно сложиться иначе. Но я не был колдуном, а слова не были заклинанием, а лишь отголоском чего-то дремлющего во мне, со времён сотворения мира, и внезапно пробудившегося, но не до конца – как спящий вулкан, выплюнув облако пара, но не извергнувшись потоками лавы.
Диана вновь посмотрела на меня, грустно улыбнулась и ответила, вставая со своего места:
– Вряд ли, мистер Томпсон.
Я отодвинул свой стул и привстал. Несколько секунд мы стояли молча друг напротив друга, смотрели в глаза, и она вновь улыбнулась мне:
– Пока, Томас.
– Пока, Диана.
Она поправила сумку на плече и пошла, ни разу не обернувшись, а я ещё стоял какое-то время и смотрел ей вслед. И рокочущая волна воспоминаний накатила на меня, сбивая с ног, а я словно в этот момент не умел плавать, и вода окружила меня, и я захотел выплыть, подняться на поверхность, вынырнуть, но я шёл ко дну, а вверх поднимались только пузырьки воздуха с моего рта, который заполняла вода. И я захлёбывался.
Это было очень давно. Мои костюмы тогда были дороже, чем сейчас, а блеск в глазах был более тщеславным. Я сидел на диване, мягком, как спелая грудь у молодой, только повзрослевшей женщины. Пил виски, старее чем был сам, и был окружен девушками одинаково прекрасными и, как на подбор пустыми. Они смеялись надо всем, что я говорил, и мне не приходилось ухищряться над своими шутками. Я мог сказать им, что они все ничего не значат, что они лишь обёртки, под которыми я не обнаружу конфет, которые я примну этой ночью и они будут помяты, и они бы смеялись над этим, потому что это говорил я, а возле меня сидели они, и так всё должно было быть, и никак иначе. Яркие огни прожекторов время от времени разрезали синеватую темноту, как канцелярский нож бумагу, в которой мы существовали в тот момент, а звуки громкой музыки заглушали голоса, и лишь звон их смеха доносился до меня. Я пил виски, тискал девушку справа, улыбался девушке слева, раздевал взглядом девушку, которая была за той, что справа, и подмигивал девушке, что сидела за той, что слева. Их было четверо, хотя я до конца не уверен, возможно больше, это не так уж и важно. Они держали в руках бокалы с коктейлями, наклонялись вперёд и слегка касаясь губами трубочек, делали глоток, смотря на меня. Я смотрел на них в ответ и усмехался, чувствуя свою власть над ними, свою силу, своё превосходство.
Чем я тогда был занят? Какая фраза будет более уместной? Пожинал плоды своего успеха или же прожигал плоды своего успеха? В любом случае я сидел там и делал то, что делал благодаря своему успеху. Нашему. Вот и он, соучредитель нашего успеха, шёл к нам. В синеватой темноте я узнал его фигуру, его походку. Он разбавит нашу компанию. И я поделюсь с ним девушками. Всё равно какими, они одинаково хороши и одинаково унылы. Луч света на мгновение озарил его, а вместе с ним и ту, что была рядом. На мгновение я увидел её продолговатое лицо прямоугольной формы, высокий лоб, длинные чёрные и густые волосы, спадающие на плечи, острый, слегка выпирающий подбородок, а над ним небольшие губы, но пухлые и наливные, как сочные божественные ягоды из сада Эдема, её нос, прямой как слово Господа, и правильный, как геометрические фигуры, большие глаза, как два кристальных озера, не замерзающих зимой, когда ничто не способно нарушить царящую гладь в их воде, и брови – чёрные и волнистые, как мазки масляных красок на холсте художника-виртуоза. Платье, в котором она была, спускалось по её фигуре, не пропуская ни одного изгиба её гибкого тела. Глубокое декольте, из которого вздымались два полушария: упругих и созревших. Я смотрел на неё, на миг освещённой светом, и вот уже она была рядом, под руку с Лэндоном, который улыбался мне своей ослепительной улыбкой и что-то говорил, а я смотрел на неё и ничего не слышал. Затем, придя в себя, я выпустил из своих рук девушек, пустых как коробки из-под бытовой техники, встал и поздоровался с другом.
– Томас, это Диана. Диана – Томас, – сказал Лэндон, наклонившись, перекрикивая шум музыки.
Она улыбнулась и в её улыбке сверкнуло Солнце, которое было так близко ко мне, глупцу, который подобно Икару, забыв наставления, взлетел к нему слишком высоко, и оно обожгло мои крылья, растопило воск, в них, и я рухнул камнем в Икарийское море. Но это случилось со мной позже, а тогда в её улыбке сверкнуло Солнце. Или же Солнце померкло и погасло после её улыбки. Она протянула мне руку, я взял её. Пальцы мои ощутили нежную кожу. Я держал её руку, как держал, должно быть, первый человек в мире, изобрётший бархат и прикоснувшись к нему, до этого чувствуя в своих огрубевших руках лишь камни, мотыгу и голую землю.
Мы сидели на диванах, говорили, но я не помню, о чём. А когда говорила она, я тем более не помню, о чём, потому что слушал не слова, а её голос, слегка резковатый, гортанный, женственный и томный. Схожие ощущения, должно быть испытывал глухой, после Чуда, когда к нему вернулся слух и он слушал как звучит мир вокруг него, в котором он прожил всю жизнь, но не знал, что со звуками она может быть настолько красочной, яркой, разнообразной – эта его жизнь.
В ту ночь Лэндон и Диана встали, попрощались и ушли раньше меня. Я ушёл позже, а со мной ушли и четыре пустых девушки, а может их было больше, я не помню. И ночью, как бы они не старались, их пустота точно не смогла заполнить образовавшееся во мне пространство величиною с ночное небо, на котором не горели звёзды, и казалось, что его темнота и чернота бесконечна и бескрайня.
– Ну как она? – спросил я у Лэндона наутро, безупречно изобразив ухмылку, хотя ухмыляться мне хотелось меньше всего.
– Пока неприступна, – ухмыльнулся он в ответ.
Мужчины гордятся, когда им удаётся добиться неприступных девушек. Но если эту девушку всё же удалось добиться, разве она и в самом деле неприступна? Неприступные девушки – те, кого не удалось добиться никому. Но в этом нет ничего хорошего ни для девушки, ни для тех парней, кто пытался. Хотя больше всё же для девушки. Так я думал раньше. И мне захотелось, чтобы Диана оказалась неприступной.
Мы сидели в конференц-зале на верхнем этаже нашего с ним офиса, одной из наиболее успешных юридических компаний города и готовились к предстоящим переговорам.