Еще раз мне пришлось встретиться с человеком мафии через год. Ее посланец приехал в Берн. Опять я предложил выписать чек на некоторую сумму. Кажется, на шесть тысяч. И он отказался. Странная история. С моей головы не упал ни один волос, если не считать потерянной в Нью-Йорке наличности. Вероятно, на мое счастье, там опять сменился «крестный отец»…
Глава 29 ПОСЛЕ МЕРАНА
Существует пословица: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом». Матч 1981 года в Меране был настолько гадким, несправедливым, принес мне столько горя, что я решил и объявил во всеуслышание, что больше я с Карповым матчи играть не буду. Я потерял перспективу, и, может быть, в связи с этим случился спад жизненной энергии, энергии, необходимой для успешных шахматных выступлений. Как по мановению волшебной палочки, не прошло и года, как мой рейтинг упал на сто очков. В октябре 1982 года я играл товарищеский матч с Тимманом в Хильверсуме. Его рейтинг был 2605, мой — ниже. С некоторым трудом мне удалось свести матч вничью. Но я по-прежнему был в списке сильнейших, у меня было право участия в турнире претендентов.
Я неплохо сыграл на Олимпиаде в Люцерне в 1982 году. Правда, я проиграл одну важную партию. Впервые мне довелось встретиться с Каспаровым. Мне было известно, что он стремится играть самые сложные, запутанные положения и вкладывает в каждую партию массу нервной энергии. Партия получилась не слишком занимательной. В хорошем положении я просмотрел тактический трюк, и моя позиция сразу развалилась.
Мне предстояло вскоре играть с Портишем, и я готовился очень серьезно. Моими помощниками были на этот раз голландец Ганс Рее и выходец из СССР израильтянин Лев Гутман. Не скажу, что я играл тот матч много сильнее, чем венгерский гроссмейстер, но мне сопутствовало счастье. Удалось нейтрализовать давление противника в игре белыми, а самому выиграть белыми одну красивую партийку. Матч был из 10-ти партий. При счете 5:2 оба помощника покинули меня. Вот уж что вряд ли случилось бы в Советском Союзе! Отъезд Рее был предусмотрен заранее, а Гутману вдруг захотелось сыграть в опен-турнире в Метце, и он на такси из Бад- Киссингена помчался во Францию. А я проиграл следующую партию вразнос. Изругал про себя своих нерадивых тренеров, собрался с силами и выиграл следующую партию. А с ней и матч, со счетом 6:3.
Чем привлекательны человеческие шахматы по сравнению с компьютерными? Очень многим, и прежде всего, существованием психологических элементов. Вот, я пишу книгу в начале 2005-го года. Меня спрашивают: «Кто сейчас чемпион мира?» Отвечаю: «Крамник». «Почему?» «Потому что он обыграл в матче сильнейшего шахматиста мира — Каспарова». Парадокс? Нет, в человеческих шахматах такое случается, и очень часто. Два игрока, скажем, примерно равного класса, а один все время проигрывает другому. Говоря по-русски, он попал в клиенты к другому. Правильнее было бы употребить слово «вассал». Причины вассальной зависимости, повторяю, психологического порядка. Что я подметил: переезд из одной страны в другую, смена политического режима, изменение экономических условий — серьезное испытание. При приспособлении к новым условиям жизни меняется многое, изменяются привычки человека; как следствие, меняется часто и шахматная клиентура. Так, в новой жизни я стал испытывать трудности в игре с Талем и Ларсеном; а раньше они вообще не могли мне противостоять…
Обычно разгром в матче тяжело переносится и может способствовать возникновению многолетней вассальной зависимости. Что касается Портиша, то он был не слишком подавлен исходом матча. Он, наоборот, после матча хорошо поработал, изучил плюсы и минусы моего стиля и после небольшого перерыва выиграл у меня в турнирах на протяжении короткого времени 5 партий!
Матч с Каспаровым все-таки состоялся. Помимо финансовой неустойки, было договорено о снятии с меня бойкота. В таком серьезном вопросе не обошлось, видимо, без участия Гейдара Алиева. Каспаров прибыл в Лондон в сопровождении 8-ми членов группы. Наверно, это были лучшие специалисты, которыми располагал Азербайджан. Но я заметил, что Москва не снабдила его специальной информацией, сведениями обо мне, собранными организациями вроде КГБ по крупицам за последние годы. Не достоин, значит…
У меня было два помощника — Л. Гутман и Д. Ван дер Виль. Я всегда стремился обзавестись помощниками помоложе, в надежде обогатиться в первую очередь их энергией, а может быть, и свежими идеями. Вероятно, с заправкой энергией мне не повезло — в этом я намного уступил своему юному противнику. Впрочем, и 20 с лишним лет спустя мало кто может сравниться в энергетике с Каспаровым. Наш матч оказался не слишком длинным, но мне показалось, что не только я сам, но даже мои тренеры изнемогли…
Я выиграл первую партию и в нескольких последующих партиях обезвредил домашнюю подготовку, дебютные построения моего юного соперника. Критический момент наступил в 6-й партии. Я заметил за собой уже в те годы: если напряженная партия откладывалась, мне было трудно анализировать отложенную позицию. Несколько человек, включая Романишина и Белявского, указали мне на грубые ошибки в анализе отложенных с ними партий. 6-я партия матча после интересной борьбы была отложена в позиции с небольшим перевесом Каспарова. Я со своими помощниками плохо проанализировал положение. При доигрывании перевес черных стал виден невооруженным глазом. У белых все еще была ничья, но единственным способом. Я его не заметил… Воодушевленный победой, Каспаров стал выигрывать одну партию за другой и вскоре закончил матч. Со счетом 8:4.
Как я вскоре узнал, очень расстроился за меня Карпов. Выглядело так, считал Карпов и люди из его штаба, будто я сплавил матч! Вынужден защищаться от домыслов: я серьезно готовился к матчу, боролся, как всегда, в полную силу, со мной в Лондоне находился и психолог. Я не люблю объяснять свои неудачи малопонятными, второстепенными факторами. Но следующую точку зрения мне излагали после матча многие люди. Если я вбил себе в голову, что больше никогда не буду играть матч с Карповым, то подсознательно бороться с Каспаровым мне было действительно трудно. Ведь победитель матча выходил на Карпова…
Помимо матча с Каспаровым, еще одно происшествие в Лондоне. Вечерком мы прогуливались по улицам с психологом. И однажды к нам подбежали двое юношей в спортивной обуви, выхватили у меня из рук сумочку с деньгами, банковскими карточками, паспортом и другими документами и на спринтерской скорости оторвались от нашего преследования. Через пару дней я зашел в полицейский участок узнать, не подбросили ли им какие-нибудь документы. «К сожалению, ничего нет», — сказал офицер полиции. «Ну да, это моя вина, — сказал я. — Я должен был быть более бдительным, гуляя по улицам Лондона». «Сожалею, — отпарировал офицер, — что, гуляя по улицам Лондона, вы должны быть бдительны…». Хм, я действительно стал бдительнее, но спустя 20 лет история повторилась, на этот раз в пригороде Парижа, Энгьен-ле-Бене…
Глава 30 ПРИЕЗД СЕМЬИ, РАЗВОД, БОЛЕЗНЬ ЖЕНЫ
5 июля 1976-го года я вылетел из Москвы в Амстердам. Чтобы не вернуться. 4 июля 1982 года моя семья вылетела из Москвы в Западную Европу. Почерк советских властей. Они охотно держали в своих железных объятиях людей, задумавших уехать — кого 6, кого 8 лет. Никакие просьбы о помиловании на них не действовали. Как решили, так и исполнили. Хотя, с другой стороны, в документах о моей семье, подписанных лично Андроповым, тогда начальником КГБ, напоминалось, что семьи невозвращенцев не выпускаются вообще. А тут пробились…
Сначала семья собиралась прибыть неделей раньше. Я освободил предполагаемый день приезда от всяких работ. Не знаю, была ли это инициатива властей или членов семьи, но день приезда отложили на неделю. На этот раз я не смог освободиться — у меня был сеанс. В аэропорту Вены приехавших встречал мой адвокат; это дало основания людям, в том числе и моему адвокату, говорить, что я нарочно отказался встречать семью.
Итак, приехали жена Белла, сын Игорь, моя приемная мать Роза Абрамовна. Ну, и собака Утан — это я когда-то придумал ей такое имя, без задней мысли скомпрометировать председателя ООН. Поселились временно в доме адвоката. Я продолжал жить в Волене, регулярно навещал их.
Как мне объяснили опытные люди, самые серьезные испытания семьи на прочность — это тюрьма и эмиграция. Мы переписывались с женой эти 6 лет, но с каждым годом все реже. Естественно — что бы мы ни предпринимали, она и я, мы делали это порознь, без согласования друг с другом. Я не мог их покинуть, брошенных на произвол советских властей, но на самом деле единой семьи уже не существовало. Идею ехать в Штаты, в Манхеттен, осуществить не удалось. В посольстве США им дали понять, что политическое убежище дается человеку единственный раз. Как только они вступили на территорию Швейцарии, им, членам семьи беженца, предоставлено убежище правительством этой страны. В Штаты их, конечно, могут впустить, но лишь как членов семьи высококвалифицированного работника. Впрочем, учитывая последовавшие вскоре события, покидать Швейцарию и не следовало.
После временного пребывания в Цюрихе семья переехала в Лозанну; в Ленинграде сын обучался в школе с усиленным изучением французского языка, в этом университетском городе он собирался продолжить образование. Действительно, в 1983 году он поступил в университет на факультет физики. Закончил его с успехом в 1988 году.
А у меня с женой начался бракоразводный процесс. Он проходил во французской части Швейцарии, в городе Морж, продолжался почти три года. Что касается Розы Абрамовны, то по зрелом размышлении она решила отправиться в Израиль — в ее возрасте учить иностранные языки было трудновато, а в Израиле, куда прибыло уже свыше 200 тысяч переселенцев из СССР, русский язык занял почетное место.
После развода Белла начала работать — выучив французский язык, она занялась переводами на русский. Но через несколько лет она заболела. Болезнь ее — амиотрофический латеральный склероз, известный в Штатах как Laugerigs disease, одна из неизлечимых. Ее состояние быстро ухудшалось. В журнале «New in Chess» я прочел интервью Мекинга. По-видимому, у него было что-то похожее; врачи отказались лечить его, но как-то ему удалось выжить, выздороветь. Я послал Белле это интервью, посоветовал написать Мекингу письмо. Обмен информацией с Мекингом был бы ей важным подспорьем. Похоже, она не воспользовалась моим советом. В 1995 году она умерла.