И еще один случай. В городе Санта-Фе меня посетил один украинец. Лет 30 назад он уехал из Советского Союза. У него на Украине остался брат. Украинец написал мне адрес и дал долото, чтобы я переслал его брату. Мне трудно объяснить, что со мною случилось, но я так никогда и не послал долото по указанному адресу. Страх, необъяснимый страх оказаться соучастником какого-то заговора против СССР и прочую чушь в голове — это мне еще предстояло преодолеть…
Руководителем нашей делегации в Аргентине был Тайманов. Он сумел устроить так, что по пути домой мы три дня прожили в Риме за счет авиакомпании. Я рассказывал в Первой главе о своем комплексе отсутствия кровати. Я решил от него избавиться и в один из дней «римских каникул» купил за 300 долларов спальню, потом пошел в советское торговое представительство и заплатил 150 долларов за доставку.
Во время 28-го первенства СССР, которое проходило в Москве, я получаю телеграмму: «Ваша мебель прибывает в порт Николаев. Встречайте!» Моя мачеха Роза Абрамовна нашла каких-то дальних родственников в городе Николаеве. Было непросто поместить эту мебель в грузовик, потому что она оказалась какая-то нестандартная. Но, в конце концов, они с этим делом справились, и грузовик благополучно добрался до Ленинграда.
Почему я купил спальню в Италии? В Советском Союзе аналогичный мебельный гарнитур (только худшего качества, из ГДР, Венгрии или Польши, но не из капстран) стоил около 2000 рублей. На какие деньги я, молодой гроссмейстер, мог его купить? За победу в чемпионате СССР 1960 года я получил 250 рублей. А в Аргентине, разделив первое место с Решевским, заработал тысячу долларов. Так что у меня были деньги, и мебель обошлась сравнительно недорого. Если бы я привез валюту в СССР, то вынужден был бы обменять ее на чеки «Березки».
Осенью того года я впервые в составе советской команды участвовал в Олимпиаде, в Лейпциге. Попасть в советскую олимпийскую сборную было не только делом чести, но и прибыльно: за победу на Олимпиаде была установлена награда — каждый член команды получал 1500 рублей, то есть примерно 11 средних зарплат. Шла отчаянная борьба за попадание в команду. Интриги, заговоры были обычным явлением. Когда-то, в 1952 году чемпион мира Ботвинник в результате заговора не был включен в команду. Ботвинник до самой смерти так и не догадался, что душой заговора был маленький шахматист Александр Котов, который таким образом проложил себе дорогу в олимпийскую сборную!
Состав команды, поездки на турниры определяли работники Спорткомитета — или это был Батуринский, или Крогиус, или Бейлин, или Абрамов. Они решали совместно с зам председателя спорткомитета, ответственным за шахматы — Казанским, Ивониным, ранее Постниковым. Тем самым Постниковым, который вывел Смыслова в победители турнира претендентов 1953 года в Цюрихе — об этой истории рассказывает в своей книге «Давид против Голиафа» Бронштейн.
В рядах олимпийской команды я знакомился с гроссмейстерами — не с шахматной, а, так сказать, с общечеловеческой стороны. Вспоминается банкет после Олимпиады. Ботвинник, аскет, ради шахматных успехов отказавшийся от человеческих слабостей — алкоголя, курения, человек, который на протяжении десятков лет вел суровый спартанский образ жизни. А вот у него оказалась другая слабость— за столом он любил играть роль хозяина! «Давайте выпьем коньяку, — говорил он мне.
— Это хороший коньяк, армянский. Как ваша жена!» Поскольку жена Ботвинника тоже была армянка, я отпарировал: «Но позвольте, это хороший, это старый армянский коньяк, как ваша жена!» Этой фразой я прекратил поток его красноречия. Оказалось, Ботвинник обиделся. Он сообщил об этом руководителю нашей делегации Льву Абрамову, и по совету Абрамова я пошел к Ботвиннику извиняться. Не помню этой процедуры, но рассказывали, что Ботвинник был доволен. А я понял, что великие люди часто любят шутить, но неохотно принимают шутки на свой счет. А может быть, это касается только тех, у кого слабо развито чувство юмора?
И еще одно важное соревнование в конце года. Матчи между командами Москвы и Ленинграда проводились регулярно. На сорока досках, а то и больше. В 1958 году я встретился на первой доске с Бронштейном, с трудом свел обе партии вничью. А в конце 1960-го года сыграл две партии с Ботвинником. Он в это время тщательно готовился к матч-реваншу с Талем, ценил каждую партию с сильным противником. Я обыграл его 1,5:0,5. Вскоре через посредников мне пришло предложение Ботвинника — принять участие в его подготовке к матчу. Такое же предложение поступило и из лагеря Таля. Подумав, я отказал обоим. Не то, чтобы мне нечему было поучиться как у одного, так и у другого. Но меня же приглашали не учиться, а работать! И я считал: поскольку сам собираюсь бороться за мировое первенство, мое участие в том или другом лагере будет сродни шпионской деятельности. В конце XX века многие молодые гроссмейстеры были не склонны разделять мою точку зрения…
Как обычно, напряженно проходил и следующий, отборочный к межзональному чемпионат СССР. Лидировал Спасский, но в последних двух турах он проиграл — сперва мне, а потом Л. Штейну и не попал в призеры. Я, наоборот, выиграл две последние партии и занял второе место, на полочка отстав от победителя Петросяна. Сенсацией был успех молодого мастера Леонида Штейна. На следующий день после окончания турнира в реакционной газете «Советская Россия» появилась антисемитская статья известного писателя Сафонова под заголовком «Спасский должен играть в межзональном!»
Запомнился мне турнир еще одной историей. Странная игра в каждой встрече между Геллером и Гуфельдом привлекла внимание судей. А вот выдержка из итоговой статьи помощника главного судьи Григория Гольдберга: «…Судейская коллегия решила побеседовать с «проигрывающим» участником и получила заверения, что игра будет самая добросовестная. Когда эта партия состоялась и результат повторился, внутреннее чувство подсказывало, что у «виновного» сквозь серьезный вид просвечивает радость… поражения».
Из соревнований 1961 года мне запомнился командный чемпионат Европы в Оберхаузене. Не столько потому, что я показал там абсолютно лучший результат. А потому, что в моем «личном деле» появилось темное пятно — зам руководителя делегации, человек из КГБ, подсмотрел, что я позволил себе пригласить немку в кино. И хотя в кино мы не пошли, правонарушение состоялось.
В конце года я выиграл сильный турнир в Будапеште.
Опередил на два очка разделивших второе место Бронштейна и М. Филипа. По-видимому, Бронштейн был раздосадован своей относительной неудачей. Получив денежный приз, я отправился в магазин и купил себе на радость зимнее пальто. Впервые в жизни, в возрасте 30 лет я надел настоящее зимнее пальто! А Бронштейн, оглядев меня, произнес сухо: «Производит впечатление. Швейцары будут отворять дверь…»
Начало 1962 года. Межзональный турнир в Стокгольме, историческое событие!
Я всегда был в хороших отношениях со Штейном, но здесь в межзональном он был моим главным конкурентом. Мест на выход в турнир претендентов было много, но для советских не более трех. Геллер и Петросян шли впереди, а мы с Штейном вровень, поотстав от закадычных друзей. Все решал последний тур. Штейн проиграл отличную позицию Ф. Олафссону, а я наоборот — в обоюдном цейтноте спас проигранную позицию против Д. Яновского. Мне показалось, что Яновского готовил к партии Фишер — как противника в турнире претендентов он меня побаивался…
Турнир претендентов проводился на Кюрасао — колонии Голландии, маленьком острове в Карибском море, невдалеке от экватора. Петросян и его люди продумали все детали, чтобы достигнуть успеха. Руководителем делегации был Ю. Авербах — друг Петросяна, иногда и его аналитический помощник. Единственным тренером, приданным участникам турнира, был И. Болеславский, в будущем — личный тренер Петросяна. Предстояло сыграть 4 круга — 28 партий. Марафонская дистанция, да еще в тропических условиях. Петросян договорился с Геллером сделать без игры все ничьи в партиях между собой. В свою коалицию они уговорили вступить и Кереса. Сократить чудовищно длинную дистанцию на 8 туров было большим преимуществом перед другими участниками. Все же мне кажется, что Керес допустил ошибку. В то время он был сильнее всех. Делать ничьи со своими основными конкурентами ему было невыгодно. Будь он похитрее, узнав о сговоре Геллера с Петросяном, он должен был поискать другой союз.
В середине турнира в составе так называемой туристской группы приехали жены советских участников. Жена Петросяна активно включилась в помощь своему супругу. Судейская коллегия не раз делала ей замечания за попытки во время игры сообщать мужу мнение пресс-центра о его позиции.
Усталость медленно подкрадывалась к простодушным участникам турнира. Все слабее с каждой партией играл Филип, после третьего круга на почве страшной усталости заболел и выбыл из турнира Таль.
У меня усталость начала сказываться уже во втором круге. Я лидировал, но в конце второго круга грубым зевком проиграл партию Фишеру. Двухнедельный отдых после первой половины турнира в непривычных тропических условиях на острове Сан-Мартен не помог. В следующем круге я проиграл подряд трем лидерам. Это дало повод Фишеру по окончании соревнования заявить в прессе, что я был принесен в жертву советской делегацией. А выигрыш у меня во втором круге, разве Фишер заслужил его?! После турнира Фишер выступил в прессе и обвинил Геллера, Петросяна и Кереса в сговоре. Против него! Понятно, он был единственным, кто мог что-то сказать во всеуслышание. Но, как я себя помню, и до Кюрасао, и после того турнира мне приходилось бороться против всяческих трюков, тайных и явных — Петросяна. И Фишеру следовало быть объективнее. Сговор был задуман против Корчного, Фишера и Таля! И поскольку ни один из этих трех не оказался в своей лучшей форме, заговор достиг цели — все трое провалились! А решающей в борьбе за победу в турнире оказалась партия четвертого круга П. Бенко — Керес. Она была отложена с небольшим перевесом у Бенко. При посредничестве жены гроссмейстер Петросян принял участие в кропотливом ночном анализе. Бенко выиграл. Петросян вышел на матч с Ботвинником. Керес и Геллер отстали на полочка.