– Работы.
– Не знаю, даже никогда не задумывался. Не могу представить себе жизни без нее. Без всего этого.
В горле запершило. Эмиль попытался проглотить ощущение.
– Один выбор порождает следующий, – сказал он. – Альтернативы исключаются одна за другой, и в конечном итоге занимаешься тем, чем занимаешься, и настолько хорошо, насколько это возможно.
С кем он разговаривает?
Его сын сидел молча.
– Как-то так, – начал он. – Пожалуй, мне надо идти.
Эмиль не успел ответить.
Неужели я действительно позвонил, чтобы спросить совета? Нет, не может быть. Наверное, я уже знал, как собирался дальше поступить. Поднялся на эскалаторе метро на улицу, прошел несколько сот метров до редакции. Светило солнце, город поднимался из снега, похожий на победителя в битве. Повсюду снегоуборочные машины лязгали о мостовые, высекая искры из булыжника.
Поздоровался с Похьянхеймо и остальными, не пошел на свое место. Хутрила был у себя. Спросил у него, если ли время переговорить.
– Пожалуй, найдется минутка, – ответил он.
– Над статьей придется поработать, но она продвигается.
– Звучит неплохо.
– Есть еще кое-что.
Хутрила немного откинулся на стуле и положил ладонь на край стола.
– Подумалось, что, пожалуй, я могу перейти в отдел культуры. Или писать о гастрономии.
Шеф посмотрел долгим взглядом, его руки удерживали стол на месте.
– Тебе угрожают?
– Да.
– Домашние напуганы?
– Да.
– Что же, таково оно – быть журналистом.
– Может, и так, – ответил я. – Может, это и нормально, может, оно – часть журналистских будней, но сейчас оно не слишком уместно. Надо осмотреться.
– Ты все хорошо продумал?
– Вот именно – хорошо.
– Пожалуй, знаешь, что перевести в другой отдел – не просто, но если мы тебя переведем, то ты будешь там сидеть безвылазно и будешь работать настолько хорошо, насколько можешь, и никогда не попросишься обратно.
– Хотелось бы.
– Писать рецензии на кинофильмы всяк горазд, кроме тех, кто занимается этим каждый день.
– А я и не стремлюсь в кинокритики.
– Это и не предлагается, – сказал Хутрила, проведя пальцем по краю стола. – Я вот подумал перевести тебя писать о ночной жизни.
– Господи, о звездах?!
– Там все серьезно!
– Пустопорожняя чепуха.
– Одна из самых популярных у наших читателей.
– Потому что все они – идиоты.
– Заметь, ты сам пришел ко мне.
Да, это было более чем правдой. И люди не идиоты. Я – да. Был. Не буду больше.
– Согласен.
– Приступаешь завтра. Я сообщу в отдел о пополнении. Ты еще над чем-нибудь работаешь, кроме как над той шахтой?
– Не особенно.
– Доделай и пошли мне. Я назначу кого-нибудь, кому ты сможешь передать дела.
Я уже уходил, когда шеф сказал:
– Насчет рудника.
– Да?
– Ты вправду хочешь отказаться? У тебя имеется внутренняя информация, у тебя источники, ты был на месте, у тебя записи Лехтинена – да бог знает что у тебя есть!
Это был вопрос, которого я страшился больше всего.
И тут я понял, зачем позвонил отцу: чтобы услышать голос человека, потерявшего все.
– Так будет лучше.
Хутрила сжал губы и пожал плечами.
– Не знаю, будет ли лучше, но это твое решение.
Паулина сначала не поверила, но, когда я сумел ее убедить, сменила тон. Правда, он не стал теплее или, чего тут скажешь, более любящим, но вежливость в нем появилась.
Договорились, что я заберу Эллу из садика, а Паулина останется на вечер поработать в офисе. Закончил разговор, выключил телефон и увидел коробку с записями Лехтинена – так и пронзило все тело. Пришлось еще раз убедить себя, что поступил правильно. Посмотрел вокруг. Кого выберет шеф? Одновременно с тем, как мой взгляд прошелся по офису, я понял, что происходит. Меня все это больше не касалось, но питаемая втайне надежда, что мысль принесет мне хоть толику облегчения, была тщетной. За несколько секунд я утратил четкость мысли, которая была у меня, когда я входил в кабинет Хутрила.
Просто чтобы не сидеть на месте, я встал и прошел в другой конец редакции. Там перед компьютером и с наушниками на голове сидела Танья Корхонен. Коснулся легонько ее плеча.
– Шеф уже послал мне по мылу, – сказала она, повернувшись. – Здорово, если тут еще кто-нибудь будет, кроме меня. Ты не поверишь, сколько тут работы.
– Ну я мог бы сделать что-нибудь. Все равно, надо дождаться, кому Хутрила отдаст мою тему, потом мне надо ввести в курс дела и – все.
– Ты знаешь, что такое тверк?
Танья показала на экран и перезапустила видео. В клипе пышногрудые черные женщины трясли задницами. Трясли и вибрировали синхронно и раздельно. Ближние планы округлых, намасленных ягодиц. Четыре с половиной минуты аппетитных, студнеобразно колыхающихся женских прелестей.
– Ясно.
– Нам нужно придумать к статье дополнительный материал. Что-нибудь в духе «Лучший финский тверк» или попроще: «Умеешь ли ты танцевать тверк?».
– Ясно.
– Я напишу статью, а вот этот опросник – по твоей части.
– То есть «Умеешь ли ты танцевать тверк»?
– Типа того. И еще колоночка о том, как это нужно делать по всем правилам, то бишь инструкция к применению. Думаю, в сети обязательно есть универсальное пособие, вроде как танцевальных шагов, но к тверку.
– Скажем, такой вариант: «Азбука тверка!».
– Идеальное название! – вскрикнула Танья. – Обожаю работать с тобой.
Вернулся на свое место. Стукнулся ногой о коробку с бумагами Лехтинена. Взял себя в руки.
Забрал Эллу уже в полпятого. Мы шли домой, и снег скрипел под ногами. Тротуар был только что вычищен. Сугроб слева был в два раза выше Эллы в ее красной шапочке. Дома приготовил нам поесть. Элла быстро съела свою порцию и улизнула в гостиную. Не стал открывать газету, не посмотрел в сторону телефона.
Я принял это решение быстро и под давлением вины. Я принял его так, как обычно принимают решения, когда после всего во что бы то ни стало хочется начать новую жизнь. В таких ситуациях люди обычно не обращают внимания, правильно они поступают или нет. Таких решений не стоит обсуждать задним числом. Поэтому я и старался избегать всего, что могло бы вызвать чувство сожаления, а сосредоточился на том, что позволяло не сомневаться в правильности сделанного.
Одно такое играло сейчас в гостиной. Сбежал туда и понял, в чем суть всего: я пытался скрыться от всех в компании двухлетней малышки.
Позже вечером позвонил маме. Порасспросили друг друга о том о сём. Рассказал – всегда так делаю, – что все у нас хорошо, что вон тут Элла играет и посылает бабушке приветики. Потом – молчание.
– Прочитала твою статью, – сказал она. – Кажется, ты встречался с отцом?
Она спросила это запросто и с любопытством в голосе. Я даже не ожидал, что что-то, имеющее отношение к отцу, могло бы быть таким простым и без закавык. С другой стороны, все эти годы мы никогда не касались даже словом этой темы.
– Да, целых два раза. Ходили выпить пива и потом еще раз обедали.
– Как он тебе?
– Не знаю, – ответил я. Что-то в ее голосе и то, как она подошла к теме, удивило меня совершенно. – Собственно, звоню спросить, встречалась ли ты с ним.
– Было такое. Он позвонил мне и мы встретились.
Было такое?
– Он производит впечатление… – начал я, подыскивая нужное слово, – довольно обычного человека.
Мама ничего не сказала.
– Алло?
– Я здесь. Ты прав, он производит впечатление довольно обычного человека.
Рассказал ей то, что уже знал: отец долгое время жил в Берлине, работал консультантом в сфере человеческих ресурсов, теперь собирается выйти на пенсию и перебраться в Хельсинки. Не стал задавать ей вопросов, каково было увидеть своего бывшего супруга через тридцать лет, – все же есть вопросы, которые в силу своих масштабов имеют отношение к причастным к ним лицам, а не ко мне. На один вопрос хотел получить у нее ответ.
– Скажи, когда Эмиль, пардон, отец уехал из Хельсинки, тогда давно, случилось ли это неожиданно?
– В конечном итоге меня это не удивило, – ответила она.
Паулина вернулась в четверть девятого. Они с Эллой сделали все вечерние дела и почитали, пока та не уснула. Было слышно, как Паулина закрыла дверь в комнату Эллы и прошла на кухню. Нашел ее там перед компьютером.
– В пятницу дежурю по кухне! – объявил я ей торжественно.
– Супер. Гости придут к семи.
Облокотился на посудомойку.
– Сел сегодня писать статью про тверк.
– А еще ты был весь вечер дома с дочерью, и вот это называется той самой взрослостью. Порой стоит отказаться от чего-то, желая приобрести что-то.
От чего ты отказалась? Для чего?
– Да, пожалуй, так оно и должно быть, – ответил я ей и подумал, что вот оно – наше время: тряси задницей или пиши о трясущих ею.
На кухне стояла тишина. Над нами кто-то отбивал мясо или что другое, требующее сильных рук. Паулина потрясла волосами, словно желая освежить прическу, – теплые душевные порывы, которые я ощущал по отношению к ней еще несколько часов назад, исчезли, как и не бывало.
– Полагаю, это означает, что… – Паулина указала на дверь шкафа слева от меня, – там я найду пластмассовую салатницу, когда она мне потребуется, а не ворох твоих рабочих бумаг.
Она ушла спать. Ну, во всяком случае, ушла в спальню. Это одно и то же. Рождение Эллы означало черту, перешагнув которую, мы поняли, что спальня стала для нас местом для сна. Безумство секса осталось в прошлом, как и продолжительные ночные разговоры, о чтении можно было только мечтать. Объектом страстного желания стало не обнаженное тело партнера, а потеря сознания, причем желательно на максимально продолжительное время.
Я перетащил бумаги Лехтинена из кухонного шкафа в прихожую, к двери, чтобы забрать их с собой, уходя утром на работу. Полусидел или полулежал на диване с ноутом в руках, точнее, мне бы с большим удовольствием хотелось сказать, что мне вовсе не хотелось его открывать, но я бы солгал. Не вышел в почтовый ящик даже с телефона. Видел свои очертания, отраженные в черном экране телевизора. Торшер в углу светился желтым. И было удивительно легко представить себя посреди бесконечности космоса, охваченным желанием дотянуться до далекого света солнца. «Вот тебе и азбука тверка», – подумал я, вздохнул и открыл компьютер.