В ее глазах вспыхнули искры, которые сделали их янтарный оттенок еще ярче.
– Ладно, ладно. Я тебя поняла. Я не дура. – Она пошла на попятную, понимая, что угрозы Баухауса – не пустые слова. Он может заставить ее исчезнуть, и болтливую шлюху никто даже искать не будет.
– Все, иди в большую спальню и жди меня там.
– Баухаус, давай не сегодня. Хочу отдохнуть. После всего этого дерьма.
Он шлепнул ее по щеке. Не пощечина, но и не нежное прикосновение.
– Ах, мне это нравится. Какой пыл, какое неповиновение. В следующий раз, когда буду трахать тебя в задницу, заставлю петь «Addicted to Love» [55].– Он громко хлопнул в ладоши. Марко даже не обернулся. Лорд Альфред, местный мальчик-педераст, встал в стойку, словно охотничий пес. Баухаус шлепнул Ямайку по лицу еще раз. – Вся эта откровенная честность меня возбудила. А дырка Лорда Альфреда у́же твоей.
Выражение лица Ямайки сказало ему, что ей плевать.
– Марко отвезет нашего друга Круза в больницу. Святого Иуды, я полагаю. Чтобы убедиться, что у него ничего не сломано и он сам не сломался. Он уже два дня не в строю, а ты сама понимаешь, мне надо возместить кое-какие операционные убытки. Что насчет Джонатана?
– Он просто хотел вытащить Круза из тюрьмы.
– Почему?
Лорд Альфред проследовал мимо них, в сторону спальни. Его браслеты и бусы позвякивали.
– Слушай, спроси у Круза.
– Уже, дорогуша. Марко, мой отважный страж, мне помог. Если допрашиваешь кого-то обнаженного, у тебя появляется психологическое преимущество. И если бы твои ответы разошлись с его… что ж. Уже не важно. Разгладь свой хмурый лоб. Но прежде, чем я уйду развлечься с Лордом Альфредом, ты, дорогуша, отсосешь мне. И сделаешь это при Джонатане. Потому что ты шлюха. И ты оскорбила меня при нем. А я – не какой-то тупой коп. И потому, что я тебе плачу́. И ты должна делать то, что от тебя требуется, или сдохнешь прямо сейчас. Верно, Марко?
Марко кивнул. Он внимательно слушал.
Она все поняла. И знала, что это не пустые угрозы. Лучшая дурь Баухауса бежала по ее венам. Из-за него ее отымели во все щели. Она брала бабки, крала наркоту, и если бы у нее была душа, она заложила бы ее давным-давно. Баухаус мог заставить ее стать ничем, сделать так, чтобы она умерла и ее прах развеяли по ветру.
Если она исчезнет – он победит. Баухаус – больной на всю голову.
И так получилось, что Ямайка стояла на каменных плитах кухонного пола, красный член Баухауса извивался в сантиметре от ее носа, словно слепая кобра. Ей было жаль, что Джонатан увидит ее с членом во рту. Жаль его, потому что он ей нравился. Жаль себя, потому что, в отличие от Джонатана, она была вынуждена играть свою роль, а не просто произносить реплики.
Кристал не нужно было вставать, чтобы сменить кассету. На экране началась шестая часть «Пятницы, 13-е». Даже на быстрой перемотке было видно, что это лучший фильм серии.
Чари сидела на своем табурете, неподвижно словно скульптура. Марко остался на диване, так как его услуги не потребовались.
Баухаус неожиданно схватил Ямайку за волосы и, словно кляпом, заткнул ей рот своим членом. Она ударилась затылком о барный шкаф. Холодильник внутри него испуганно затарахтел. Она почувствовала вибрацию его мотора через отполированное дерево и решила сконцентрироваться на этом звуке.
Ее слюна смазала Баухауса как надо.
Ей много чего было жаль. Но у Круза все еще была наркота. И та могла превратиться в деньги, как волшебное веретено превращает солому в золото. Если Круз сможет достать мешок с двумя кило, пистолет там тоже будет. Она видела, как он засунул туда коробку из-под конфет, прежде чем вышвырнуть сверток в окно.
А если у Круза будет пушка…
Предсемя смазало ее нёбо. Старый знакомый вкус. Джонатан вышел из туалета, потирая глаз, и застыл в оцепенении из-за представшей его взору картины.
Как наркота может стать баблом – Баухаус может стать трупом, если выпустить в него пару пуль. И такие перемены принесут долгожданную свободу, подумала она.
Разве нет?
Семнадцать
– Только посмотрите, кого нелегкая принесла…
Баш подбрасывал офисный нож в воздух, чтобы проверить, сколько раз тот перевернется, прежде чем он поймает его за тупой конец. Затем отложил в сторону, сделал глоток кофе из кружки с надписью «Сумеречная зона» и принялся гадать, почему Джонатан выжат как лимон.
– Дай подумать. Не подсказывай. Я, кажется, догадался… – Он говорил слишком громко. – Она сказала, что приехала из Салинаса [56] и в первый раз в большом городе, и обычно подобным не занимается, но когда кончаются деньги…
– И тебя с Рождеством. – Этим утром голос Джонатана звучал сдавленно. – Хо. Хо. Хо. – Он рухнул на стул за чертежным столом. Резиновые динозавры даровали ему прощение. Весь мир – твоя игрушка-пищалка, соврали они.
– Ты в порядке? – Баш переключился в режим старшего брата. Он слишком встревожен, чтобы быть сентиментальным. – Если дело не в потрахушках – похоже, тебя ударили чем-то тяжелым, Малыш Дино.
Джонатан закряхтел. Комната расплывалась перед глазами. Из коридора помахала Джессика, спешившая к копировальному аппарату. К счастью, она была слишком занята, чтобы заметить, как ему хреново этим утром. Может, она и заметила, но скрыла это, чтобы он мог сохранить лицо. Ему было тяжело говорить, даже с Башем.
Однако он все ему рассказал.
Сперва попросил прощения за то, что поздно вернул пикап. Он знал, Баш скажет – не надо извиняться. Он постарался отвлечься за работой. Непонятно, ради чего трудился этот муравейник. Как только ты выполнял одно задание, на его месте возникало другое. Даже чтобы перевести дух, приходилось записываться заранее. Баш внимательно смотрел на него.
Джонатан начал издалека:
– Тебе знакомо чувство, когда хочется что-то рассказать, хотя следует держать язык за зубами? Но тебя прямо переполняет, и ты не можешь держать это в себе?
– Камми часто жалуется, что я такой большой и она не может держать меня в себе…
– Да. Конечно. Что ж. То, что произошло прошлой ночью, относится к такому типу историй.
– Давай найдем компромисс, – ухмыльнулся Баш. – Необязательно все рассказывать. Ты можешь ограничиться сочными деталями. Ключевыми эпизодами. А я помогу тебе с работой, чтобы ты сохранил безупречную репутацию. Выглядишь так, будто вот-вот вырубишься и разобьешь лицо о стол.
Джонатан был не в состоянии изображать крутого. Ему требовалась помощь.
– Возьми на себя выверку, – сказал он, вручив Башу пачку листов. – Я вижу слова, но не могу связать их в предложения. – Верстка казалась более посильной задачей. Он принялся упорядочивать водоворот бумажных вырезок, одновременно загоняя беспорядочные мысли в дальний угол мозга. Баш с удовольствием выслушал рассказ о полицейском рейде, обнаженной проститутке, безумии снежной ночью. Джонатан старался почти не касаться темы наркотиков и вдруг с ужасом вспомнил, что в кармане его парки покоится несколько трубочек с веселящим порошком. Прямо сейчас! Эта мысль словно выбила почву у него из-под ног.
– Тебя пучит? – спросил Баш. – Ты только что побледнел как рентгеновский снимок.
– Просто устал. – Он хотел, чтобы его носовые проходы просохли, а черепушка не гудела. Сколько он вчера выпил? И вообще, он ел? Сможет ли очистить кишечник этим прекрасным ослепительным иллинойским утром?
Джонатан никак не мог выбросить Ямайку из головы. Дерзкая и хладнокровная, с аэродинамическими изгибами тела. Светлое воспоминание, навеки запечатленное в прямоугольнике голубоватой воды. Повидавшие многое зеленоватые глаза. Плавные и чувственные движения. Язык, острый для других, но милосердный для Джонатана.
И рот, набитый двенадцатисантиметровым обрубком красной сардельки Баухауса.
Воспоминания о ней сильнее и заслоняют память об Аманде, образ которой постепенно бледнеет. Чувство вины и боль взаимных упреков уходят в прошлое.
Он почти ничего не чувствовал, когда уходил из логова разврата Баухауса. Слишком много странностей за последние сутки. Тыча членом Ямайке в лицо, тучный наркобарон хотел продемонстрировать свое превосходство. Позволяя делать с собой такое, она играла по неизвестным ему правилам. Баухаус держал дамоклов меч над Ямайкой и мог пользоваться привилегией вставлять свой маленький скрюченный отросток между ее сладких губ.
У Ямайки есть этому объяснение. В нем теплился огонек надежды.
И все это время Джонатан думал: «А ты кто такой, чтобы осуждать?» Так как он не мог никого осуждать, решил избавить себя от подобного зрелища. Он взял свои деньги и сбежал, надеясь, что Ямайка сделает то же самое, когда расплатится по счетам.
Вернулся на пикапе в Кенилворт Армс, открыл дверь и рухнул головой на подушку, все еще хранящую ее пряный аромат. Все это сделал на автомате. Затем последовали два часа болезненного сна. Отдохнуть не удалось. Он встал, когда прозвенел надежный будильник. Словно робот, машинально выпил кофе. И заметил кровавый след на ковре.
Джонатан прогнал черного кота… боже, лет десять назад. Кровавые отпечатки лап были достаточно свежие и блестели. Без сомнения, лапы принадлежали коту. Видимо, он пришел, когда Джонатан спал. Дорожка кровавых следов начиналась возле пыхтящего парового воздухонагревателя и огибала раскладушку. Джонатан отследил ее до ванной комнаты. По пятнам и мазкам он представил себе картину передвижений кота: прыгнул с закрытой крышки унитаза на бортик ванны, затем – на оконную раму. Наверное, он зацепился когтями за картон и отогнул его, образовав щель. Через эту щель проскользнул в вентиляционную шахту в поисках еды. Далее последовал долгий и неожиданный полет, завершившийся болью и переломом кошачьих костей. Джонатан отодрал картон. Он все еще был испачкан фекальной жижей, которая высохла и хрустела, как начинка сгоревшего пирога. Крикнул в шахту. Никто не замяукал. Он боялся худшего, но без фонаря что можно сделать?