– Нет! Можно подумать, она промолчала бы о таком. – Фу. Впрочем, я особо не обращала внимания. Ты сам сказал, что кот мог попасть сюда через эту дыру, но не заметил ее.
Джонатан покачал головой.
– Раньше ее точно не было. – Он был почти уверен. – И через пару минут дыра исчезнет.
Ямайка сложила руки на груди.
– Ты собирался сказать что-то вроде «ты ни за что не поверишь, но…».
– Хм. В этом здании происходят жуткие вещи. И я не имею в виду полицейские облавы, домашнее насилие или грабеж. Я начинаю думать, что тот маленький мексиканец пропал, когда залез в такую же дыру.
– Ну, конечно. – Она медленно потерла лицо, словно на нее свалилась вся боль этого мира. – Может, нам сразу в полицию обратиться, чтобы сообщить им о том, что здесь произошло? Эй, Барнетт, мы раскрыли преступление, мужик!
Они оба грустно рассмеялись.
Джонатан смотал провод, запер окно и опустил штору. Он промок насквозь.
– Круз думает, что в здании живет призрак. Рассказывал, будто слышал его стоны. Но сама я ничего не слышала.
Джонатан решил поделиться с ней своими наблюдениями:
– Когда мы спали, я слышал вибрацию, что-то похожее на сердцебиение, если прислушаться. Повторяющийся ритм – бум-ча-бум-ча-ча.
– Я ничего не слышала. – Она протянула руки к воздухонагревателю, сгибая и разгибая свои изящные пальцы.
– Этот звук не так просто расслышать. Он невнятный, почти за пределами порога восприятия. Когда слышишь его, начинаешь сомневаться в собственной нормальности, но только если находишься один. – Он начал завязывать на кабеле альпинистские узлы, размером с крендель.
– Ты не был один. Ты был со мной, – игриво сказала она. – Хотя вдвоем мы были одни.
– Я никогда не был более одинок, чем последние два года, которые провел с Амандой. Та еще мыльная опера.
Джонатан снял кроссовки и надел зимние ботинки. Капра одолжил ему денег на обувь, и он сразу оценил их удобство. Кованые носки, каучуковая подошва, плотная шнуровка до голени. Усиленные носки не очень нужны, но у него никогда не было такой обуви. Казалось, что круто разгуливать с такой же защитой, как у шахтеров и строителей.
– Но ты все равно ее любишь. Я точно знаю. – Она наблюдала за ним. – Ты злишься из-за нее.
– Как я говорил раньше, деликатность не является моей сильной стороной. Да. Расставание было болезненным.
– Не в прямом, а в переносном смысле? Похоже на любовь. – Она была жестокой не со зла. Просто все понимала и решила, что он разрешит ей быть реалисткой. Он уже не маленький и должен признать, что жертве всегда больнее.
– Если ты согласна с тем, как Бирс [58] определял любовь, – сказал он. – Когда нет новых впечатлений, начинаешь заново проживать воспоминания и старые эмоции, пока они не испортятся от частого использования и не заплесневеют. Ты доходишь до того, что больше не остается достоверных копий изначальных эмоций.
– Ты – романтичный идиот, – сказала Ямайка. – Или просто собственник, не способный отпустить бывшую. И то и то – извращение.
– Мой приятель Баш посоветовал мне найти новую девушку. Ему легко говорить. – Но Джонатан знал, что теперь у Баша полно своих проблем. Помолвочное кольцо Камелы все равно что ошейник на шее.
– Я бы сказала то же самое. Отпусти бывшую стерву. Что кончено – то кончено. Многие люди не понимают таких простых вещей. Они цепляются за воспоминания, потому что в некоторых из них им было хорошо. Все равно что позволять одному яблоку испортить всю корзину. У меня уже кончаются избитые фразы. Надо жить дальше.
Прекрасная идея. Отпусти ее. Надо жить дальше. Живи своей жизнью, дурачок. Ему нужен был кто-то со стороны, чтобы сформулировать то, что он не хотел говорить об Аманде. Стерва. Да, у тебя есть свой план, стерва, и ты жжешь напалмом всех, кто ему противоречит, даже если они тебя любят, верно? Нет завуалированного способа сказать об этом. Никто никогда не говорил: просто отпусти эту СТЕРВУ. Пусть она идет своей стервозной дорогой и отравляет жизнь кому-нибудь другому, вместо того чтобы цепляться за твою жизнь, словно занудный призрак взаимных обвинений. Джонатан защищал ее больше, чем кто-либо. И не замечал главного – Аманда была одной из этих. Стервой. И ему нужно просто отпустить ее. Она хочет уйти, пускай идет. Даже не пытайтесь любить кого-нибудь против их воли. Ваши отношения превратятся в пустошь. Победителей не будет. Отпусти ее. Аманда – стерва.
А Ямайка – шлюха. Что она вообще знает об Аманде? Ничего.
Ты опять начал, осознал он. Почему он постоянно позволяет Аманде дубасить его по голове битой плохих воспоминаний? Он сам с этим прекрасно справляется. И продолжает защищать свою мучительницу.
Вместо того чтобы огрызнуться на Ямайку, оберегая чистые и радужные воспоминания об Аманде, Джонатан попытался придумать ответ получше. Эта стратегия была новой, но приятной.
– Эм… ну я ее не отпускал. Скорее, она меня отпустила. Типа того. Я брошенка, а не тот, кто бросил. – В грубой вспышке гнева он представил, как Аманду размазывает фура с надписью «Кока-Кола» на кузове. Из Уэйко [59]. Да. Шлеп. Ужасный несчастный случай на дороге был бы для нее настоящей удачей. Квинтэссенция всего плохого, что с ней случалось. По крайней мере, это сотрет самодовольное выражение с ее лица.
– Мужская гордость – страшная вещь, – сказала Ямайка. – Она делает тебя глупым, заставляет совершать идиотские поступки.
– Сам виноват. – Он пожал плечами. Хватит уже. – Я не старался заслонить память о ней новыми впечатлениями. Взросление не блокирует наше болезненное прошлое, но возводит живописную стену, чтобы не смотреть на него постоянно. Но я цеплялся за боль как компьютер, отказывающийся принимать новую информацию. Когда я наконец не выдержал, то решил переехать в Чикаго.
– И только посмотри на себя! – Она улыбнулась. Ему сразу стало лучше. Обычно он ненавидел, когда над ним смеются.
– Так я оказался здесь. – Джонатан махнул воображаемой сигарой. – Теперь, дорогуша, расскажи свою историю.
Ямайка встала и подошла к нему.
– Джонатан, я думаю, ты – славный парень, правда. Просто немного запутался и остро на все реагируешь, но в глубине души ты славный. Просто слишком часто позволяешь людям ебать себе мозги. И зацикливаешься на плохих вещах. Слишком много думаешь о том, чтобы чувствовать, вместо того, чтобы просто чувствовать. – Она нахмурилась. – И я думаю, что ты только что задал самый тупой вопрос из всех возможных, типа «почему такая хорошая девушка, как ты…» и так далее.
– Упс. Вот дерьмо. Прости. – Он покраснел. Это было мило.
– Не извиняйся. Боже, это еще одно правило, которое тебе надо запомнить. Прекрати извиняться. Она встала у него за спиной и помассировала ему шею. Искренне пыталась его подбодрить, без компромиссов. Или лжи. Какого черта она делает?
– Время идет, – сказала она. – Что дальше?
– Хм. – Он учтиво кивнул. – Я отвечу на этот вопрос, мадам, после того как совершу свой головокружительный спуск.
Он такой… Ямайка пыталась подобрать слово… манерный рядом с ней. Боже, неужели секс так повлиял на него? Он стал заботливым, внимательным и, как только она поставила перед ним цель, – упорным и целеустремленным. Или, как сказали бы неграмотные люди, целеориентированным. Этот человек, которого она почти не знала, был готов спуститься в ледяную темную шахту, чтобы спасти их жизни, лишь потому, что она сказала ему, что их жизни нужно спасти.
Джонатан снял парку и надел две толстовки поверх футболки – для лучшей маневренности. Потом заправил штаны в ботинки. В одной из кухонных коробок он нашел пару свечек и спички с логотипом кофейни на Видвайн-стрит, в которую часто ходил. Ему был нужен запасной источник света – на случай, если что-то произойдет с фонарем, который он одолжил у Капры. Ямайка знала эту кофейню. Она называлась «Бездонная чашка» и находилась через дорогу от Бродхерст-авеню, восточной границы Оквуда.
Джонатан оторвал девяносто сантиметров армированной ленты, скрутил ее в прочный жгут, который продел через ручку фонаря, и прикрепил к своему ремню.
– Зови меня Тенцинг Норгей [60].
Он надел водительские перчатки, одолженные у Баша, и попробовал открыть окно в ванной. Оно было таким же тугим и несговорчивым, как остальные окна в здании. Отодрать картонную заплатку недостаточно, нужно освободить проем от рамы.
Наконец рама поддалась.
На наружном подоконнике Джонатан увидел размазанные следы фекалий, словно кто-то пытался оттереть от них подошву ботинок. Ножки ванной не стояли на напольной плитке, а протыкали ее. Ванна была достаточно тяжелой, чтобы привязать к ней страховочный трос. Путаница из электропровода напоминала инопланетное макраме.
Джонатан привязал один его конец к ближайшей к окну ножке ванны и аккуратно смотал, чтобы не запутать. Таракан, недовольный вторжением в свои владения под ванной, решил унести ноги. Ямайка раздавила его, как только он вылез на свет.
Джонатан залез в ванну, включил фонарик и высунулся из окна по плечи. Он впервые оказался внутри таинственного придатка квартиры. Пар его дыхания растворялся во тьме в тридцати сантиметрах от его носа. Поток воздуха снизу принес цепкий аромат сухой гнили, пряный, нейтральный и зловонный. Он напомнил Джонатану законсервированный запах вскрытых могил. После первоначального обонятельного шока он казался не хуже аромата протухшего гамбургера, который источала кровь, сочившаяся из стены в соседней комнате.
Он почистил подоконник, смирившись с тем, что придется запачкаться во время спуска.
Свет фонаря упал на рифленый металл, блестевший от влаги. Тягучие капли сверкали зеленью гниения, цветом ботулина или ядерных отходов. Наружная рама измазана слизью. Спуск вниз будет опасным.
– Полагаю, ты не захватила с собой складную лестницу?